Лев Лебедев – доктор исторических наук, профессор, академик Международной академии информатизации; родился в 1929 году в городе Невеле, Псковской области.
С 1996 года живет в Израиле,
в Тель-Авиве.
Три дочери, шестеро внуков.

ПУТЬ ДЛИНОЮ В 1000 КИЛОМЕТРОВ

Первые бомбежки города Невель, где мы жили, начались в самом начале июля 1941 г. Восьмого июля 30 немецких бомбардировщиков бомбили наш маленький город. Растерянность, страх овладели людьми. О том, что особая опасность угрожает евреям, ничего не сообщалось, так же как и об опасности захвата Невеля немецкими войсками. Наоборот, в предвоенные годы советской пропагандой внушалось, что если враг нападет на Советский Союз, он будет немедленно разгромлен, и война будет вестись на вражеской территории. О преследовании фашистами евреев в Германии было известно из кинокартины «Профессор Мамлок» и по слухам, но в официальной прессе, после подписания в 1939 году договоров с Германией, о зверствах немецких фашистов по отношению к еврейскому населению ничего не сообщалось. Каждая семья вопрос об эвакуации решала самостоятельно. Причем решать приходилось пожилым людям – молодежь была в первые дни войны призвана в Красную Армию. Организованной эвакуации не было, по крайней мере, в наших местах. Пожилым людям было трудно расстаться со своим домом, имуществом, начать путь «в никуда». И многие не решились.

Некоторые семьи, в том числе и наша, уехали в деревни. Родители решили, что мы отправимся на несколько дней в деревню Спичино, где у папы были знакомые крестьяне, переждем бомбежки, а потом будем действовать в зависимости от обстоятельств. Сам папа не поехал – не мог оставить работу. Его коллега Залман Двирц со своей семьей и нашей возглавил начало нашей эвакуации. Путь этот оказался длиною в 1000 километров.
В деревне Спичино к нам отнеслись хорошо. Папу и Двирца знали и уважали. Но через несколько дней стало известно, что немцы приближаются к Невелю, и мы решили срочно двигаться на восток. 16 июля Невель захватили немцы. Нас обгоняли немецкие танки. Лошадь с трудом тянула телегу, на которой лежали вещи и сидела больная жена Двирца. У него в руках были вожжи и кнут. За телегой шествовали трое детей Двирца и наша команда: беременная мама, бабушка, шестилетняя сестренка Маня и я.

Мы с трудом дошли до города Торопец, который горел после налета немецкой авиации, прошли его и остановились. Устала лошадь. Людям уже нельзя было уставать. Шла война. По шоссе гнали многочисленные гурты скота – чтобы не достался фашистам. В одном из погонщиков я узнал папу. Мы очень обрадовались. Тепло попрощались с семьей Двирца и присоединились к погонщикам, которых возглавлял папа. Теперь, кроме страха попасть в руки наступающих фашистов, добавились бомбежки и обстрелы с немецких самолетов. Мы убегали или ложились на землю, а они стреляли, стреляли, гоняли нас, как зайцев на охоте. После таких «охот» на поле оставались и гонщики, и коровы. Стада разбегались, их надо было собирать. В городе Селижарово мы почувствовали, что появились признаки организованной эвакуации. Нам выдали удостоверения эвакуированных.

У озера Пено мы были свидетелями ужасной картины, когда немецкая бомба попала в паром. Озеро стало красным от крови. Плавали куски человеческих тел, скота… Мы угоняли дойных коров. А как подоить сотни коров? Коровы очень страдали, плакали, из их глаз текли крупные слезы. Они жалобно мычали. В деревнях просили женщин подоить коров, но перед нами уже проходили гурты, женщины устали, молока им больше не нужно было. Если соглашались, доили прямо на дороге.

