Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Фридман-Кричевская Маня

НАМ ПОМОГАЛИ ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Я, Маня Фридман, родилась в 1926 году, в Кременчуге. Наш город омывается с трех сторон рекой Днепр.

Детство мое было безоблачным. Папа, выросший с сестренкой без родителей у дальних родственников, старался дать мне максимум любви и заботы. Я росла очень открытым, эмоциональным ребенком. В свои 85 лет я помню детские радости, няню с самоваром, маму, готовившую гументаши (озней аман) на Пурим, дедушку ребе Слепнера (отца моей мамы) в талесе, молящегося в углу комнаты.

В 1941 году я окончила семь классов общеобразовательной школы и сдала документы в Кременчугский педагогический техникум. Благодаря отличному аттестату, меня приняли без экзаменов. Радость моя была безгранична, но очень коротка. Всего через неделю нашей спокойной мирной жизни пришел конец, прозвучало страшное слово — ВОЙНА.

Отец мой не был военнообязанным по состоянию здоровья, но его все равно в первых числах июля забрали рыть окопы. К этому моменту в семье, кроме меня, было двое трехлетних близнецов — Тамара и Боря. Жили мы возле моста через Днепр. С начала июля 1941 года каждую ночь, ровно в 12 часов, немецкие самолеты бомбили этот мост, ведь по нему шли поезда на юг Украины, в Одессу. После первых же бомбежек в нашем доме не осталось стекол.

7 августа немецкие войска вышли на правый берега Днепра, на Деевскую гору, и начали обстреливать наш город. В Кременчуге началась паника, люди не были подготовлены, не знали, что делать, кого спрашивать, куда бежать. Мы с мамой собрали в чемодан самое необходимое, закрыли квартиру на ключ, взяли детей на руки и, не зная дороги, тронулись в путь за основной массой беженцев. Дети быстро устали, нужно было их нести на руках, так что чемодан мы вскоре бросили. Разрывы снарядов нас подгоняли, и мы очень боялись отстать от бегущих людей. Страх неизвестности усиливался ужасными картинами, которые мы видели по дороге. Прямо перед нами разорвался снаряд, убило лошадь, а мужчину ранило, женщина оторвала кусок ткани от нижней юбки и перевязала ему рану, но ткань сразу же стала красной. В другом месте на дороге лежал поваленный электрический столб с оборванными проводами, а рядом -труп человека.

Я несла на руках сестричку, меня окликнул мужчина и предупредил, чтобы я туда не шла — может убить током. Дети идти не могли, они устали, были голодны, хотели спать. У Тамары оторвалась пуговица на сандалике, а переобуть ее было не во что. Нам нужно было перейти через лётное поле аэродрома, а немецкий самолет на бреющем полете расстреливал из пулеметов бегущих людей. Они хорошо видели, что среди нас нет военных, а только женщины и дети, но продолжали обстрел. К ночи, все-таки отстав от основной массы людей, мы вышли к мосту через реку Псел. Но через мост нас военные не пускали, ссылаясь на частые бомбежки моста. С трудом удалось их уговорить, и мы бегом преодолели мост. Примерно через три километра мы добрались до станции Потоки. В здание нас не впустили из-за опасения все тех же бомбежек. И мы со спящими детьми расположились под кустами. Ночью пришел поезд, который брали штурмом. Мы с мамой стояли в стороне с детьми на руках и боялись приблизиться к толпе, чтобы не раздавили детей. К нам подошел мужчина и сказал маме: «Что стоишь со своим выводком? Пошли со мной». Он обвел нас на тыльную сторону поезда, своим ключом открыл дверь и втянул нас в вагон. Это был первый наш спаситель, но на станции Искровка нас высадили, это уже было ближе к Харькову, и здесь еще не бомбили. Следующий поезд беженцы также штурмовали, но, на наше счастье, вместо проводника стоял военный, который заметил меня с ребенком на руках и крикнул: «Пропустите девочку с ребенком!» Он втащил меня в вагон, а я кричу ему: «Там еще мама с братиком!» И он крикнул: «Где мама с братиком? Пропустите!» Он усадил нас в вагон, это был второй человек, который пришел нам на помощь. Наконец, после всех испытаний мы добрались до Харькова. На вокзале Харькова уже был эвакопункт, где нас зарегистрировали, и с этого момента мы уже считались ЭВАКУИРОВАННЫМИ.

