Родилась в Ленинграде в 1924 году.
Bрач, гинеколог-хирург.
Репатриировалась в1991 году с семьей сына.
Живет в Иерусалиме.
Три внука.
На фото: Алина Гешович в 1946 году, Ленинград

ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

Мой отец, Эдельсон Гирш (Григорий) Львович, умер в 1939 году, и мы остались вдвоем с мамой. Мы жили в центре Ленинграда на Греческом проспекте в трехкомнатной квартире. Началась война, и 8 августа 41 года мама как врач — была мобилизована в РКА (Российская Красная Армия) на Ленинградский фронт. Я осталась одна. Мне было семнадцать лет. Мама в ополчении, школа уже уехала, подруг нет. Мама умоляла меня покинуть город, так как она уже понимала, что ожидает тех, кто не эвакуируется. А я, воспитанная советской школой, твердо решила не покидать родной город, тем более, что до этого дальше ленинградских дач не ездила. «Буду дожидаться возвращения мамы»- сказала я себе и осталась одна в городе, одна в квартире.

Вспоминается момент отъезда из Ленинграда в эвакуацию. В один погожий осенний день конца сентября раздался телефонный звонок из Горького. Звонил мой дядя Язгур Герцль Израилевич. «Аля, — сказал он, — собери самое необходимое и жди, когда тебя заберут. Так просит мама, а ей из ополчения виднее». Это уже был почти приказ, и я подчинилась. Тут же что-то покидала в чемодан, а главное, положила мамин костюм для работы (вернется, ей будет, что надеть). Костюм действительно, пригодился, но не маме, а в нашей следующей эвакуации в Барнауле горьковской тете. Через два дня в дверь позвонили: «Ты Аля? Готова? Быстро спускайся!» Я заперла дверь и побежала к домоуправу (было предписание: отъезжающим отдавать ключи в домоуправление, до приватизации жилья оставалось 50 лет). Мой дядя посадил меня в один из последних грузовиков, на котором он вывозил оборудование с какого-то ленинградского завода в город Горький, и мы уехали.

В Горьком я сразу пошла в школу, в 9 класс. От мамы не было никаких вестей, это очень волновало меня. Когда прервалась связь с мамой, деньги, положенные мне как дочери военнослужащей, выплачивать прекратили. Я старалась отгонять от себя страшные мысли, но это было нелегко.

Вскоре нас, учеников 9-10 классов направили за 70 км от Горького копать оборонительные сооружения. Жили мы в разных местах, по избам местных жителей. Общее питание не было организовано. Наши хозяева заботились о нас, топили для нас баню, кипятили чай, мы тоже делились с ними тем, что было у нас с собой. В это время на окраине Горького в районе автозавода из-за попадания бомб начались сильные пожары. Мы все волновались за своих родных, оставшихся в городе, и послали двух сильных ребят узнать, что там происходит. Слава богу, с нашими близкими ничего не случилось.

Через три недели руководитель нашей группы, тоже молодой парень лет 20-ти, сказал нам: « Девчонки, вас решили оставить еще на 2 недели. Но становится холодно. По утрам уже заморозки, а вы к этому не готовы, уезжайте быстро домой». Мы не возражали. Чтобы отблагодарить наших гостеприимных хозяев, мы с большим риском для себя натаскали им с поля капусту на всю зиму. Риск был в том, что при Сталине такое строго каралось, вплоть до тюрьмы, но на этот раз все обошлось. И мы уехали на первой же попутной машине. А в школе за этот самовольный отъезд нас не ругали и не наказали. Взрослые поняли всю сложность нашей ситуации и приняли справедливое решение.

В Горьком я жила в семье дяди до декабря 1941 года, а когда начались первые бомбежки, трест «Стройгаз», в котором работал дядя, был эвакуирован в Барнаул для развертывания там военного производства. Я закончила там среднюю школу и поступила в эвакуированный из Астрахани медицинский институт. В Барнаульской эвакуации летом (уже студенткой) я устроилась работать воспитательницей в детский сад подсобного хозяйства за городом.

Тогда я не задумывалась, и только потом поняла, с какими разными судьбами мне довелось встретиться в этой российской глуши. Были семьи, выселенные как раскулаченные из Прибалтики по сталинским приказам. Встречались и немцы Поволжья. Были польские семьи, бежавшие на территорию СССР, чтобы спастись от немцев. Потом их мужчины вступили в Армию Андерса и воевали на стороне англичан против немцев. Они чувствовали свою социальную неполноценность и в очереди к бочке с питьевой водой всегда стояли последними, И все же как-то все уживались без особых конфликтов. Очевидно, тяготы жизни людей сближают и примиряют.

В июле 1944 я вернулась в Ленинград. Наша квартира была заперта. В почтовом ящике писем от мамы не было. Я взяла свои ключи в домоуправлении. Те, кто работал там, командовали всем домом, вели учет жилплощади и людей. Их домовые книги и тогда, и даже сейчас, решают судьбы многих. На третий день после моего возвращения в моей квартире появился майор-интендант с управдомом и ордером (правом) на нашу квартиру. Я бросилась к своей тете, майору медицинской службы, блокаднице, которая жила недалеко. Она пригласила этого майора к себе, дала ему настоящий «бой» и выяснила, что он получил ордер на соседнюю квартиру, но там требовался серьезный ремонт, и они с управдомом решили вселить его в нашу, хорошо сохранившуюся квартиру, а с меня, девчонки, мол, хватит и какой-нибудь комнатенки. После горячей встречи с моей тетей этот майор понял, что лучше ретироваться и отремонтировать свое жилище. А мне выдали новый ордер, но только на две комнаты из наших трех и подселили соседа. Так началось мое знакомство с жизнью в коммунальной квартире на ближайшие, примерно, двадцать пять лет.

Кстати, у этой, так выручившей нас, тети был ключ от нашей квартиры и она во время блокады, преступив закон военного времени, запрещавший входить в оставленные эвакуированными квартиры, пробралась к нам и унесла из кухни мешок сахара, приготовленный еще в мирное время мамой для варенья. Что помогло ей выжить.

Я надеялась хоть что-то узнать о маме. А в августе узнала, что мама сообщила о себе нашим московским родственникам. Почти три года я ничего не знала о ней, и вот, сразу после окончания войны, мы с ней, наконец, встретилась. Она рассказала, что во время одного из боев в районе Красного Села была ранена в ногу, и взята в плен. Ее спасло он неминуемой расправы то, что она уничтожила свои документы и при допросе выдала себя за армянку. В плену она тяжело работала, была в пересыльном лагере. Дошла до концлагеря Майданек. Когда заключенных освободили, сотрудник СМЕРШа, который ими занимался, посоветовал маме и ее подруге, тоже врачу, попроситься на фронт, что они и сделали. Мама воевала до конца войны, дошла до Берлина и с победой вернулась в Ленинград.

Я научилась у своей мамы стойко переносить трудности даже в самые тяжелые годы, и относиться к окружающим с сочувствием и желанием помочь. И теперь могу сказать, что это мне в жизни очень пригодилось. Светлая память моей маме Эдельсон-Бейнфест Жени Азриелевне (Евгении Александровне).

Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн