Родился в 1929 г. Врач. Окончил Одесский мединститут в 1954. Репатриировался в Израиль в 1990 г. В Израиле продолжал работать врачем.
Живет в натании.
Сын, двое внуков, два правнука

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

Воспоминания и размышления

Школные годы. До войны

…5 класс я закончил в июне 1941 года. Мы впервые сдавали экзамены по отдельным предметам. Все экзамены я сдал успешно, получил «Похвальную грамоту» и перешёл в 6 класс. Впереди меня ждала самая прекрасная пора, о которой мечтает каждый ученик — летние каникулы. Пора походов в лес, купания в пруду, встреч с друзьями и особенно с соседской девочкой, свидание с которой вызы-вало непонятное волнение и приятно будоражило кровь. Можно было читать любимые книги без того, чтобы мама делала замечание, что пора спать — завтра рано вставать. Утром можно было поспать вволю. В общем, жизнь казалась мне прекрасной, настроение отличное, и будущее рисовалось мне в розовых тонах.

И невдомёк было мне, что в столице далёкой Германии человек со скошенным лбом, косой чёлкой на лбу и маленькими усиками вместе со своими подельниками вершили суд надо мной. Их вердикт был краток и безапелляционен – виновен! И вина моя в том, что я — еврей. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Для исполнения приговора был задействован против меня весь могучий промышленный, технический и воен-ный комплекс Германии. Это в прошлом евреев убивали толпы пьяных мужиков, вооруженных топорами и кольями. Здесь этот примитивный метод не годился – масштаб не тот.

И вот прославленные во всём мире немецкие химики страны создают газ «Циклон» — чтобы удушить меня. Лучшие инженеры склоняются над чертёжным пультом, чтобы создать самую эффективную печь, чтобы сжечь меня. Между отдельными концернами разгорелась ожесто-чённая конкуренция за получение тендера для построения печи с самой большой пропускной способностью. И такая печь – чудо современной техники — была создана.

Создаются специальные зондеркоманды, чтобы расстре-лять меня. Дрессируются немецкие овчарки, чтоб они рвали в клочья моё тело. Составляются планы приведения в жизнь приговора, ведь любое живое существо отчаянно сопротивляется в борьбе за свою жизнь. Значит, нужно составить легенду, которой поверят, например, что евреев хотят отправить в Палестину. Германские психологи отлично знают, что голый человек не может сопротив-ляться, значит, нужно имитировать санитарную обработку в душе. Филологи придумывают новые термины – «ак-ция», «селекция» и другие. В общем, всё продумано до мелочей. Немцы любят порядок (орднунг).

Но они ещё рачительны и рациональны. Можно исполь-зовать, например, мои шелковистые мягкие волосы для набивки матрацев, сгодится азот, фосфор и кальций моего организма для удобрения. Даже мои стоптанные сандалики и потрёпанные штанишки должны быть упакованы, отсор-тированы и с соответствующим инвентарным номером отправлены по назначению. А я должен быть не только уничтожен, нет у меня даже права на то, что имеет даже каждый преступник – право на собственную могилу. Я должен исчезнуть, как будто меня не было на свете.

А немецкий народ с величайшим энтузиазмом выпол-няет все предписания своего «фюрера». Этот народ слу-жит ему и обожает его. Да и как же не верить ему, если лишь вчера в стране царили голод, безработица, разруха. А сегодня на столе у каждого законопослушного бюргера – изобилие: голландский сыр, датское масло, бельгийский шоколад, норвежская сельдь, греческие апельсины и оливки… И не хочется думать – откуда взялось это изобилие, и, может быть, в своё время придётся давать ответ за все преступления! А сейчас немцы в патриоти-ческом угаре салютуют этому человеку со скошенным лбом, косой прядью на лбу и маленькими усиками и верят каждому его слову. И если этот человек заявляет, что главными виновниками всех бед на земле являются евреи, и их уничтожение принесёт мир и благоденствие народу – значит, так оно и есть, и нужно делать всё для достижения этой цели. Я — решительный противник концепции о коллективной ответственности народа, но здесь с горечью должен отметить, что против меня выступил (за малым исключением) весь немецкий народ.

