Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Кантор Лея

Lea_Kantor_today

Родилась в городе Клинцы
(ныне Брянской области) в 1937 году. Учительница математики и физики, репатриировалась из Клинцов в
1992 году, живет в Нацрат-Илите.
Сын и внучка.

Я «ЭВАКУИРОВАЛА» СВОЮ СЕМЬЮ

Когда началась война, мы жили в Клинцах, мне было четыре с половиной года. Пал Смоленск – объявили эвакуацию. Смоленск отбили – эвакуацию отменили. Слухи о том, что фашисты делают с евреями, дошли и до нашего города, но многие не верили, потому что немцы в 1918 году в нашем городе вели себя нормально…
Помню, как мы, дети и взрослые, стояли на обочине дороги, а мимо проходила отступающая Красная Армия. Помню ужасный вид солдат, их уныние, а взгляд одного из них, полный тоски, у меня и сейчас перед глазами. Все это вызывало волнение и беспокойство. Когда объявлялась воздушная тревога, мы прятались в бомбоубежищах – ими служили погреба во дворе. Мужчины надевали противогазы и патрулировали улицы. Моя мама сшила мешочек, куда положила все необходимые документы. Во время воздушной тревоги она надевала его себе на шею, в одну руку брала приготовленный узелок с нужными вещами, в другую – меня, и – бегом в бомбоубежище. Папа с противогазом шел на улицу.
Небольшое отступление. Когда началась вторая война в Ираке, я тоже сшила себе мешочек, в который положила документы. Я живу в Нацрат-Илите. Живу одна – вдова. Получилось так, что во время второй Ливанской войны я передвигалась только на костылях, и во время воздушных тревог, сидя у себя в квартире, я вспоминала лето 1941 года. Так в моей памяти переплелось время…
Вернемся в 41-й год, в Клинцы. В нашем городе стояла воинская часть. Конечно, немцы об этом знали. В начале августа была объявлена эвакуация. Многие уехали – поездом, на телегах, ушли пешком. Евреи, которые не хотели или не смогли покинуть город и остались, погибли в гетто. Среди них были и наши родственники.
Родственники моей бабушки Гиты, которая эвакуировалась с семьей младшего сына, погибли в гетто – всего 35 человек. Там же погибла и семья брата моего отца. Старший брат отца эвакуировался, но в эвакуации умерла его жена, а сын вернулся инвалидом с войны. Сестра с ребенком умерла во время блокады Ленинграда. Самый младший воевал и вернулся. По линии мамы – муж ее младшей сестры пропал на фронте без вести. Брат воевал и остался жив.
В последнюю ночь перед эвакуацией немцы осветили город, и ночь превратилась в день. Мы прятались в канавах. И назавтра наша семья – мама, папа, которого по состоянию здоровья не взяли в армию, и я, поздний ребенок, – уехала. Собственно, это я «эвакуировала» свою семью. Я ходила в детский садик, который решили срочно отправлять из города. Нас посадили в товарный вагон – последнего, кажется, состава, и мои родители были со мной. Ехали долго, кружили, вагоны были густо набиты. Иногда нас сопровождали советские самолеты, а когда объявлялась воздушная тревога, поезд останавливался, мы выпрыгивали из вагонов и прятались во рвах. На станциях нужно было набрать кипяток и раздобыть еду. Чтобы туда попасть, ползли под вагонами. Никто никогда не знал, когда и какой поезд тронется. Много раз люди оказывались под вагонами в момент движения поездов. Кто спасался, а кто – нет, всякое бывало.
Наконец, после месячного странствия, ночью мы приехали в город Шадринск Курганской области. Нас отправили в деревню Маслянка в двадцати километрах от Шадринска. Естественно, местное население, в основном русские (они называли себя чалдонами*), не хотело принимать в свои дома эвакуированных, но отказываться тоже не могло. Большинство из местных не любило советскую власть – рядом с деревней пролегал знаменитый сибирский тракт, по которому гнали каторжных.
Когда мы, наконец, прибыли на место, произошло следующее: я заснула, разбудить меня не могли, и проспала я почти двое суток… Мне потом рассказали об этом родители, они испугались за меня.
Родители сразу начали работать в колхозе. На трудодни давали зерно и картофель. Вскоре папу мобилизовали в трудовую армию и направили работать на строительство трубного завода № 705, в пяти километрах от города Каменск-Уральского Свердловской области. Жили там в казармах. Бригадирами сначала были российские немцы, но потом их в одну ночь всех арестовали. Кормили плохо, работа тяжелая – долбили мерзлую землю. Не все сибиряки выдерживали. И вот однажды ночью папа проснулся от голода, не выдержал и пошел в столовую просить миску супа. Ему предложили почистить котел, после чего дали поесть. Работал он всегда очень добросовестно. И после нескольких таких походов его оставили в столовой. Это спасло ему жизнь.
