Пономарёва Тамара Андреевна (девичья фамилия Бурмистрова) родилась 15 августа 1937 года в городе Ташкент. Отец Бурмисторов Андрей Васильевич (1896 г.р.), мать Любарская Фрима Михайловна (1902-1986), брат Владимир, сестра Элеонора, бабушка Любарская Анна Марковна. Закончила Астраханский технический институт рыбной промышленности и хозяйства, работала педагогом ПТУ. Муж Юрий, 5 детей Ирина умерла в России, Елена живет в Израиле, Владимир, Таисия и Михаил живут в России, 15 внуков, 11 правнуков. Репатриировалась в 1995 году.

Наша семья эвакуировалась из города Полтава (Украина). Как нас грузили в состав, рассказать трудно. Люди были везде, в основном сидя, а мне досталось место на чемоданах. Во время следования состав неоднократно бомбили. В одну из таких бомбёжек мы из вагона разбежались в рассыпную. Брат со мной на руках и сестра побежали в одну сторону, мама — в другую. отец — в третью. Вой падающих бомб я не забуду до своей смерти. Мама была беременной, у неё случился выкидыш, открылось кровотечение. Её забрали в санитарный вагон. Деньги и документы были у мамы. Отца мы не нашли. На том месте была огромная воронка, на краю которой лежала рука с характерной татуировкой.

Соседи по купе нас поддерживали, так как маму в составе мы не нашли, её где-то сняли вместе с ранеными после бомбёжки.

В августе нас привезли в Ташкент. Нас поместили то ли в конюшне, то ли в овчарне, где нам отвели угол. Мы ходили по Ташкенту и искали маму, ведь документы и деньги были у неё. Мы были грязные, обшивевшие, голодные, босые, так как багаж пропал. Все время хотелось кушать и спать.

В сентябре случайно в одном из госпиталей мы нашли маму. У неё был сепсис, но её спасли. И тогда уже с документами нас направили в Чирчик, где нам дали место в каком-то сарае с земляным полом. Маму направили на работу в совхоз. Брату исполнилось 15 лет и он пошел на курсы трактористов. Сестра (12 лет) была со мной, 4-х летней. Мы ходили и собирали все, что можно было есть: дикий лук, арбузы, тутовник, паслен и тому подобное. Уже была введена карточная система. Мама и брат получали продукты по рабочей карточке. Сестра и я получали по иждивенческой карточке 120 грамм хлеба пополам с лебедой. Иногда брат приносил кусочки жмыха (выжимки от семян подсолнечника или хлопка при производстве масла). Рядом был госпиталь, и мы ходили с котелком. Там нам иногда давали перловый суп, в котором крупинка за крупинкой гонялась, чем могли подкармливали раненые. А ещё у нас был чайник и в него иногда повар выкладывал вареные сухофрукты от компота.

Но время шло. Мама работала в совхозе, брат закончил 3-х месячные курсы трактористов и его направили в полевую бригаду. Туда же направили маму поваром. Меня они взяли с собой. Сестра, прибавив себе 2 года пошла санитаркой в госпиталь.

Шел уже 1942 год. Ни обуви, ни одежды, весь багаж пропал. Днем еще грело солнце, а ночью уже были заморозки. Тогда же в большом совхозном саду нам выделили небольшой участок. С нами еще была бабушка Анна (она страдала от диабета). На участке было огромное ореховое дерево и узбекская кибитка. Внутри кибитки сандал, куда клали угли от кизяка — это сухие куски овечьего, коровьего, лошадиного помета, смешанногно с глиной. Из него формировали кирпичи. Их использовали для обогрева и приготовления еды. Сандал — это прямоугольная яма, достаточно глубокая, края которой обмазаны глиной, чтобы не осыпалась. Над ямой стоял столик, садились к столу и опускали ноги в сандал. Пол земляной застелен кошмой из овечьей шерсти, чтобы скорпионы, змеи и другая кусачая ядовитая живность не заползала в кибитку. Стены и крыша из камыша, обмазанного глиной. Двери и окон нет, а вход завешен кошмой. Так мы пережили зиму. В конце февраля начался полевой сезон. Мама, брат и я — в полевой бригаде. Сестра в госпитале и там, зачастую, оставалась ночевать, чтобы утром сразу на смену. Бабушка на участке и часто я оставалась с ней. Брат по ночам копал грядки, а я сажала фасоль, горох, помидоры, лук, чеснок, чтобы на следующую зиму было что кушать. Ореховое дерево дало хорошийурожай. Чтобы все выросло, я ходила с маленьким ведерком, сделанным из жестяной банки и поливала посадки. Когда созрели орехи, брат тряс дерево, а я орехи собирала и их чистила о камень, а затем их сушили и складывали, чтобы осенью и зимой на базаре обменять на хлеб и бабушке на масло, ведь она была диабетик. Один орешек стоил 10 руб, а буханка хлеба 120-140 рублей. Мама и брат обменивали орехи на самое необходимое. Так у меня были галошики, привязанные веревкой, спереди вода вливалась, а сзади — выливалась. Зимой у меня и началось ревматоидное воспаление суставов, которое я несу всю свою жизнь. Сок от кожуры орехов такой едкий, что до самых локтей руки были коричневые от сока и кожа лопалась. На всю жизнь осталась такая сухая кожа, реагирующая на всё. Пришло время уборки урожая. Убирали рожь, овес, пшеницу и тому подобное.