Сопровождаемые бомбежками и обстрелами с самолетов, подгоняемые наступающими немецкими войсками, мы двигались на восток. Было жаркое лето, хотелось пить. В одной из деревень мы попросили ведро зачерпнуть воды из колодца. Хозяйка предложила нам кваса. Мы с удовольствием попили. Хозяйка предложила попить еще, а стоявший рядом мальчик добавил: «Пейте, пейте. Мы все равно его не пьем. В нем дохлая крыса лежит». В одной из деревень старичок согласился продать нам курицу. При этом он сказал: «Вам, миленькие, продам. Вот евреям ни за что бы не продал». «А ты видел живого еврея?» – спросила мама. «Нет, я не видел, у нас их нет, но говорят, что они плохие».

Есть хотели не только мы, но и советские солдаты. Командир одной из воинских частей забрал наш гурт и выдал папе соответствующий документ. Когда мы добрались до поселка Медное, в 25-ти километрах от Калинина, нашего областного центра, папа поехал отчитываться за скот, а мы остались его ждать. Его мобилизовали, дали неделю на эвакуацию семьи и направили работать в районный центр Высокое. Следовательно – снова вблизи фронтовой полосы. Мама заявила, что ни в какой тыл она не поедет. Что будет, то будет, но мы должны быть вместе. Поехали в Высокое. Папа начал работать, а я пошёл в школу, в пятый класс. Но мирная жизнь продолжалась недолго, начались немецкие бомбёжки. Наша школа находилась вблизи железнодорожной станции, а через неё проходили поезда с боеприпасами. Однажды бомба попала в состав со снарядами, осколки стали падать на школьный двор, в окна. Мы выбежали из школы и побежали к мосту через реку, но он оказался разрушенным. Нам пришлось бежать к другому мосту, а это было довольно далеко. В городе разнесся слух, что бомба попала в школу, и дети погибли. Пройти к школе невозможно: рвутся снаряды, всё в огне, мост разрушен. Какая была радость, когда я вернулся домой живой и невредимый!

