Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Талейсник Семен

Taleisnik1

Родился в 1929 году в Виннице. Врач-нейрохирург, кандидат наук, жил и работал в Донецке. Репатриировался в 1994 году, живет в Ганей-Авив – Лод
Сын и дочь, внук и внучка

ЛЕГКАЯ УЛЫБКА, ПОДОБНПЯ НАДЕЖДЕ

…Точно помню, как детвора из дворовой команды, постоянно игравшая в войну, услышав известие о том, что немецкие самолёты бомбили Киев и что началась война, на мгновение застыла, осадив своих коней-палочек. Но спустя мгновенье, с криками: «Ура, война!» – погнала дальше. Толстая пожилая еврейка, соседка из подвальной квартиры по улице Котовского в центре Винницы, грубо прикрикнула на них, и все вдруг услышали из её уст тревожные и укоряющие слова, что они ведут себя как «мишугаим», т.е. сумасшедшие, ибо не ведают, что творят, что произносят…

Меня с мамой отец отправил в наскоро переоборудованном фургоне для перевозки хлеба, вместе с родственниками остальных сотрудников конторы, где он служил, подальше от войны, в направлении Днепропетровска и Донбасса – там жили наши родные. На дорогах Украины, по которым пробиралась наша машина, уже торжествовал беспредел: в городках и сёлах пьяные и трезвые мужики и бабы грабили магазины, сельмаги и лавки, запасаясь всем, что можно было урвать, чем поживиться и добавить к своему не весьма богатому домашнему скарбу. Некоторые не скрывали радости, ожидая прихода немцев. В Черкассах сбежал наш шофёр, и мы дальше вынуждены были плыть к Днепропетровску на грузовой барже, в трюме которой на нас набросились полчища клопов. Мы так и не поняли, откуда в металлическом трюме столько клопов. Баржа была также оставлена пропавшей неизвестно куда командой. Это обнаружилось вечером под железнодорожным мостом через Днепр, который ночью периодически бомбили. Но нам повезло, и утром мы смогли уйти в город.

Опережая отступающие наши части, мы с трудом добрались до Мариуполя, где наши родные, как и многие в городе, почему-то не спешили с эвакуацией. Но мы вовремя перекочевали в Сталино (ныне Донецк), где также жили родственники. Они собирались вместе со своим заводом на Урал. Позже мы узнали, что мой младший двоюродный братик Адик, живший в Мариуполе с мамой Цилей, сестрой моей мамы, и с папой Семеном, главным инженером мариупольского водоканала, были разбужены утром немцами, захватившими этот тупиковый по расположению город внезапно. Там было много евреев, и все они быстро были уничтожены. Позже оттуда просочилась информация, что немцы угощали собранных вместе еврейских детишек отравленными конфетами.

Не имея оснований эвакуироваться вместе с заводом за Урал, мы с мамой со станции Ясиноватая двинулись дальше в теплушках, на открытых платформахслучайных поездов, шедших уже почти без расписания. И прибыли, наконец, в западный Казахстан, в город Уральск, где и пробыли все годы эвакуации. За время бегства мы ничего не знали об отце, и только осев на месте, смогли связаться с ним через уральский военкомат. Известие, что он жив, принесло нам радость, но вся наша скорбная дорога и скудная жизнь в эвакуации на долгие годы вытравили у нас понятие о веселье.

Taleisnik2

«Веселящий» довесок хлеба. Норма хлеба для иждивенцев по карточкам во время войны равнялась 400 граммам. Этого было мало для сытой жизни, так как хлеб был основным готовым продуктом питания. В мои обязанности входила ежедневная покупка хлеба в определённом магазине, где я должен был выстоять очередь. Хлеб продавался только на один день, одного сорта, по одной цене и строго по весу. Естественно, весы были не электронные, и вес порции хлеба колебался в зависимости от скорости его укладывания на чаши весов, от силы нажатия на него, от состояния весов, а также быстроты обслуживания покупателей. Ну и, конечно, настроения и порядочности продавщицы. Весы были обычные – две металлические тарелки с набором гирь-разновесов. Не существовало никаких возможностей контроля со стороны покупателя, как в наш технически оснащённый век. А корректировал «правильную» работу весов и продавца довесок. Тот кусочек хлеба, который демонстрировал старание проявить скрупулёзность, точность при взвешивании продукта. Ведь не всегда удавалось продавцу точно отрезать цельный ломоть хлеба. Я научился по выражению лица продавца узнавать, обвешивает ли он тебя или делает свою работу по-честному. Как хотелось видеть только последнее. Тогда и довесок был более желанным.

Кроме того, довесок хлеба негласно разрешалось съесть по дороге домой! Как это было вкусно! Какое это было наслаждение и удовольствие кусать, жевать обильно смоченный слюной, пусть не очень качественный хлеб, и глотать его, готовя рот к следующему укусу, если он ещё понадобится. Причём на это разрешение было получено не столько и не только от мамы, сколько от собственного «я». Я сам решал, какой величины довесок можно съесть целиком, а от какого только часть: половинку, четвертинку. Эти мгновения заменяли веселье и улучшали настроение.

