Родилась 12 апреля 1926 года в городе Бершадь, Винницкой области. В 11 лет, в 1937 году, потеряла мать, которая умерла при родах. В 1940 году умер отец. Она осталась с младшей сестрой на руках перед самой войной.
Эвакуировалась с родственниками в Сибирь, где работала на военном заводе. После войны приехала в Молдавию. В 1949 году вышла замуж.
Окончила экономический техникум в Одессе, работала старшим экономистом.
Две дочери, две внучки, двое правнуков.
Репатриировалась в Израиль из Молдавии в 1991 году.
Живёт в Ашдоде.

МОЯ ВОЕННАЯ ЮНОСТЬ

Мне было 15, а моей сестренке 7,5 лет, когда началась война. Мы жили в небольшом местечке Бершаде Винницкой области на Украине. Ко времени эвакуации у нас уже не было родителей и мы с сестрёнкой эвакуировались с пожилыми тетей и дядей, их 13-летним сыном и старенькой бабушкой. Конечно же, много вещей мы с собой взять не могли. Взяли только носильные вещи и пару летних одеял. Тем более тётя наша, кто её знал, была живым персонажем из рассказов Шолом-Алейхема.

Она была уверена, что через месяц мы вернёмся.Она закрыла дверь дома, спрятала ключ, чтобы не дай бог его не потерять, и мы с вещами пешком 3 километра пошли на станцию.

А через несколько дней в наше местечко румыны нагнали десятки тысяч евреев из Буковины. Там они создали известное Бершадское гетто. В нашем доме из 3-х комнат «устроились» более 30 человек. Так были заняты все пустующие дома. А зимой, чтобы обогреться люди отрывали доски с пола, внутренние двери, брали мебель, всё рубили и жгли.

Наша семья до войны жила неплохо. Папа работал главным бухгалтером, мама – учительницей.Мебель была хорошая, у нас даже был прекрасный немецкий рояль, который румыны сразу же вывезли в Румынию. Все остальное сожгли, а дом погтом снесли. Осталось только место, где он стоял.

Так вот, на станции Бершадь нас посадили в пассажирские вагоны узкоколейки, а через два часа пути пересадили на открытые платформы, груженные каким-то оборудованием. Так мы ехали до ст. Помощная. Только отъехали км 8-10 – воздушная тревога. Состав остановился, люди повыскакивали с платформ, никого и ничего не вид я. Бежали кто куда. Немцы разбомбили паровоз и две железно- дорожные платформы.Когда объявили отбой, началась страшная перекличка.Люди искали, звали своих родных и близких. Я не могу забыть, как один мужчина искал свою жену и двух сыновей. Он нашёл их всех троих мёртвыми в воронке от бомбы. Боже, как он кричал! Мы тоже потеряли свою бабушку, но нашли её в шоке лежащей на земле. Приехала «скорая», забрала раненных, которые сами не могли передвигаться, а тех раненных, которые хоть мало-мальски могли ходить оставили. Бабушку нашу тоже забрали. Мёртвых тоже оставили лежать.Так мы все потащились пешком с вещами без воды и пищи в июльскую жару 8-10 км. Еле дотащились до ж-д станции. А там народа видимо-невидимо. Начали искать бабушку. Никто ничего не знает. После долгих поисков мы нашли её в скверике на скамейке рыдающую: «Скорая» привезла её на скамейку и уехала.

Через несколько часов нас погрузили снова на открытые платформы, и мы поехали навстречу ещё трём бомбёжкам. Снова прыгали, кричали, поакали, искали друг друга. Бабушка отказалась слезать с платформы: «Убьют, так убьют»- сказала она.

Пока мы спасались от смерти, нас трижды обворовали. Куда нас везут мы не знали. Нас привезли в Краснодарский край, станицу Красноармейкую. Там 6 месяцев мы работали в колхозе. Бабушка умерла. Еле нашли людей, чтобы её похоронить. А когда немцы подходили к Краснодару, мы опять эвакуировались, не зная куда. По дороге моя сестрёнка заболела скарлатиной, и нас сняли с поезда. Её положили в больницу в г. Борисоглебске Воронежской области, а нам велели искать кварнтиру. Мы нашли комнату за городом. Мы были без денег и почти без одежды. Я пошла работать на Борисоглебский вагоно-ремонтный завод.

Меня определили в военный цех по производству мин ученицей токаря, а потом присвоили квалификацию токаря. Мне тогда еще не было полных 16 лет. Если цех не выполнял план, нас заставляли работать по 18-20 часов в сутки. Боже, какие были изнурителоьные ночи, особенно под утро. Ни о чем я не мечтала, только поспать. Помню как-то была задержка с подвозкой деталей к станку. Я заметила в углу цеха солому, быстренько побежала, чтоб никто не видел, и легла. Мне так хотелось хоть 5 минут, чтоб были моими! Но не тут-то было. Увидел мастер цеха и как крикнет: «Ты смотри на неё, разлеглась как принцесса. А ну, марш к станку!». Точно по Шалом Алейхему…

Ну, маршем я, конечно, не пошла, а поплелась сонная к станку. Как ещё мои пальцы не попали под сверло.