А мы с мамой остались в деревне Маслянка. Мама продолжала работать в колхозе. Следили там за каждым работником. Если бригадир из местных замечал, что кто-то из эвакуированных взял с собой морковку или еще что-то, отдавал под суд. Семья, в которой мы жили, не хотела нас держать. Было много неприятных моментов. Однажды хозяйка вытопила баню, отправила нас мыться первыми и специально рано закрыла трубу, мы угорели. Первой начала задыхаться я. Мама, увидев это, быстро завернула меня в одеяло и выскочила, голая, прямо на снег. Так мы остались живы. В другой раз мама со старшей дочкой хозяйки пошла в тайгу за бояркой. Та завела ее глубоко в лес и бросила одну. Куда идти, мама не знала, заблудилась. На счастье, встретил ее старик, ехавший на телеге. Оказался хорошим человеком, сказал, что мама идет прямо к волкам, посадил на телегу и привез в деревню, к огорчению наших хозяев. Я же долго не могла успокоиться от плача и страха.
Через некоторое время мы сменили квартиру, но, как говорят, хрен редьки не слаще. Новую хозяйку звали Аганя. Мы у нее прожили до весны 1942 года. Муж Агани сидел в тюрьме, и она часто повторяла: «Вот придет мой Иванша, он вас сразу убьет».
Топить было нечем, сибирские морозы. Мама ходила за хворостом в тайгу. Холодно, голодно. У меня на голове – только челка, полная вшей. На меня давали детский паек – 300 граммов хлеба на день. Летом самым вкусным был суп из крапивы. Мама иногда выменивала кое-что из привезенных вещей на еду. Этим и жили. На квартире Агани случалось тоже много неприятных вещей. Меня однажды сбросили с полатей – это деревянный настил под потолком возле русской печки. После этого я несколько суток не разговаривала от испуга. Второй случай был такой: я подвернулась под руку Аганиной свекрови, и она сбросила мне на голову большую чугунную сковороду. Я истекала кровью, и не знаю, как осталась жива. Шрам у меня и сейчас есть.
Папе на заводе иногда давали пайки. Он решил сделать нам подарок, вместо сахара положил шоколадку, и попросил человека из Маслянки отнести нам посылочку. Этот честный человек пешком шел двадцать километров и все отдал нам. Когда же я съела шоколадку, все мое тело, включая ступни ног, покрылось волдырями. Две недели мама носила меня на спине, ходить я не могла. Неизлечимая болезнь глаз (блефарит) осталась со мной на всю жизнь, причиняла и причиняет большие неудобства.
Трубный завод № 705 построили быстро. На заводе открыли вспомогательный, сапожный цех. Мой папа, по профессии заготовщик, перешел туда работать. Рабочим завода разрешили после смены строить бараки, где давали комнату. Когда папа ее получил, он перевез нас к себе. Переезжали мы весной до Шадринска на подводе, было сильное наводнение, и мы чуть не погибли. Но, видно, Б-г нас хранил. Поселились в отведенной комнате. Рядом с заводом был саманный поселок, там жили раскулаченные украинцы. А в двух километрах от завода построили современный по тем временам город – Соцгород. Каждой семье дали участок в шесть соток. Сажали картошку, но не клубнями, а глазками. Жизнь понемногу налаживалась…
Клинцы освободили в сентябре 1943 года, но мы почему-то не уехали сразу же. У нас в это время было тоже много всяких неприятностей. Сначала два раза на волоске от смерти была я, а в 1944 году очень тяжело заболела мама. Не было лекарств, не было продуктов, болезнь затянулась, но она осталась жива.
Между жителями Соцгорода распределяли одежду из американских посылок, которую присылали американские евреи. Но про евреев молчали, одежду распределяли всем.
У нас в комнате была черная «тарелка» – репродуктор. Я научилась узнавать, когда будут передаваться сводки Совинформбюро. Сообщение о победе я услышала первая. Радость была неописуемая. Мы с папой пошли в Соцгород. Там все пели и танцевали. Папа был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
В Клинцы мы вернулись только в мае 1947 года. Часть дома, принадлежавшую нам, отсудили соседи-евреи, вернувшиеся в 1943 году, – им кто-то сообщил, что мама моя умирает, поэтому они так сделали. Чтобы получить нашу квартиру обратно, пригодились спасенные мамой документы. Справедливость восторжествовала.
Вот такое оно, военное детство от четырех до десяти лет. Возможно, не самое трагичное…