В Харькове жили родственники. Мы к ним и направились. В то время, когда мы вошли к ним в дом, их сын пил чай с хлебом и вареньем. Дети, естественно, были голодны, но знали, что просить некрасиво. Наш Боря нашелся и сказал: «Я бы тоже пил чай». Детей тут же накормили, а эта фраза в нашей семье стала крылатой. В Харькове нас догнал папа в военной форме. После работ на оборонительных сооружениях он присоединился к частям регулярной армии. Однако у него случился приступ. Военное начальство, разобравшись в документах, немедленно его демобилизовало.

В эвакопункте нас направили в город Энгельс, в республику немцев Поволжья. Ехали почти месяц. Талоны на питание, которые выдали в эвакопункте, не всегда можно было отоварить, ведь очень часто поезд останавливался не на станции, а в чистом поле. Приходилось голодать. Но по дороге маршрут эшелона изменился, и попали мы в Акмолинскую (ныне — Астанинскую) область, в город Атбасар. Там нас первый раз накормили. Всем дали много еды и огромные куски мяса. Дети даже съесть не смогли. Мама остатки пищи забрала с собой. Никто не знал, когда следующий раз удастся поесть. Потом нас отвезли в глухое село Поповку, где протекает река Ишим, приток Иртыша, уже в сентябре около берега она покрывается коркой льда. А мы были совершенно раздеты и разуты. Вокруг нас степь и, сколько видит глаз, по степи только перекати- поле, деревья не растут. В селе около тридцати домиков, каждый с пристроенным сараем, который назывался лабазом. В этом лабазе стояла скотина, содержался запас кормов, был колодец, так как зимой дома заметало снегом и откопаться можно было только изнутри. Нам помочь никто не мог, так как вокруг была ужасная нищета. Хозяйка, к которой нас поселили, отнеслась к нам по-доброму, но климат был ужасный, и мы боялись за детей.

С помощью земляков решили перебраться в южную часть Казахстана и попали в Талды- Курганскую область, в село Белокаменку. Когда в правлении колхоза председатель собрал нас, эвакуированных и местных, у которых можно расселить людей, он вызвал: «Самсонова — бери семью», то есть нас, и мы пошли с ней. Она маме говорит: «Я так рада, что мне вас дали». Мама спрашивает: «Почему?» Ответ нас удивил: «Я так боялась, что дадут евреев!» А мама говорит: «Так мы евреи». Она была очень удивлена. «Брось, — говорит, — вы же такие, как мы!» Мама попыталась у нее выяснить, неужели они представляли евреев с рогами… Но все равно приняла нас хорошо. Малышей искупали, накормили, уложили спать на печку и нас тоже разместили в доме. Утром хозяева освободили флигель и туда поселили нашу семью. Прожили мы там год. Потом флигель забрали под медпункт, которого до этого в селе не было, а нас переселили к Власовым. Это был тоже флигель, только меньший, но мы были довольны.

Первое время, пока папа еще мог работать, нам было неплохо. Папа был хорошим обувщиком. Он чинил и шил обувь. Ему платили, кто чем может, чаще всего продуктами. Но продлилось это очень не долго.

Мама и я работали в колхозе на полевых работах, вязали снопы, работали за комбайном. За работу ничего не платили, но хоть давали 50 граммов хлеба и какую-то баланду, а кто не выходил на работу по болезни, ничего не получал. Эвакуированные организовали детский сад. Наших детей тоже туда определили.

Еды, конечно же, было мало. Особо тяжело переносили голод дети, кто-то дал нам семена сахарной свеклы, и мама, размочив и размяв, делала из них оладьи, которые даже проглотить было сложно. Весной дети собирали калачики зеленые. Ели все, что удавалось найти. Зимой нам разрешали перекапывать засыпанное снегом картофельное поле. За день удавалось найти две — три замороженные картофелины, и это был праздник. Мама варила похлебку, и мы с упоением ели ее и были счастливы. Мать хозяина дома, в котором мы жили, была колхозным пекарем, она нас жалела и ,хоть это могло быть уголовно наказуемо, иногда ухитрялась тихонько, пока никто не видит, приоткрыть дверь пекарни и бросить нам корочки и кусочки, отломившиеся на листах, где выпекался хлеб. Но это было редко. Иногда она давала нам несколько луковиц. Братик ел лук, а из глаз лились слезы. Это невозможно забыть. Одежды у нас не было. Я даже зимой ходила без чулок. Чтобы топить печь, нужен был хворост. И мы с мамой ходили в лес. Как-то раз мы с папой получили в колхозе подводу соломы, чтобы протопить печь. Возвращались домой вечером. И вдруг я увидела сзади какие- то огоньки. Я показала их папе. Оказалось, что это волки. Я испугалась, что они нас съедят. Папа у меня был с чувством юмора и успокоил меня, сказав, что вначале они съедят волов. Но, к счастью, все обошлось.