А пока что я далёк от политики, она меньше всего меня интересует. Я наслаждаюсь жизнью, я радуюсь солнцу, я люблю своих друзей, своих родителей, своих сестёр. И нет мне никакого дела до человека со скошенным лбом, косой прядью и маленькими усиками.

Так птичка беззаботно и весело щебечет, прыгает с ветки на ветку, наслаждаясь небом, солнцем и свободой. И невдомёк ей, глупенькой, что уже расставлены над ней сети силка, и вскоре она забьётся, затрепещет в бессильной попытке вырваться из западни и обрести утраченную и столь желанную волю.

22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз.

22 июля 1941 года немецкие войска захватили моё родное местечко Крыжополь.

Начался самый страшный и трагический период в моей жизни и в жизни еврейского народа. Начался Холокост.

Холокост

Тихо шепчутся там голоса, голоса,
Мы мертвы, мы в обнимку друг с другом лежим,
Мы прижались к любимым своим…
Сосчитайте по выбоинам на земле,
По осколкам стекла, по игрушкам в золе,
Сколько было тут светлых надежд,
Сколько света и хлеба украли у нас,
Сколько детских засыпанных глаз…

Павел Антокольский, «Теряются следы».

 

Утром 22 июня 1941 года я крепко спал, так как накануне допоздна засиделся за книгой «Таинственный остров» Жюль Верна. Внезапно сквозь сон я услышал по радио музыку, которая буквально зачаровала меня. Это была Вторая рапсодия Листа. Вскоре музыка оборвалась, и министр иностранных дел Молотов выступил с заявлени-ем, что в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Выступление закончилось словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

После этого никакая информация не поступала, постоянно транслировалась музыка. Я вскочил как ошпаренный, быстро оделся, плеснул немного воды на лицо и выбежал на улицу. Город напоминал потревоженный муравейник. В магазинах были огромные очереди. Раскупали главным образом соль, спички, консервы, мы-ло, то есть всё, что могло храниться длительное время. Я не очень был встревожен, так как не сомневался, что наша Красная Армия (которая, как пели в песне, «всех сильней») разгромит наголову фашистов. Я побежал к моему другу Сюле Фаншелю, чтобы поделиться своими соображениями. Его мама, сестра и тётя громко рыдали и на мои слова, что никаких оснований для тревоги нет, всё закончится разгромом фашистов в течение нескольких недель, не обращали внимания и относились ко мне, как к несмышлёному мальчишке. Впрочем, так же, как я, рас-суждали многие жители, которые верили официальной пропаганде о несокрушимости Красной Армии.

Первые дни Крыжополь не бомбили, лишь проноси-лись над нами самолёты с воем, вызывающим страх у людей. Позже начались бомбёжки, главной целью которых была железная дорога и нефтебаза. Город был охвачен паникой, тяжёлый запах гари висел над городом – жгли документы, и на улицах валялись обгоревшие клочья бумаги, которые перекатывались и поднимались ввысь от ветра. Из города стали уезжать партийные и советские работники. Также перед нами встала проблема эвакуации. Мы и наши родственники собрались решать этот непрос-той вопрос.

Очень трудно было решиться оставить дом, нажитое тяжёлым трудом имущество и пуститься в путь, в неизве-стность. У многих на руках были престарелые родители или инвалиды, нетранспортабельные, нуждающиеся в уходе. Непросто было найти транспорт. О машине нечего было даже мечтать, на железнодорожный транспорт необходим был специальный пропуск, а вагоны, нередко товарные, приходилось брать штурмом. Правительство совершенно не занималось организацией эвакуации граж-данского населения. Был ещё один «аргумент». Помню, мой дядя Янкл доказывал, что немцы – культурный народ и с ними можно мирно сосуществовать. В качестве доказательства приводился пример, что в 1918 году немцы относились лояльно к евреям. И совсем абсурдный «аргумент» — идиш и немецкий язык очень похожи, следовательно, есть у нас некое родство. В общем, много было аргументов против эвакуации.

