Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Фишельман Михаил

Fishelman1

Родился в 1936 году в Медвежьегорске, Карельской АССР. Инженер-механик. Жил и работал в Ростове-на-Дону, откуда репатриировался в Израиль в 1996 году.
Живет в Бат-Яме.
Двое детей и двое внуков.

О ТОМ, ЧТО ПОМНЮ

Отец мой, Гирша Шмуйлович, был кадровым военным. Он служил на границе с Финляндией. В то лето 1941 года в Бешенковичи с нами он не поехал – очевидно, из-за ожидавшихся военных действий отпуска в их части были отменены. А мать рискнула, понадеялась на «могучую и непобедимую».

Местечко Бешенковичи, расположенное на северо-западе Белоруссии, – родина моих родителей. Находится оно недалеко от белорусского города Витебска.

В Бешенковичах я побывал трижды. В первый приезд еще был жив мой дед – кузнец Моисей Рояк, и это было самое яркое воспоминание из моего довоенного детства. Шел 1937 год, лето. Было мне «от горшка два вершка». Я стоял возле кузни деда на приличном расстоянии, по-видимому, опасаясь отлетающей окалины, и с интересом наблюдал, как дед Моисей ковал подкову. Нагревал в горне, стучал, опять нагревал. А в стороне на привязи стоял конь, переступая с ноги на ногу, и косил глазом на колдующего у наковальни деда. Мне он казался громадным и сердитым. Закончив работу, дед подошел к коню, спокойно согнул в колене его ногу, приложил подкову и стал вбивать гвозди в костяное копыто.

Конь стоял спокойно, только шерсть на его крупе подрагивала при каждом ударе. Это зрелище произвело на меня тяжелое впечатление – мне до слез стало жалко коня, и я убежал в дом. Помню довоенный рынок в Бешенковичах, который настолько впечатлил меня, что до сих пор я довольно четко вижу те деревянные прилавки с деревянными же навесами, живность, толпящуюся в стороне, блеющую, гогочущую, визжащую, кудахтающую. И тут же на прилавках – тушки, мясо, фрукты, овощи и много-много чего еще. Помню себя на руках у мамы, она, очевидно, подняла меня, чтобы я мог видеть все это…

Fishelman2

Шумно и весело было на довоенном рынке местечка Бешенковичи.

В самом начале войны, в связи с быстрым приближением немцев к местечку, нас срочно эвакуировали как семью военнослужащего. Мы оказались в кузове грузовика вместе с несколькими семьями. Мы – это я, мама и бабушка, вдова моего деда Моисея. В кузове с нами я запомнил местного милиционера с женой, у которого на боку висел наган в кобуре.

В Витебск, куда нас привезли, уже входили немцы. Стрельба, взрывы, вой самолетов… В этой суматохе сопровождавший нас человек ничего не мог выяснить – очевидно, в военкомате уже никого не было. И мы продолжали движение. Несколько раз пролетали немецкие самолеты. Они сбрасывали бомбы и стреляли по всему, что двигалось. Все в кузове тщательно следили за небом. При появлении самолетов стучали по кабине, грузовик съезжал на обочину под кроны деревьев, и все бежали прятаться в лес. Так продолжалось много раз, пока однажды летчик не заметил грузовик и сбросил несколько бомб. Мама, которая легла на меня, когда стали рваться бомбы, единственная пострадала от этой бомбежки – осколок прожег на ее спине узкий след. Выйдя из леса, мы увидели удаляющийся грузовик с нашими скромными пожитками. Милиционер стал стрелять в воздух, но это не помогло – грузовик быстро исчез, оставив нас одних на пыльной военной дороге.

Дальше мы шли пешком в толпе беженцев, иногда нас догоняли группы солдат. Ночевали в лесу, стараясь быть поближе к военным. В одном месте собиралось обычно много народа. Как-то среди ночи шум и суета разбудили меня. Раздалось несколько выстрелов. Оказалось, ловили диверсантов, которые уговаривали беженцев вернуться к своим жилищам, а позже, когда все улеглись, светили фонариками немецким самолетам, показывая, где наибольшее скопление людей, как мне объяснила мама.