Нас, детей от 5-ти лет и старше, собрали и привезли на телеге на полевой стан и поместили в вагончик. Как только рассветало, нас поднимали, давали наматрасную навалочку. Мы шли за комбайном и собирали колоски по колючей стерне. Босые, а рядом прыгала кусачая и ядовитая живность. Работали до 11 часов и нас отправляли в вагончик, а потом с 16-ти и до темноты.

Однажды в вагончик запозла змея и укусила меня. К счастью, рядом был брат, он перетянул ногу, отсосал яд. Меня отвезли в госпитель, где делали уколы. Но на протяжении года, как только наступало время укуса, так меня начинало трясти и я заикалась. А через год на бедре правой ноги образовалась флегмона от паха до колена. Меня мама с братом отвезли в госпиталь. Там меня оперировали под наркозом. Нога заживала очень долго, и об этом напоминает шрам.

Это уже был 1943 год, мы все еще жили в кибитке, и было холодно, и голодно.

В конце 1943 года маму (она была работником дошкольного воспитания) перевели в другой совхоз от Ташкентского авиазавода №84 — это 54 разъезд Ташкентской железной дороги Иркин с/с совхоз №1. Там мама работала заведущей детским садом. Там мы уже встречали 1944 год. Здание имело два входа. Один — для детей и работников, а другой — для нас. Он вел в комнату, где стоял колченогий стол, большая железная кровать и была печка с плитой. И уже не было такого страшного ночного холода. На кровати спали мама, сестра и я. Накрывались дерюгой. На плите пекли оладьи: очистки от овощей мыли, сушили, растирали и делали оладьи, и были счастливы. Все еще хлеба давали по 120 грамм.

Брат ушел в армию добровольцем, отказавшись от брони. Перед отправкой на фронт прииезжал проститься с нами и со своей девушкой, которая обещала ждать. Звали её Гройсман Рита. 26 августа брат погиб. О его гибели первой узнала Рита, так как на её имя пришла похоронка. Мы долго это скрывали от мамы и плакали тайком. Но когда вернулось её письмо, она все поняла, бродила, не ела и все спрашивала у статуи Сталина: «Зачем он забрал у неё сына?» Я ходила за ней грязная, в струпьях, во вшах и просила: «Мамочка, пожалей меня!» Постепенно мама пришла в себя. На работе её прикрывали, как могли, особенно тетя Броня, повар. Она же, как могла, поддерживала меня.

В классе я была самая маленькая. Было много детей из семей эвакуированных, которые не могли учиться раньше, они были старше. Азбуку изучали по книге Робинзон Крузо с буквой «ять». Вместо бумаги — газеты, старые бланки и так далее; чернила — отвар из свеклы; перья привязывались к палочкам. Но все равно было огромное желание учиться. Имена учительницы не помню, но очень она меня жалела и во всем мне помогала.

Помню встречу нового года 1944/45, нам впервые дали подарки: по два ореха, кусочек сухой дыни, кусочки сухих помидор, несколько штук урюка и кусочек жмыха. 1945 год — Победа, ликование, которое описать невозможно. Хлеб был все еще по карточкам, но без лебеды.

В 1946 году мама вышла замуж во второй раз за Островского Давида Леонидовича, который мне стал добрым, внимательным, просто настоящим отцом. Он нас привез в другой совхоз к себе, где он работал главным бухгалтером. Это был поселок Янги- Юль, теперь это город. Совхоз этот тоже был от авиазавода № 84.

В 1947 году в декабре месяце отменили карточки на хлеб, и вкус того настоящего хлеба я помню до сих пор. Кажется, что более вкусного хлеба, я никогда не ела.

И под новый 1948 год отчим, человек удивительный и очень дорогой моему сердцу, привез мне в подарок настоящую книгу «Родная речь» и настоящий пионерский галстук ( простая крашеная косынка). Книгу читали по очереди. Нас было в классе 11 человек. А так учились только по тому, что продиктует учитель.

В 1948 году, весной, после окончания школы, выехали в Россию в Астрахань. Начиная с 1945 года учебный год начинался с декабря. Сентябрь, октябрь,

ноябрь мы, дети старше 8-ми лет были на уборке хлопка. Это очень тяжелый труд.

Источник: «Книга памяти. Воспоминания жителей Цфата, переживших ту войну». Израиль, Цфат, 2015.