К сожалению, у нас полностью отсутствовала информа-ция об отношении нацистов к евреям. До войны «мир и дружба» с фашистской Германией не давала возможности советской пропаганде публиковать материалы о зверствах фашистов по отношению к евреям. Мы ничего не знали об «окончательном решении еврейского вопроса», о лагерях уничтожения и о других планах нацистских людоедов в отношении еврейского народа. Впрочем, в странах Европы и в Соединённых Штатах Америки народы также не были информированы об отношении нацистов к евреям. Правительства этих стран делали вид, что им ничего не известно, не выражали свой протест, и по сути дела своим молчанием поощряли эти гнусные преступления фашистс-кой Германии. Агрессору дана была зелёная улица.

К сожалению, эта подлая политика «демократических стран», которые так пекутся о правах человека, но прояви-ли полное равнодушие к судьбе еврейского народа, оста-лась безнаказанной и даже не была осуждена судом исто-рии.

Всё же мы решили эвакуироваться, но время было упущено, дороги были забиты войсками. Мы добрались до Жабокрича, который находился всего в 10 километрах от Крыжополя. Жабокрич – большое село, утопающее в зелени и с большим чистым прудом. Там проживало много евреев, в том числе папин близкий друг Меир Ойрих. Меир также был бондарем. Он предоставил нам комнату в своём доме. В Жабокриче скопилось очень много евреев, которые бежали из восточных районов страны. Мы были в полном неведении о ходе военных действий. Ходили слухи, что немцы высадили десант и через день-два будут в Жабокриче. Население было охвачено паникой. Не внесло ясности и выступление по радио Сталина, где он обращался к населению со словами «Братья и сёстры», чего раньше никогда не было. Я же был совершенно спокоен и уверен, что тревожные слухи ничего общего не имеют с действительностью. Они создаются специально, чтобы посеять панику. Меня до конца не покидала уверен-ность, что наша доблестная Красная Армия разобьёт наголову фашистов.

Между тем линия фронта неумолимо приближалась. Под Жабокричем завязались ожесточённые бои с участием тяжёлой артиллерии. Снаряды пролетали над нами с оглушительным свистом. Мы спрятались в бурьяне за домом. К вечеру канонада стихла, в небе были видны следы трассирующих пуль. Наступила тишина. Мы вернулись в дом и сидели безмолвно, в тревожном ожидании дальнейшего развития событий. Вскоре тишина взорвалась звуками моторов машин и мотоциклов. А еще через какое-то время мы услышали громкий, гортанный говор солдат, приближающихся к нашему дому. Старики засуетились, взяли буханку хлеба и соль и вышли из дому навстречу немцам. Один из стариков сказал: «Хаверим, мир зайнен идн, мир обн аф айх гевартн фир ун цванциг юр» («товарищи, мы евреи, мы ждали вас 24 года»).

Возникла пауза, после чего раздался оглушительный хохот. Один из немцев сквозь смех сказал другому: “Du Horst Hans? Die Yuden warteten auf uns zwanzig vier Yare.” («Слышишь, Ганс, евреи ждали нас 24 года».) Почти одинаковое звучание этой фразы на идиш и на немецком языке не оставляли никаких сомнений в её содержании. Я свободно владел идиш — это ведь был родной язык моих родителей. В школе я изучал немецкий язык. В общем, мне стало понятно, что сказал немец. В их поистине гомерическом хохоте чувствовалось что-то сатанинское, страшное и зловещее. Всё это и то невероятное унижение, которое я испытал от злополучной «хлеб — соли», вызвали у меня тяжёлую истерическую реакцию. Я громко зарыдал, и моё тело буквально забилось в страшных судорогах. Вокруг все в испуге, шепотом потребовали у родителей утихомирить меня. Ведь мой громкий истерический плач мог быть истолкован самым неблагоприятным для нас образом и повлечь трагические последствия. Моя мама прижимала меня к себе, закрывала рот, целовала, говорила ласковые слова, пока я, наконец, немного успокоился и забылся тревожным сном.

