Пантофель Пиня родился 3 января 1931 года в городе Киев. Мать — Хана Менделевна, отец — Абрам Шулемович, бабушка Этя, дедушка Мендель, тетя Шейндл. Закончил электротехнический институт, работал инженером. Жена Шпигель Батья, дочь Евгения, внучка Стелла живут в Израиле. Репатриировался в 1990 году.

В 1934 году мы переехали в город Одесса и жили напротив приморского парка на улице Энгельса (бывшая Марозлийская) дом № 2, угловой дом рядом с левым входом в парк.

Когда началась война, мне было 10,5 лет. Фашисты бомбили Одессу регулярно с 23-х часов вечера и кончали в 4 часа утра, сбрасывая на горолд тысячи зажигательных и фугасных бомб малого размера. Женщины и дети носили воду и песок на чердаки домов, большей частью на 4-й этаж, оказывали помощь раненым.

Пути выезда из Одессы были отрезаны, для эвакуации оставалось только море с большим риском для жизни. 28 июля 1941 года от причала Одесского грузового порта отправлялся караван из пяти судов. Во главе каравана шел флагман Черноморского флота теплоход «Владимир Ленин», пароходы «Клим Ворошилов», «Абхазия», «Туапсе», «Крым».

Наша семья состояла из пяти человек: бабушка, дедушка, тетя, мама и я. Как семья военнослужащего, получила разрешение пройти на посадку. Вещей у нас никаких, только два одеяла и документы. Мы поднялись на борт парохода «Клим Ворошилов». Этот пароход дореволюционной постройки имел три трюма и перевозил уголь. По деревянным сходням спустились в трюм. Всего на этом пароходе было около 1200 человек стариков, женщин и детей. Нас предупредили о правилах светомаскировки и сказали, что будем плыть только в темное время суток. В трюмах мы сидели на ящиках по очереди. Еда была скудной: 200 грамм хлеба взрослому и 100 грамм на ребенка, и ограниченное количество пресной воды. Плавание проходило сравнительно благополучно в течение 7-8 суток. Недалеко от Ялты на нашем пароходе отказали паровые машины, тогда нас взял на буксир теплоход «Ленин». Так мы и пришли на буксире в Ялту. «Ленин» стал принимать дополнительно раненых и беженцев. Теперь на его борту стало 2500 пассажиров. Примерно 6-го или 7-го августа мы вышли из порта Ялта на буксире после наступления темноты. На нашем пароходе «Клим Ворошилов» лихорадочно ремонтировали паровые машины. Около 23 часов наши машины начали работать. С «Ленина» обрубили буксир, и он медленно стал отходить от нас. Прошло около 40-50 минут, мы шли в фарватере. В это время я вышел из трюма за водой и находился на палубе.

Раздался оглушительный взрыв, на расстоянии нескольких километров от нас вспыхнуло огромное пламя, освещая ярко корпус теплохода «Ленин». Его две мачты стали сходиться вместе и в течение семи минут теплоход ушел под воду. Вдали раздавались душераздирающие крики: «Помогите! Спасите!»

А на нашем пароходе поднялась страшная паника. Люди хлынули из трюмов, несколько человек через поручни вылетели за борт. На наш пароход было поднято около 250 человек, живых и раненых. И на теплоход «Абхазия» тоже подняли примерно 250 человек. В общей сложности из 2500 человек было спасено 500. Наш пароход зашел обратно в Ялту. Там мы собрали одежду для пострадавших. С наступлением темноты мы вышли в море. Через четыре дня «Клим Ворошилов» вошел в порт Новоросийск.

После того, как наша семья добралась до Новоросийска, перед нами стоял вопрос, куда и как продолжать путь. Порт Новоросийска был целиком накрыт маскировочными сетями. Звуки сирен воздушной тревоги звучали все чаще. Толпы людей перемещались к составам «телячьих» вагонов. На наше счастье в это время, когда мы сошли на берег и стояли рядом с пароходом, проходил военный комендант порта, за которым тянулась толпа людей с документами. Когда комендант увидел мою тетю, он воскликнул: «Шея, это ты?» Это был хорошо знакомый Губерман, который учился с тетей в Водном институте. Он крикнул: «Стой здесь, я тебя отправлю!»

Примерно через десять дней мы добрались до Сталинграда. Дедушка сказал: «Сюда немцы не доберутся». Тетя ответила: «Что мы будем одевать, у нас нет одежды. Здесь морозы -40 градусов». А люди едут в тыл. Наш дедушка вспомнил, что после НЭПа из Брацлавы (Виницкая область) уехал в Ташкент Янкель, шапочник по профессии (кержнер, кожевник). И мы направились на эшелон, следующий в Ташкент. В теплушках мы две недели добирались до Ташкента. Голодные и истощенные увидели на привокзальной площади восемь тысяч таких же людей, как мы, сидящих на чем попало. Всех беженцев отправляли в разные города республики.

Если сейчас Ташкент огромный город с населением более 2,5 миллионов человек, то тогда в 1941 году там проживало 170 тысяч. Нам удалось найти Янкеля. Он дал нам комнату, в которой по периметру поставили пять железный кроватей. Начались дожди, крыша текла, мы спали под зонтиками. Денег у нас было очень мало. Еду покупали на базаре, цены были очень высокие. Жить становилось все труднее. Кроме всего, милиция ходила по домам и направляла в другие города.