В 1943 году в наше село привезли репрессированных чеченцев. Они не работали. Ели только то, что смогли привезти с собой. Каждый день кто-то из них умирал. Кладбище находилось на горе, и из любой точки села была хорошо видна похоронная процессия. К нашей хозяйке поселили семью чеченцев — мать с двумя сыновьями. Они ни с кем не общались, но и никому не мешали.

До войны папа был всегда на диете, а в таких условиях было не до диеты, и папа начал часто болеть. Ближайшая больница была в Талды-Кургане, а до него 60 километров. Мне постоянно приходилось возить его на подводе в больницу, а проведывать приходилось ходить пешком.

29 сентября 1943 года наш родной город Кременчуг был освобожден. Во время очередного посещения больницы папа побывал в горкоме партии Талды-Кургана и заказал проездные документы для возвращения домой. Там ему рассказали, что от нашего города остались одни руины, но он ответил, что лучше умереть на своих камнях. Судьба, однако, распорядилась иначе. В конце 1943 года папе стало совсем плохо, и я опять привезла его в больницу. Мест не было, и его положили в приемный покой на стол. Я побежала на рынок купить молока, которое он очень любил. Когда я вернулась,

мужчина, который лежал на соседней кровати, спросил: «Тебя Маня зовут?» Я подтвердила. И тут он сказал слова, которые были и остаются для меня шоком: «Он тебя так звал, так звал. ..»Я выронила кувшин с молоком, бросилась к отцу и стала его звать, трясти за руку и ногу. Ноги были уже холодные, а руки еще теплые. Но я не хотела верить, что это конец. Пришел главврач и, немного успокоив меня, спросил, где я хочу его хоронить, здесь или в деревне мне не на чем было везти папу обратно. Он пожалел меня и распорядился взять две простыни, гроб и отвезти покойника на кладбище, где его и похоронили.

Так я, семнадцатилетняя девушка, сама похоронила отца. Когда все закончилось, на дворе была ночь. Меня довезли до города и высадили, Случайно я узнала дом, в котором жили знакомые, но у них не было для меня места и они уложили меня на стол, но уснуть я так и не смогла. Утром я пошла пешком домой. Все мои мысли были только о том, как сказать о случившемся маме. Уже в конце пути меня догнал председатель колхоза и довез домой. Он ничего не спрашивал, все понял сам. И мама тоже, увидев меня, все поняла. Потом она сказала мне, что знала о том, что это случится, когда мы уезжали в больницу, только верить не хотела.

В больнице я заразилась тифом и через несколько дней заболела. Пришедшая медсестра помочь ничем не могла, лишь предложила состричь волосы. У меня были косы до пояса, и я отказалась. Никто ко мне не приходил, боялись заразиться. Мама боялась, что малыши заболеют, и договорилась об устройстве их в круглосуточную группу детского сада.

Тут произошел казус, о котором до сих пор помнит вся наша семья. Дети к тому времени просились на горшок, но, придя за ними, мама была поражена. У них были полные штаны. Мама спросила: «Почему вы не просились в туалет?». Боря ответил за двоих: «Да мы просились, но когда я сказал, что хочу по-маленькому, тетя сказала — гуляй с маленькими, а когда я сказал, что хочу по-большому, тетя сказала — гуляй с большими». Вот так они и гуляли.

Я лежала во флигеле одна, но один из чеченцев начал заходить. Он мне приносил воды, иногда какую-то похлебку, а когда я начала вставать, то стал выводить меня на улицу. Знал он по-русски единственное слово «мама». Он усаживал меня на завалинку, а когда начинало припекать солнце, выходила их мать, высокая, красивая женщина, и что-то говорила ему, и он пересаживал меня в тень. Я им безмерно благодарна.

Когда я пошла на поправку, мама отправилась в район оформлять проездные документы, которые папа не успел получить. Но и тут не обошлось без бюрократии. Документы были выписаны на семью из пяти человек. Мама сказала, что папы уже нет и уезжать мы будем вчетвером. Но оказалось, что этого они сделать не могут, и ей предложили найти пятого. Только после жалобы руководителю этой конторы маме выдали билет на 4 человек.