Утром я проснулся и осторожно выглянул на улицу. У колодца несколько немцев развлекались тем, что обливали друг друга водой и визжали от удовольствия. Обычные парни, нисколько не похожие на тот образ фашистов, который мы привыкли видеть в советских газетах и журна-лах. Я нигде не видел свастики — немцы были раздеты до пояса и их мундиры были сложены невдалеке. Постепенно я, осмелев, приблизился к ним. Солдаты продолжали развлекаться, им не было никакого дела до меня.

Хотя мне не угрожала непосредственная опасность, я был охвачен каким-то странным чувством. Такое впечатление, что всё вокруг стало другим – и небо, и солнце, и деревья. В воздухе витало необъяснимое чувство тревоги. Я понял — отныне для меня произошёл водораздел между прошлым и настоящим. То состояние безмятежности и покоя, которое испытывал я до сих пор, никогда уже ко мне не вернётся. Я в смятении прибежал домой. Мама обратила внимание, что я чем-то взволнован. «Кындыню майн, вус ыз мыт дир?» — спросила она меня. («Дитя моё, что с тобой?»). Я прижался к матери и сказал: «Мама, давай вернёмся домой в Крыжополь!»

Мама ответила, что мы обязательно вернёмся, но немного позже. Нужно освоиться с новой обстановкой, подождать, когда положение стабилизируется. Я упорно настаивал на немедленном возвращении и упрямо повто-рял как мантру: «Домой, домой, домой».

Не знаю, что подействовало на решение моих родителей вернуться без промедления в Крыжополь – мои ли требо-вания или решение группы евреев не задерживаться в Жабокриче, но мы собрали свои пожитки и пустились в путь. Спустя короткое время после нашего ухода Жабок-рич был заблокирован, все, кто пытался выбраться из местечка, были перехвачены оккупантами и после избие-ний и издевательств возвращены назад. Некоторых рас-cтреливали на месте. Так, моего родственника, Мильтера Янкале, милейшего и скромного человека, которого мы все очень уважали, заставили выкопать яму и расстреляли. Он должен был уйти вместе с нами, но на свою беду замешкался и не успел выбраться вовремя.

А между тем, в Жабокриче началась кровавая вакхана-лия. Всех евреев загнали в четыре винных подвала и там расстреляли. Некоторым чудом удалось спастись. От них мы узнали леденящие кровь подробности. Привожу в каче-стве примера письмо нашей доброй знакомой Танечки Дралюк (в девичестве Стратиевская) — человеку, находяще-муся вместе с ней в тот страшный час в одном из подвалов.

«Дорогой Гриша! Мы с вами, будучи детьми (вам было 10, а мне 4), оказались рядом в погребе, куда загнали евреев фашисты. Я сидела в бочке, в которую мама меня посадила, а вы пытались в ней спрятаться… Несмотря на то, что из-за меня вам пришлось искать другой выход из невыносимого положения, нас обоих Всевышний помило-вал и подарил жизнь. Так как вышедших из того крово-пролития были единицы, то все мы бережно храним и ценим то, что нам досталось в наследство: святую память обо всех, кто ушли, будучи Героями, не сражаясь… Всю свою жизнь я хотела поведать миру о том, что там про-изошло. С 8 лет я начала описывать то, что и сейчас горит в наших сердцах, а описать невозможно…»

Свои чувства и всё пережитое в те страшные годы Таня выразила в стихах. Вот фрагменты из одного из её много-численных стихов:

«Одна я из тех, кто спаслись из кошмара
Расстрелов, пожарищ, из Бабьего Яра,
Из концлагерей и из газовых камер…
Из тех, кто принял Судьбы страшной кару.

