Я родился 13 декабря 1930 в Москве, где и прошло моё счастливое детство.

Жили мы в Большом Балканском переулке дом 13, кв. 35, в коммунальной квартире – мама, папа я, мой брат Рува 1924 года рождения и сестры Лариса 1929 года рождения и Зина 1938 года рождения.

Из довоенного детства сохранилось в памяти, как мы в детском саду получали азы патриотического воспитания – я маршировал вместе с другими мальчишками, с деревянными ружьями и скандировал: «Возьмём винтовки новые, на штык флажки…»

Вспоминаются годы учебы в начальной школе, где я впервые столкнулся с вопросом антисемитизма: учительница Сэссон Розенцевич Кучук заставила всех называть свои национальности, в классе оказалось два еврея и несмотря на то, что я был круглым отличником, нас не приняли ни в октябрята, ни в пионеры…

Счастливое детство закончилось внезапно быстро. Мне было десять с половиной, когда началась Великая Отечественная война,
в атмосфере столицы появилась тревога, усиливающаяся день ото дня. Вначале мы с недоумением смотрели на огорченные лица взрослых, на то, как люди собирались, слушали сводки Информбюро. Тревога усиливалась, и в конце июня в наш двор привезли машину песка и мешки. Мы вместе со взрослыми набивали мешки песком и оттаскивали их в полуподвал, где укладывали в окнах котельной, превращая её в бомбоубежище.

Окна в жилой комнате оклеили накрест бумагой, потому что налёты вражеской авиации на город участились. После начались регулярные бомбёжки города, и мы с моим другом Виктором Харитоновым часто дежурили на крышах пяти корпусов наших пятиэтажек, собирая осколки, а когда падали зажигательные бомбы, мы брали их щипцами и бросали в бочки с водой, стоявшие на крыше.

Однажды, стоя у большого окна на лестничной клетке пятого этажа первого корпуса, я видел, как из-за крыши второго корпуса внезапно вынырнули на бреющем полёте три немецких самолёта, всё внутри меня сжалось от страха. Я четко видел лица пилотов, шлемы на их головах, большие очки, закрывавшие глаза. Самолёты летели бомбить в сторону стадиона «Локомотив», где стояли зенитные батареи, а дальше проходила Октябрьская железная дорога.

Часто во время тревоги и бомбёжек мы прятались в метро, у трех вокзалов. Иногда мы даже ночевали в метро Казанского вокзала на балконе, прямо над проезжающими мимо поездами в метро Комсомольская площадь.

Каждый вечер поднимали над городом аэростаты. Нам мальчишкам было интересно наблюдать, как прожектора поймав в перекрестье лучей вражеские самолёты вели их, не сбивая над Москвой, часто те разворачивались и улетали обратно.

Учебный год для нас в 1942 году так и не начался. Нашу двести шестьдесят шестую школу забрали под военный госпиталь, а позднее разбомбили.

Немецкие войска подошли близко к столице и в городе началась страшная паника, шли слухи о том, что город готовятся сдать врагу. В середине октября толпы людей стали покидать Москву.

Люди шли пешком, сплошным потоком через Каланчёвскую улицу по трамвайным путям в сторону Комсомольской площади, так как покинуть город можно было только по Горьковскому шоссе, хотя и его регулярно бомбили.

Объявили эвакуацию и для учеников нашей школы, которые не покинули город вместе с родителями, глубже в тыл, в Рязанскую область. 16 октября меня к месту сбора нашей группы на площадь трёх вокзалов проводил отец.

Через две недели он ушел с ополчением на фронт. Знаю, что он воевал подо Ржевом и под Сталинградом, был дважды ранен и умер в госпитале в Чите 5 мая 1944 года. На момент смерти ему было сорок шесть лет.

Рува учился в военном училище, а мама оставалась в Москве с дочерями. Со мной она не встречалась до конца 1943 года.

Я находился в эвакуации в Рязанской области в Спас-Клепиках. Помню, что туда мы добрались в сопровождении каких-то двух женщин, но потом все разбрелись и выживали кто как может.

Смутно помнится, где я жил и как питался: было тяжело, но всё как-то обошлось, ведь мы все искали, где можно сделать какую-то работу, помогая местным жителям в поле, в огородах

по домам. За это нас местные жители подкармливали. Еще мы с ребятами ходили в поля, где выкапывали из мерзлой земли картошку, морковь. Мне как городскому жителю, ребёнку, было очень трудно без поддержки взрослых.

Помню, что после первой зимы я работал на мельнице. Мельница была двухэтажная: зерно для помола привозили отовсюду, даже из Москвы. Я таскал мешки с зерном на второй этаж, где засыпал его в жерло, а потом бежал вниз принимать муку, я был весь в муке. Руководила работой мельницы одна женщина. За работу она мне давала с собой немного муки, и я что-то пек себе. С тех пор я очень люблю любую выпечку.

декабре 1943 года меня в Спас-Клепиках разыскала мама и увезла в Москву, потому что с тринадцати лет детей уже принимали на работу. В январе 1944 г. для меня, тринадцатилетнего мальчика, началась пятидесятилетняя трудовая деятельность в России, до репатриации в Израиль 22 июня 1992 года.

Работал я на Курской железной дороге, которая была на военном положение: столяром станочником и токарем по ремонту паровозов и вагонов, где получал продовольственные карточки первой категории, что очень поддерживало всю семью в трудное время.

1950 году меня призвали на службу в воздушно-десантные войска Советской Армии, всю срочную службу я занимал офицерскую должность – был командиром взвода самоходно-артиллерийских установок, совершил несколько десятков прыжков с парашютом.

Демобилизовался в 1953 году, устроился на работу и продолжил обучение в вечерней школе, работал на угольной шахте предприятия «Тула уголь». Десятый класс я закончил в двадцать шесть лет, работая бурильщиком и взрывником на шахте. Аттестат о среднем образовании я получил в 1956 году. Поступил в институт МИИТ, который закончил в тридцать восемь лет, работая на Крайнем севере на руднике Валькумей.

Награды: медали «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина», юбилейные медали Ветеранам ВОВ (Россия, Израиль)

У меня было много потерь из-за войны и главное – потеря отца, непосильный труд в детские и юношеские, студенческие годы, постоянный голод. В мои девяносто лет об этом трудно и писать, и вспоминать.