Фронт приближался к нашему городу. Начался второй этап звакуации. Папа снова получил приказ эвакуировать скот. В деревне Кунганово, Высоковского района, мы попали в окружение. Немецкие войска были и впереди, и сзади, и с флангов. Только несколько километров отделяли нас от немцев. Оставалось ждать контрнаступления нашей армии. В самое неподходящее время порвались мои ботинки. Не выдержали длинных дорог. Пошли мы с мамой в сельмаг посмотреть, нет ли там случайно ботинок моего размера. Но увидели нечто иное. Мужики грузили на телеги, тачки, на плечи мешки муки, соли, крупы. Женщины, обгоняя друг друга, хватали все, что попадется, толкались, ругались, дрались. Деревенский магазин был не богат товарами. Когда осталась последняя гребенка, две тетки вцепились в неё, гребенка сломалась, и они схватили друг друга за волосы. Смотреть на эту сцену было страшно и смешно.
Вблизи от деревни, в лесу, застряла в окружении казахская кавалерийская часть. Они узнали, что в деревне есть эвакуируемый скот. Комиссар части пришёл к папе с председателем колхоза и попросил сдать скот их части, так как иначе добро попадет к немцам: не сегодня-завтра они войдут в деревню, а советские солдаты голодают. Папа согласился. Ему снова выдали официальный документ об изъятии скота. Казахские кавалеристы были спасены от голода, а папа – от ответственности за скот.
К нашим хозяевам прибежала, из захваченного немцами Калинина, племянница. Раньше она жила в этой деревне и боялась, что местные жители доложат немцам, что она комсомолка. Мама предложила Маше, так звали девушку, попробовать выбраться из деревни вместе с нами. Маша согласилась, и мы отправились в путь. В это время жители Кунганова, во главе с председателем колхоза, с иконами в руках встречали немцев, а мы уходили с другого конца деревни. Всё было в огне. С одной стороны работала советская артиллерия, с другой – немецкая.
Небольшой отрезок пути мы прошли по лесной дороге, вышли на опушку. Колея закончилась, и надо было найти новую дорогу. Папа и Маша пошли в разные стороны на разведку. Папа отдал мне в руки вожжи и сказал, чтобы мы медленно двигались вдоль опушки леса налево. Через несколько минут я увидел, что навстречу нам идут шесть немцев с автоматами. Я испугался, бросил вожжи, не спускал глаз с немцев. Больше никто их пока не видел. В это время подошёл папа, подошли ближе и немцы. Папа был расстроен, дороги он не нашел, и увидев, что телега застряла в луже, а я бросил вожжи, он ударил меня кнутом по спине. Может быть, это и спасло нам жизнь. Немцы рассмеялись и пошли дальше. Действительно, картина со стороны, очевидно, выглядела смешной. Старушка, беременная женщина, маленькая девочка, телега в луже, мужик, бьющий кнутом не лошадь, а мальчишку.
Немцы ушли. Но что делать дальше? Мама предложила вернуться в деревню. Что будет, то и будет. Бабушка с ней согласилась: буду молиться, Б-г поможет. Но я умолял двигаться дальше. По пути из Высокого в Кунганово я увидел, что с советского самолета что-то упало. Подбежал поближе и увидел, что это пачка газет. Так впервые я встретился с газетой «Красная Звезда», а в ней со статьей Ильи Эренбурга, где рассказывалось о зверствах фашистов по отношению к евреям. Слова Эренбурга глубоко запали в мою детскую душу. Поэтому я умолял не возвращаться в деревню.
После многих блужданий мы добрались до города Торжок, и по шоссейной дороге – в город Кашин, где в это время находилась областная контора «Заготскота». Папа отчитался за сданный воинской части скот, и ему снова дали неделю для эвакуации семьи, после чего он должен был явиться в военкомат. Мы пешком дошли до города Углича, Ярославской области. Дальше двигаться было нельзя, поскольку мама скоро должна была рожать. Угличский городской совет выделил нам квартиру, ранее принадлежавшую управлению Угличской ГЭС, построенной на крови и костях заключенных. Папа начал работать в конторе «Заготскота». 28 декабря мама родила сына. Было холодно и голодно. Рабочая карточка на продукты была только у папы. Спустя несколько месяцев папу назначили директором совхоза, расположенного в 30-ти километрах от Углича, и мы поехали с ним. Однако вскоре его отозвали в Углич на прежнее место работы, а мы остались в совхозе. Здесь, в двенадцать лет, началась моя трудовая деятельность, пополнился запас ненормативной лексики. Во время посевной кампании я должен был помогать дяде Васе. Лошадь за зиму отощала, во время пахоты часто останавливалась. Надо было слышать, сколько и каких многоэтажных ругательств выкрикивал дядя Вася! Были в совхозе и волы для перевозки грузов. Ты можешь сорвать голос от команд «цоб», «цобе», бить их кнутом… А вол лежит посреди дороги и не встанет, пока сам не решит это сделать.