Мне жизнь подарили все те, кто погибли.
Я – рупор их жизней, я не забыла.
Ночами и днями я мысленно с ними.
И детям, и внукам свою память внушила.

6 миллионов камешков в Яд Ва Шеме.
Шестнадцать из них моим родным.
Это все в двадцатом кровавом веке…
Дай Бог веку новому быть иным!

В Жабокриче было расстреляно более 400 местных жителей и около 200 беженцев из Крыжополя, в основном стариков, женщин и детей. Все они погибли за один день. Уцелели немногие. Среди них моя тётя Сура, она была ранена в бедро и притворилась мёртвой. Ночью она выпол-зла из-под трупов и спряталась у знакомых.

Спаслась моя родственница тётя Перл. У неё на руках находился годовалый ребёнок, который был убит пулей и своим тельцем защитил свою мать. Тётя Перл почти поте-ряла рассудок от горя и постоянно повторяла: «Птенчик мой! Почему я не погибла вместо тебя?»

Так начались первые дни оккупации. Нередко я задавал себе вопрос – что побудило меня настойчиво, с маниакальным упорством требовать быстрейшего возвращения в Крыжополь? Думаю, что это был не простой каприз, а какой-то первобытный инстинкт самосохранения. Так зверёныш своим звериным чутьём чувствует приближение опасности и спешит поскорее спрятаться в нору, считая её самым безопасным местом на свете.

Между тем мы, томимые зноем, голодом и жаждой, утомлённые, покрытые дорожной пылью, шли по направ-лению к Крыжополю. По пути нам встречались колонны немецких солдат, все с закатанными рукавами, бодрые, весёлые, жизнерадостные. Они на нас не обращали никакого внимания.

Настроение германских солдат резко контрастировало с состоянием советских военнопленных, которые, понурив головы, оборванные, многие с кровавыми повязками на голове, уныло брели по обочине дороги длинными колон-нами, сопровождаемые несколькими немецкими солдата-ми-конвойными. По обеим сторонам дороги валялось огромное количество оружия — главным образом винтовки и противогазы (советское военное командование опасалось, что немцы могут применить боевые отравляющие вещества). Отдельные группы немцев извлекали затворы из винтовок, а сами винтовки разбивали.

Крыжополь встретил нас гарью пожарищ, пустотой улиц. На наших глазах рухнуло, взметнув сноп искр, здание сельсовета на углу улицы Карла Маркса и улицы Кирова. Мы решили поселиться временно в большом доме приятеля папы, так как наш дом был частично разрушен. В комнате нашего дома остались следы трапез и попоек. Вещи не были похищены, исчезли только мои 2 авиамодели. До войны я увлекался авиамоделизмом и добился определённых успехов. Эти авиамодели мне были особенно дороги, так как летали на приличное расстояние.

Позже наш дом подвергся более основательному грабежу. Как-то мы с папой пришли проверить дом, и стали свидетелями очередного грабежа. Несколько сельс-ких жителей, главным образом молодых женщин, извле-кали через окно наш шкаф. Этот шкаф мы купили за несколько дней до войны, и очень гордились им. Папа обратился к похитителям со словами упрёка: «Что вы делаете? Неужели у вас нет совести?» Одна из женщин злобно взглянула на нас и сказала: «Молчи, жид! Это только цветочки, а ягодки – впереди». Как же она была права!

Итак, мы временно поселились у наших друзей. Хозяин дома — Переплётчик Рифул, тучный, добродушный человек. Я учился в школе с его дочерью Маней, а моя сестра Зина училась в одном классе со второй дочерью – Доней. Таким образом, у нас было много общих интересов.

