Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Лобачевская Анна

Жили на Украине в г. Запорожье. Когда началась война, мне было почти 4 года. Отца сразу призвали в армию, а город вскоре стал прифронтовой зоной, т.к. фашисты, захватив остров Хортица, оттуда прямой наводкой обстреливали город и железнодорожную станцию. В городе создалось тяжелое положение: не стало воды и света. И началась эвакуация оборудования заводов.

Мама в это время замещала директора школы. На ней была вся материальная часть школы и дети, у которых не было родителей, поэтому бросить их и уехать она не могла. В городском отделе образования говорили, что война скоро завершится и до Запорожья не дойдет. Но очень быстро стало понятным, что это не так.

Когда стало возможным для мамы уехать, уже все, что можно, в основном было эвакуировано, и из города уходил последний эшелон. Поэтому с большим трудом удалось на него попасть.

На станции Передаточная нас впервые настигла бомбардировка. Впоследствии это повторилось еще несколько раз. Когда эшелон загорелся и пламя охватило весь состав, все побежали к лесопосадке. Вернувшись после налета, мы увидели страшную картину. На земле много трупов. На фоне догоравших вагонов кругом бегали раненые и обгоревшие люди. Все кричали. Матери звали своих детей, а дети матерей. Я очень испугалась и потеряла дар речи. В результате не разговаривала до пяти лет. Этот эпизод остался в моем детском сознании на всю жизнь и до сих пор часто мне снится. Мы к тому же остались без вещей и документов. Выжившие начали собираться в отряд, после чего двинулись на Восток.

Несколько дней канонада слышалась позади, а потом стала слышна впереди и вскоре все стихло. Стало ясно, что мы оказались на оккупированной территории. Шли только ночами по бездорожью, по пахотной земле, а днем прятались. Иногда заходили в села, где с нами делились скромной едой. Скоро в селах стали появляться немецкие солдаты, из-за чего стало опасно в них заходить.

В конце августа ночи стали холодные, пошли дожди, а тут еще и одежда стала рваться.

В сентябре я сильно заболела и ночью, проходя мимо села, мама решилась тайком в него пробраться, так чтобы никто не видел. Приютила нас женщина, у которой было двое своих детей чуть старше меня, а муж был на фронте. Днем мы прятались в погребе и выходили только ночью.

Так мы прожили больше двух месяцев, т.к. немцев в селе не было. Однажды в дом неожиданно зашел староста, которому хозяйка объяснила, что мы ее родственники. Узнав, что мама учительница немецкого языка, он взял ее на работу в комендатуру. Здесь маме тайно удалось сделать себе новые документы. Мама не была похожа на еврейку, свободно говорила на украинском языке, а я была немая. Так мы и жили, пока однажды приехал карательный отряд. Согнали всех жителей на площадь, где казнили двоих людей, сказав, что это партизаны. После этого всех закрыли в сарае и не давали еды — только воду. Через несколько дней нас освободили партизаны, и мы ушли вместе с ними.

В отряде мы продержались несколько месяцев. Нашей обязанностью было собирать продукты в окрестных селениях и, когда в очередной раз мы вошли в село, нас захватили немцы. Они закрыли маму и меня в коровнике, обнесенном колючей проволокой. Там было много солдат и жителей ближайших сел. Еду и воду давали редко, но не препятствовали, когда дети из села приносили нам что-нибудь поесть. В этом загоне мы находились довольно долго, одних привозили, других увозили. Охрана была с собаками.

На всю жизнь мне запомнился огромный пес больше меня ростом. Мы часто смотрели друг на друга, но собака на меня не лаяла. Хозяин ее тоже обратил внимание на немую девочку, которая подолгу стояла возле забора и ждала, чтобы кто-нибудь дал еду. Узнав, что я немая, охранник стал жалеть меня (у него тоже были дети) и иногда даже угощал чем-нибудь съестным. Однажды он всунул мне записку, из которой мы узнали, что нас всех должны расстрелять. Ночью, когда все бросились бежать, он помог нам.

Мы долго бродили по лесу, пока не оказались вновь в партизанском отряде, в котором прожили до конца января 1942 года. Это были леса Харьковской области. На действия партизан немцы отвечали карательными облавами в лесу и партизаны в боях несли потери. Стало ясно, что оставаться в этом районе больше нельзя. Людей разбили на немногочисленные группы, и стали выходить из леса. Нашей группе удалось перейти линию фронта и попасть к нашим. Маму допросили. У меня же была высокая температура, началось воспаление легких. После осмотра врача, на попутной машине вместе с ранеными меня отправили в госпиталь. Пока я проходила лечение, мама работала в госпитале. Там ей удалось узнать, что Трубный завод из Никополя Днепропетровской области был эвакуирован полностью с оборудованием и рабочими в г. Первоуральск Свердловской области. Родители мамы должны были выехать вместе с заводом, поэтому мы направились туда же. Так мама нашла всех родных и мы (три семьи) стали жить вместе в двухкомнатной квартире. Нам с мамой досталась кухня. Мама скрыла, что мы были более шести месяцев на оккупированной территории, и ей выдали заново документы.

Я же так сильно заболела, что врачи считали — не выживу. Но мне повезло, и после двух с половиной месяцев лечения в больнице я чудом выздоровела. В феврале 1944 года был освобожден Никополь, а в начале января – Запорожье.

Многие стали возвращаться домой, и мы тоже поехали в Запорожье. Город представлял собой сплошные руины. В наш дом попала бомба и вместо дома была одна большая воронка.

Мы вернулись в Никополь к родителям мамы. Мама и ее сестра пошли работать в школу учителями. К этому времени я заговорила, и мне было строго приказано забыть все (про пленение), что было до этого, и ничего никому не рассказывать. За всю жизнь мама два раза пыталась все рассказать, но всегда это кончалось больницей. Первый раз она рассказала о перенесенном своей маме, я была еще маленькой. Второй раз – перед смертью. Умерла мама в 1985 году. Мы всегда писали и говорили, что на оккупированной территории не были, иначе мама могла лишиться работы, а может быть и хуже. А потом начались тяжелые годы голода. Ели траву, клевер, конский щавель, крапиву, цветы белой акации, а если находили куст паслена – это был праздник.

С пасленом пекли пирожки, вареники. Еще мы ели макуху – это отходы при выдавливании масла из семечек подсолнуха. Все это осталось в моей детской памяти. Игрушек я не знала, зато хорошо помню степь, куда мы, дети, с мешками ходили за несколько километров, чтобы раздобыть что-то съестное. Долгие годы эти события часто мне снились и сейчас порой всплывают. Так прошли страшные годы детства. В 1946 году я пошла в первый класс, где давали бесплатные обеды (очень вкусные).

 

В марте 2000 года приехала в Израиль в г. Арад, где по сей день занимаюсь общественной деятельностью. Я член комитета ВОВ, зам. председателя общества беженцев Холокоста в г. Арад.

Пенсию, заработанную мной за 41 год работы в Украине так и не получила. Благодаря финансовой поддержке Израиля, живу на съемной квартире 15 лет, получая пособие с добавкой до прожиточного уровня. У меня не только выросли внуки, но уже и правнуки. Я очень рада, что живу в Израиле.

Из книги Григория Нисенбойма «С войной покончили мы счеты…»