Как только я встала на ноги, мы тронулись в путь. Ехали в теплушках очень медленно, пропуская эшелоны, идущие на фронт, эшелоны с ранеными, составы, везущие с полей военных действий металлолом. На станциях стояли подолгу. Я выходила набрать воды в папиной офицерской шинели. Другой одежды у меня просто не было. Я была очень ослаблена после тяжелой болезни, и солдаты, видимо, принимали меня за медсестру после ранения. Они подзывали меня к вагону и давали кто сухари, кто несколько кусочков сахара. Когда мама увидела у меня это богатство, то возмущено спросила: «Где ты это взяла?» Я успокоила ее и объяснила, что не попрошайничала и не воровала. Благодаря добрым людям мы были спасены от голодной смерти.

Наконец, этот долгий путь кончился, и мы прибыли в свой город. Нам было известно, что город разрушен, но такое невозможно было представить даже в страшном сне. Улицы были завалены обломками взорванных зданий, почти все дома сожжены, и стояли только их остовы. На стенах развалин — надписи «Мин нет» — и фамилия минера. А жить негде. На удивление, в этом кошмаре наш дом уцелел. Но в нашей бывшей квартире жили пять семей. На наше обращение в горисполком нам ответили, что выселить их на улицу невозможно. Но нам тоже нужно было где-то жить, и опять помогли добрые люди.

Одна из соседок произвела обмен комнат, и нам досталась шестиметровая проходная комнатушка на четырёх человек в нашей бывшей квартире.

Мне в ту пору было почти восемнадцать лет, а малышам по шесть лет, и я была за них в ответе. Я поступила на работу на кожзавод, шила ушивальниками (кожаными шнурками) упряжь для лошадей. Мне сразу же дали хлебную карточку на 400 граммов хлеба в день и талоны на обед в столовой. Маме и детям хлебные карточки по прихоти какого-то бюрократа не были положены, так как их посчитали колхозниками. Мама не могла найти работу. Я обратилась к директору, и маму тоже приняли на завод. Я носила папину гимнастерку, а из его брюк мама пошила мне юбку, на ногах были старые калоши, подвязанные веревочками. В один из дней я шла в столовую. Меня неожиданно остановил директор завода и сказал: «Поднимись на третий этаж в лабораторию. Найди Воронова. Скажи, что я приказал, чтобы тебе пошили ботинки». Воронов меня встретил радушно, спросил фамилию и, когда я назвалась, спросил: «Ты что, Левкина дочь? Так чего ты пошла к директору? Что ж я дочке покойного друга сам бы обувку не справил?» Мне пошили ботинки. Директор их проверил и работой мастера остался доволен. Вообще, директор завода, хоть время было очень тяжелое, как мог, помогал всем вернувшимся из эвакуации. Он сам был в эвакуации и знал, что это такое.

Работа на заводе была очень тяжелая, а оплата сдельная. Для того чтобы больше успеть, я сокращала время обеда. В обед я свой хлеб не ела, а несла домой, где братик и сестричка ждали несчастную пайку. Только я могла им разделить ее поровну, больше никому они не доверяли. Процесс был длительный и очень ответственный. Они ложились на пол и сверяли два кусочка, настаивали на обмене, и так могло продолжаться очень долго. От ушивальников на руках у меня были постоянно глубокие порезы, а вся я пропахла сыромятной кожей. Но я всегда была в передовиках.

К счастью, всему приходит конец, и после 1418 дней и ночей прозвучало долгожданное слово — «ПОБЕДА!» Весь народ ликовал.

В 1946 году мне вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.» . После войны в 1951 году я вышла замуж и сменила фамилию на Кричевскую. Родила и вырастила двух дочерей. Окончила техникум, работала главным бухгалтером генподрядного строительного управления. Мой общий трудовой стаж более 50 лет. С 1995 года живу с мужем в Израиле. Нам почти 85 лет. У нас трое внуков и четверо правнуков. Мы всем довольны и благодарны стране, в которой чувствуем себя как дома и жалеем, что долго собирались с возвращением на историческую Родину.

Из книги Иосифа Скарбовсого Дети войны помнят хлебушка вкус»,
Том 2. Книга первая. Израиль, Studio Fresco, 2016 г