Помню, как я был ошарашен, когда, мучимые жаждой, мы пили из придорожных луж. Мама, которая всегда тщательно следила за тем, чтобы у меня были вымыты руки после улицы, чтобы я пил только кипяченую воду, вдруг сама напилась из придорожной лужи и мне сказала: пей! Я пил и с ужасом рассматривал черных головастиков, беззаботно шнырявших по дну. Иногда нам везло – нас брали проходящие военные машины. Очевидно, женщина с малышом и старуха трогали сердца солдат. Запомнилась тушенка, которой нас угостили солдаты, – после голодных дней в дороге она был необыкновенно вкусной.

И еще один эпизод оставил след в памяти. Несколько солдат и мы втроем сидели в прицепе на ящиках со снарядами. Прицеп тянул небольшой трактор. Подъехали к мостику через неширокий, но глубокий ручей, мостик этот выглядел довольно хлипким. Солдаты попрыгали с прицепа и стали звать нас спуститься на землю – опасно было оставаться в кузове. Но мама, очевидно, настолько устала, что категорически отказалась покидать прицеп со снарядами, да и с бабушкой была проблема – ей не по силам стало спускаться и взбираться на трактор. Я же ни за что не отошел бы от мамы. Так мы втроем, сидя на снарядах, благополучно переехали по хлипкому мостику.

Пыльные дороги Белоруссии привели нас на Украину, в город Херсон, и уже оттуда мы по эвакуационному предписанию были отправлены в Горький. В Горьком жили у родственников и сильно голодали. Мать от голода распухла – она почти ничего не ела, а то, что зарабатывала, отдавала мне и бабушке. Спасло то, что нас разыскал отец. Его часть размещалась в товарном поезде. Чем он занимался, я не знаю, и он никогда ничего не рассказывал о своей работе. Знаю только, что он служил в войсках НКВД. В этом товарном поезде через некоторое время оказались и мы.

Помню, состав стоял на каком-то полустанке недалеко от Сталинграда. Только что закончилась победоносно Сталинградская битва. Мама вывела меня из вагона подышать свежим морозным воздухом. Территория полустанка была усыпана большими артиллерийскими гильзами. Мы шли осторожно, стараясь не наступать на металл. Я увидел заснеженное поле, где лежали и сидели в различных позах замерзшие трупы немцев. Те, что я видел вблизи, были в одном нижнем белье. Верхнюю одежду с них сняли.

Неожиданно позади раздался сильный взрыв. Как потом выяснилось, солдат наступил на мину или неразорвавшийся снаряд. Он погиб, и трое, находившиеся поблизости, были ранены. Один – тяжело, осколок попал в живот. Все произошло мгновенно, я даже не успел испугаться.

Где-то в этих же местах умерла моя бабушка. Худощавая, молчаливая и выносливая, она скончалась, как говорили мне, от «мышиного тифа». Несколько дней молча лежала она на кровати и не шевелилась. Все попытки мамы хотя бы напоить ее чаем или водой были безуспешными. Зубы бабушки были крепко сжаты, и даже ложечкой их невозможно было разжать. Мы втроем молча шли за возком, на котором громоздился и вздрагивал на ухабах гроб. Грунтовая дорога вела к какому-то сельскому кладбищу…

Бабушки не стало, могила ее затерялась в незнакомых и чужих местах, далеко от могилы мужа. Дед Моисей к тому времени уже умер – кузня и тяжелый труд сократили годы его жизни. Он был еще не так стар, хотя… что ожидало его впереди? Дед Шмуэль, отец моего папы, перешагнувший восьмидесятый рубеж, был расстрелян немцами на пороге своего дома в Бешенковичах. Он отказался идти на пункт сбора. С ним же была расстреляна его племянница – единственный человек, присматривавший за дедом. Имени ее я, к сожалению, не помню.

Когда летом 1946 года мы приехали в Бешенковичи, то и могилы деда Моисея не наши. Остановились тогда в доме у двоюродного брата отца, который, теперь уже единственный из всей большой и дружной семьи, носил ту же фамилию, что и наша. Запомнилось посещение еврейского кладбища, обширного до войны, с красивыми мраморными надгробьями, когда искали могилу деда Моисея. На его могиле, по рассказам мамы, стоял один из самых больших мраморных памятников. Большинство надгробных плит исчезли, а те немногие, что остались, были повалены, некоторые разбиты. Рассказывали, что много памятных плит с еврейского кладбища можно найти во дворах окрестных деревень.

Место могилы деда мама определила приблизительно…