Когда немцы подходили к Воронежу, наш завод эвакуировали в алтайский край г.Рубцовск. Пока там обустраивались, меня худенькую, щупленькую пожалели и послали ученицей в бухгалтерию. Но это было недолго. Вышел указ правительства «Трудоспособным иждевенцам не выдавать карточек».

Все начальники кинулись устраивать своих жён. Меня выгнали на улицу, т.е., благоустраивать заводскую территорию и на разные чёрные работы. И вот в ботиках, демисезонном пальто, ситцевом платочке и брезентовых рукавицах, выданных заводом, я работала на 36-40 градусном морозе. Руки с тыльной стороны ладони опухли от мороза, выглядели как подушки. Из них текла кровь и гной, а руковицы из-за этого на морозе стали деревянными. Так я приходила домой с работы, сдирала с рук руковицы, а на утро одевала снова. А ещё после работы мы с двоюродным братом под покровом ночи бегали на станцию, там часто стояли груженные платформы с сахарной свёклой. Мы воровали свёклу и пекли на плите. Если бы нас поймали- посадили бы. Лучшего деликатеса, чем печеная свёкла нам не надо было.

Особенно было страшно, когда ночью стучали в двери и кричали: «Поднимайся, вставай разгружать уголь». Прибыла вертушка угля (несколько вагонов). Женщины-сибирячки не могли смотреть на мои мучения и велели пойти к начальнику завода Мазуренко. Когда я ему пожаловалась и показала руки, он раскричался и выгнал меня: «Люди на фронте погибают, а ей нужен комфорт!» Я заплакала и ушла. Тогда мне ничего не говоря, эти женщины написали письмо прокурору. О чём они писали я не знаю, но как-то вечером пришёл к нам домой парень и спросил, кто Майредин Сара. Я ответила. Он спросил, писала ли я прокурору письмо.Я понятия не имела о письме. Тетя начала причитать, что мы ничего не знаем. Он велел мне одеться и идти с ним. Мы все перепугались, но он успокоил, что всё будет в порядке. Это был секретарь комсосольской организации Рубцовского ж.д.узла. Он привёл меня к секретарю парткома ж.д.узла Смирнову. Я зашла в просторный кабинет. За столом сидел представительный мужчина лет 50, точно Котовский, тоже налысо побрита голова. Встретил меня по отечески приветливо. Велел сесть и рассказать о себе. Да, сразу велел показать руки. Увидя мои страшные руки, он отвергнулся и закрыл глаза. Выслушав меня, он сказал: «Завтра на работу не выходи, я найду тебе другую работу». Я перепугалась, мне нельзя прогуливать, меня будут судить. Железная дорога была на военном положении. Он мегня успокоил и сказал, что берет на себя всю ответственность. Он выписал мне талоны на две пары валенок, мне и сестрёке, фуфайку, две тёплые шапки и шерстяные варежки. Устроил меня ученицей бухгалтера в Линейный ОРС (отдел рабочего снабжения). Зарплата мизерная, но хоть в тепле.

Помню как-то на Октябрьские праздники установили дежурство на всех службах ОРСа. Меня послали дежурить на пекарню. Моей радости не было предела. Мне, наверное, дадут кусочек хлеба без карточки! Дежурить надо было с 8 вечера до 8 утра у телефона. Я собралась на дежурство в назначенное время и на всякий случай взяла с собой кусочек хлеба со своего пайка (400 грамм). Ведь дежурить надо было до утра. Вот сижу я в конторке пекарни у телефонов, а запах свежего хлеба пронизывает всмё моё существо. Я не выдержала и начала есть свой кусочек хлеба.

В это время в конторку заходит работница цеха и интересуется, что я здесь делаю и что я ем. Я ответила, что дежурю у телефона и ем хлеб из дома. А она : «Вот дура! На пекарню со своим хлебом! Идём в цех, дам тебе свежего хлеба. Но я сразу отказалась: «Мне нельзя отходить от телефона, могут быть неприятности!» А она смеётся и говорит: «Кому ты нужна, начальство сейчас гуляет, выпивает!»

В общем, соблазн был так велик, что я не выдержала и пошла. А в это время как раз вытаскивали из печи горячий белый хлеб. Эта работница взяла булку хлеба, оторвала большой кусок, полила его подсолнечным маслом и дала мне. Я с жадностью схватила хлеб и с большим удловольствием его съела. Правда, потом неделю сильно болела: на голодный желудок горячий хлеб. Но зато за время болезни съэкономила паёк хлеба. Это был конец 1942 года. Ещё оставалось пережить три тяжелых года войны. А потом возвращение домой в Никуда… Но это уже другой рассказ.