И как было обидно, когда довеска не получалось. Кто был виноват? Очевидно – продавец. Или судьба, повернувшаяся к тебе в этот день не лучшей своей стороной. Но слава тебе, довесок, ушедший уже давно в область преданий и тяжёлых воспоминаний о годах недоедания и военного лихолетья! С тех пор я не оставляю недоеденные кусочки хлеба, и ни разу за всю последующую мою долгую жизнь не выкинул ни одной корочки – так они мне напоминали тот желанный и вкусный довесок хлеба, которого всегда было мало… Коварная ягода с «послевкусием». Летом детей фронтовиков старались поддержать, отправляя на месяц в пионерские лагеря в окрестностях Уральска. Чёрный паслён, или «вороняжка», или «бздника» – так называлась эта чёрно-фиолетовая ягода с чуть матовым налётом. Походила она на обычную чёрную смородину и в изобилии росла по берегам небольшого притока Урала – речушки Чаган. Мы её поедали пригоршнями, благо её, созревшую, было легко загребать руками, которые тут же чернели, как у трубочистов. Особенно она была вкусной, когда хотелось есть. Вокруг нашего пионерского лагеря «вороняжки» было достаточно, чтобы заесть завтрак, обед или полдник. После ужина в темнотесобирать ягоды становилось невозможно. Да и выходить за пределы лагеря было запрещено, и к тому же страшно. И тогда мы доедали запасы, собранные днём и сложенные в тюбетейки.

И тут-то, чаще по ночам, разыгрывались трагикомические картины, напрямую связанные с особен- ностями этой ягоды. Всё начиналось со слышного на расстоянии урчания и бурления в животе. Первым начинал смеяться благополучный пока сосед. Затем кто-то вскакивал и стремглав выбегал из палатки под весёлое улюлюканье пионеров. Но иногда буря разыгрывалась мгновенно, и «сель», а порой и «потоп» извергались из страдальца, ещё лежавшего в постели. Или уже вскочившего на ноги, что ещё трагичнее, так как потоки, сходные с извергающейся по склонам вулкана лавой, стекали по ногам несчастного или постели, и собирались на полу… Помню, как однажды ночью я неожиданно также стал жертвой этой ягоды и пытался выбраться из палатки незамеченным, пока никто ещё не проснулся. Я успел завернуться в синее байковое одеяло и, как привидение, стал красться к выходу, но не успел добраться до спасительных кустов. Одеяло и трусики я долго полоскал на берегу Чагана, но просушить не было возможности, и утром вся палата меня сочувственно поздравляла, принимая в ряды объевшихся «бздникой»! Вот такая это была коварная ягода со слабительным эффектом и странноватым названием… Но вкусная, как и любая другая пища «с голодухи». «Невеселые» харчи.

Были ещё ворованные яйца у соседских хозяев, если их куры неслись в дырявом сарае. Вожделенные эти редкие деликатесы прямо просили протянуть руку и легко их достать. И был однажды у нас с мамой пир, когда подобранная в зимней колее замёрзшая курица, уже в форме «цыпленка табака», была ощипана, сварена и съедена без остатка и обсуждения причины её гибели. Не- важно, как это случилось, – то ли под полозьями саней, то ли под колёсами грузовика, или бедняжка умерла своей смертью от холода. Но обед удался на славу, и сытые наши с мамой улыбки освещали отвыкшие уже смеяться лица. Ели мы и «драники» из картофельной шелухи. Ещё выращивали мы с мамой, впервые в её жизни, тыкву на выделенном за городом участке и перевозили самостоятельно «урожай» на телеге, запряженной старой клячей, которую я погонял. А мама шла по кромке высокого берега реки, следя за колеёй и колёсами, чтобы телега не сбилась и не застряла. А из тыквы мама научилась готовить разные блюда, и это было вкусно, но тоже не очень весело.

Денежный аттестат капитана, получаемый нами от находящегося на фронте отца, не мог обеспечить нам сытую и весёлую жизнь, а у мамы был тяжёлый диабет и к тому же плохой почерк, отчего её и уволили из канцелярии пехотного училища. А я уже начал плести корзины из ивовых прутьев в бригаде самодеятельных артельщиков. Но производство их так и не заладилось. Временная сезонная работа по выращиванию помидоров на бахче, когда про нас, пацанов, просто на очередную неделю забывали, запомнилась отсутствием хлеба и другой еды. Мы ели красные помидоры утром, днём и вечером, окрасив все наши выделения в этот же кумачовый цвет.

Там, вдали от цивилизации, меня пытались идентифицировать как еврея, но не смогли, так как мой отец, когда я родился, был большевиком. Всё к одному…

Солдаты и жертвы. Наши «младшие офицеры» из дворовой команды – Миша и Виля – погибли среди тысяч евреев Винничины в Катастрофе и были погребены в братской могиле: свалке мёртвых и полуживых евреев на стадионе города Винницы. А наш «начальник штаба» команды, толстенький украинский мальчик Толя, провёл годы оккупации в селе у своей няни.

Мой любимый дядя Митя, самый молодой из семи братьев и сестёр моей мамы, был призван из Чкалова (Оренбурга), куда успел эвакуироваться с семьёй её старшего брата, и через несколько месяцев погиб вместе со всей ротой автоматчиков. Не вернулся из воздушного боя двоюродный брат моей жены – девятнадцатилетний Лёня, недавний выпускник лётного училища в Армавире. Повезло моему отцу и моему тестю, прослужившим во фронтовых госпиталях всю войну и оставшимся в живых.

Taleisnik3