Мама устроилась работать на паровозо-вагонный завод. Из рабочей столовой приносила немного еды. Наступил ноябрь 1941 года, не было еды и одежды. Тетя Шеля нашла работу бухгалтера в колхозе «Кзыл Узбекистан», в 12 километрах от города. Главный бухгалтер Азим Очилов разрешил временно жить в его большом доме. Была предоставлена комната с нишами. Она находилась на первом этаже в стороне от жилья хозяина. В этом дворе жил рабочий по имени Аминтай. У него в семье было трое детей.

Мы с бабушкой были вдвоем, когда в комнату буквально ввалился крепкий узбек. Это был Аминтай. Под мышкой он держал четыре острых деревянных кола, а в руке был топор. Со словами: «Моя тебе кроват сделит» стал забивать колья в глиняный пол. Надо было видеть лицо моей бабушки, когда она увидела топор. Ведь она пережила много погромов. Аминтай принес доски, смастерил настил, принес три мешка соломы и сказал: «Ты здесь испишь»

Только в ноябре 1941 года я пошел в 4-й класс. Школа находилась в трех километрах от нашего жилья. У меня не было обуви. Я носил галоши разного размера. Уроки делал на деревянной доске, которая стояла в комнате вместо стола.

Мы с дедушкой ходили по пустым полям и искали остатки корнеплодов свеклы, картошки, моркови. Зима 41-42 годов была самой тяжелой. На карточки давали хлеб, который напоминал глиняный комок 400 грамм, но это было не каждый день, иногда раз в 3-4 дня. Я помню, что в течение трех дней мы ели шкурки от сушеных яблок, две горсти в день, а остальные дни в декабре 1941 года ели жмых.

Летом 42-43-44 годов мы, дети 11-14 лет, работали на подсобном хозяйстве детского костно-туберкулезного санатория, эвакуированного из Харькова.

В марте 1943 года пришла страшная весть: погиб муж тети Шели, Моисей Галицкий. В 1942 году он был ранен под Сталинградом, а после госпиталя вернулся на фронт. Погиб под городом Ровно, будучи командиром батальона.

Осенью 1944 года наша семья переехала в Ташкент. Я учился в шестом классе. После занятий шел на работу в электромастерскую, где ремонтировал электроплитки, утюги и другие элетроприборы. Хозяин мастерской, инвалид войны, иногда давал костылем. Платил очень мало 50-60 рублей в день, в то время буханка хлеба из-под полы стоила 200 рублей. Мастерская находилась недалеко от входа на рынок. Мы видели, как у прохожих вырывали сумки, а «хапошники» на бегу вырывали прямо из рук хлеб, пирожок, другую еду. Инвалиды без рук, без ног просили милостыню.

Примерно через два часа к нам подошел военный моряк и сказал: «Идите за мной!» Мы шли довольно долго, в самый конец порта, где стоял эшелон из «телячьих» и пассажирских вагонов. Нас поместили в пассажирский вагон, битком набитый людьми. Эшелон следовал на Сталинград. Нас бомбили, особенно в начале пути. Мы выбегали из вагонов в поле и ложились на землю. Были убитые и раненые.

В нашей школе преподавал математику долговязый мужчина, еврей, звали его Гергард Эмануилович. Он страдал плохим зрением и видел только вблизи. Его одежда была в заплатах. Наша мужская средняя школа № 3 находилась в центре города. Ученики школы были из семей разного достатка. Одним нечего было есть, а другие (обком, райком) имели всё. Эти обеспеченные дети вели себя плохо, кричали, прыгали и так далее. Однажды, кто-то, из учеников, сказал, что дочка учителя потеряла хлебные карточки на всю семью, и они почти голодают. В то время нам, школьникам, давали завтрак, пирожок или кусочек хлеба. Уборщица, тетя Даша, раздавала этот завтрак ученикам. Мы попросили, чтобы она не резала хлеб, а отдала нам целиком. Когда окончился урок, мы положили на стол учителя хлеб, заверенутый в газету. Учитель взял журнал и хотел выйти из класса, ребята стали кричать: «Вы забыли сверток!» Он потрогал рукой и сказал: «Что это? Хлеб?» Ребята стали кричать: «Возьмите! Возьмите!» «Я не возьму» — ответил учитель. Весь класс вскочил на парты и стали кричать: «Возьмите! Возьмите!» и не давали ему выйти из класса. Наш учитель вынужден был взять хлеб, а мы видели, как на глазах этого человека появились слезы. До конца месяца, по нашей просьбе, тетя Даша относила причитающийся нам хлеб в учительскую. С тех пор на уроках математики стояла тишина.

Окончание войны 9 мая 1945 года, ликование на всех улицах города было огромным и беспредельно большим. Незнакомые люди целовались. На глазах людей были слезы радости, и горя тех, кто потерял родных и близких, не доживших до этих дней.

Мы остались жить в Узбекистане.

Источник: «Книга памяти. Воспоминания жителей Цфата, переживших ту войну». Израиль, Цфат, 2015.