Папе удалось получить принадлежащий конторе «Заготскота» дом на хуторе в трех километрах от Углича. Прописались, получили продуктовые карточки. О карточках и сегодня ещё больно вспоминать. За несколько дней до конца августа я пошел получать по карточкам хлеб. Хлеб получил, но домой пришел без карточек… У меня их украли. Кое-как дожили до начала следующего месяца, родители меня не ругали, но мне было стыдно, что я подвел семью. Первого сентября я пошёл в пятый класс школы. Жизнь, нелегкая в военные годы для всех, для нас усложнилась, когда папа был призван в действующую армию. С тринадцати лет я стал взрослым и осознал, что должен помогать маме содержать семью.
После окончания пятого класса, на школьных каникулах, я поступил на временную работу на оборонный завод. Меня назначили учеником фрезеровщика, а на следующий день отправили на лесозаготовки. Там я узнал, с какой стороны следует подрубать топором дерево, пилить деревья, обрубать ветки, откатывать деревья и складировать их. А также кормить комаров своей кровью, выполнять команды старших: принеси, подай, сбегай, с добавлением сочного мата. Проработали мы в лесу месяц, а когда вернулись, нас, учеников, уволили. На заводе мы оказались не нужны. Оставшееся до занятий время я проработал пастухом в «Заготскоте» и, таким образом, летом получал рабочую продуктовую карточку.
В сентябре я пошел в шестой класс. В школе было холодно, замерзали чернила, не было тетрадей, писали на газетах между печатными строками. Наш класс занимался во вторую смену. Утром мама и я отправлялись с саночками, топором и пилой заготавливать дрова. Конечно, это надо было сделать летом, но как доставить? Домашние задания приходилось выполнять после занятий в школе поздним вечером при коптилке: экономили керосин. Этот фителек в бутылочке с керосином светил слабо, а коптил сильно. Приходилось долго от копоти отмываться. Учился я добросовестно, отличником не был, но и двоек не получал. Местные ребята называли нас «выковыренные», иногда случались и драки, но меня не били – я закалился на дорогах войны, а в гневе был опасен. Ходил я в школу в папиной одежде, она не соответствовала моде и моим размерам, но другой не было. Никто меня не осуждал, но я чувствовал себя неуютно.
На хуторе, кроме нашего, был ещё один дом, в котором располагалась контора «Заготкорье». Мама и еще одна женщина на допотопном прессе формировали кору деревьев в тюки для отправки заказчикам, по преимуществу на заводы, изготовлявшие порох. Кора использовалась при изготовлении пороха в качестве дубителя, считалась стратегическим сырьем. После окончания шестого класса меня приняли в эту контору на ответственную должность заготовителя. Директором была весьма пожилая, но очень энергичная женщина, эвакуированная из блокадного Ленинграда, где умерли от голода её муж и двое детей. В мою обязанность входило писать письма председателям колхозов о важности выполнения оборонного заказа на заготовку коры. Их подписывала Варвара Кирилловна Зак (так звали директора), к письмам прилагали директиву райисполкома, сколько коры должен заготовить каждый колхоз, и посылали эти письма по почте. Эффективность такой работы была низка. Директор решила посетить некоторых председателей колхозов лично. Для стимуляции выполнения оборонного заказа нам давали дефицитные товары, в первую очередь водку и мыло. Мы брали с собой этот заманчивый товар и отправлялись пешком к председателям колхозов заключать договора. На лесных дорогах директором овладевал страх: «Левочка, а вдруг нападут волки?». Я, тринадцатилетний герой, храбро успокаивал её: «Не бойтесь, Варвара Кирилловна, я их прогоню палкой». Для меня самый трудный момент наступал в период беседы с председателем. На стол ставилась принесённая нами бутылка водки, председатель наливал по полному стакану себе и мне. Варвара Кирилловна пить отказывалась, я пытался пить понемногу, но председатель настаивал, чтобы я пил «до дна». Постепенно научился пить бодро. Однако пить на равных с русским мужиком я не мог, хотя и очень старался не отставать. Как выдерживал мой организм? Как я не стал алкоголиком, не знаю.
Война закончилась. Радость была велика, но это была радость «со слезами на глазах». На фронтах погибли два маминых брата, фашисты расстреляли папину сестру с тремя детьми. В октябре 1945 года демобилизовали папу. Он воевал в составе Первого Белорусского фронта, был награжден девятью медалями, был контужен в битве за Берлин, вернулся домой с потерей слуха.
Закончилась и наша эвакуация. Мы возвратились в Невель, но это был уже другой город. 1200 евреев фашисты расстреляли в пригороде, на «Голубой даче». Было разрушено большинство промышленных предприятий, учреждений культуры, много жилых помещений. Наш дом сохранился, но требовал капитального ремонта, имущество было разграблено. Но главное – кончилась война, мы живы. Все остальное – мелочи жизни.