Начались страшные будни оккупации, которые длились 968 дней и 968 ночей. Без малого тысяча дней каторжного труда, побоев, издевательств, унижений. Почти тысяча ночей кошмаров, когда одиночный выстрел, лай бродячей собаки, громкий разговор подвыпившего гуляки вызывают панический страх. Сердце гулко стучит в груди, а кожа покрывается холодным, липким потом, возникает мысль, что это начало «экзекуции», начало конца. И сидим мы все, как затравленные звери, и неоткуда ждать спасения.

В первые дни мы решали проблему с питанием тем, что выкапывали из бесхозных огородов картофель, морковь, свеклу. Яблоки, груши, сливы мы срывали с деревьев заброшенных садов — так что было чем утолить голод. В последующие дни нас постоянно мучило чувство голода.

К нам в дом регулярно заходили немецкие и румынские солдаты. Не говоря ни слова, они рылись в шкафу, в буфете, выбирали понравившуюся вещь и молча уходили. На нас они не обращали никакого внимания, мы были для них неодушевлёнными предметами.

Однажды забежал молодой немецкий солдат, видимо, не мог ничего выбрать по своему вкусу. Тогда он схватил чашку с остатками чая, стоящую на столе и выбежал. Мы молча переглянулись. Перед нами был обычный, примитивный мародёр. И это — представитель высшей расы, «юбер-менш» — сверхчеловек.

Вскоре появились первые признаки организации городского населения. Они выражались в виде многочисленных приказов, развешенных по всему городу. Приказывалось немедленно сдать оружие, радиоприёмники. Все комму-нисты и комсомольцы должны пройти регистрацию. Жиды (слово «еврей» было вычеркнуто из лексикона) не имеют права выходить на улицу после 18 часов, посещать рынок, ходить по тротуару. За нарушение всех этих предписаний полагалось одно наказание – расстрел. Слово «расстрел» было набрано крупным шрифтом так, что видно было на расстоянии. Кроме того, писалось в приказе, что Красная Армия практически разгромлена, через несколько дней падёт Москва, и Советский Союз прекратит своё сущест-вование.

Отдельным пунктом приказано было отметить дома неевреев крестом, нарисованным на дверях белой краской. Я вспомнил «Варфоломеевскую ночь», описанную в романе Дюма «Королева Марго». Перед кровавой резнёй гугенотов католикам также предлагалось отметить белыми крестами их дома.

Через несколько дней я проходил мимо дома моей учительницы Клавдии Викторовны Лучко. Я уже говорил выше, что у меня были с ней исключительно дружеские и доверительные отношения перед войной. Моя учительница была занята тем, что рисовала крест на дверях своего дома. Она настолько увлеклась этим занятием, что не заметила меня. Я подошёл ближе к ней и сказал: «Здравствуйте, Клавдия Викторовна!» Клавдия Викторовна отложила в сторону кисть с краской и повернулась ко мне. Её лицо было перекошено от злобы. «Пошёл вон, паршивый жид! Не смей приближаться ко мне, иначе я вызову полицая, и он прикончит тебя!» — выкрикнула она. От неожиданности я опешил и не мог выговорить ни слова. Потом, после того, как она повторила эту брань, я повернулся и побрёл дальше.

От обиды и унижения я шел, куда глаза глядят, и горько плакал. Много времени я не мог прийти в себя от преда-тельства человека, которому я верил, которого уважал и любил. Но «ничто не земле не проходит бесследно». Мы ещё встретимся с этой особой в ходе моего повествования. Через несколько дней я встретил моего друга Толю Казмазовского, о котором уже рассказывал. Я бросился к нему, но он посмотрел на меня с презрением и сказал: «Я тебя не знаю и знать не хочу. Вы, жиды, причинили нашей семье много горя. Убирайся, пока цел!» Разочарованный и огорчённый его несправедливым упрёком, я уныло поплёлся домой.

Жил в нашем городке старый учитель музыки по фамилии Вайншток. Это был человек невысокого роста с длинными седыми волосами и небольшой бородкой. Было в его облике что-то библейское, внешний вид не вызывал сомнений в его иудейском происхождении.

Учителя очень любили, это был человек высокой куль-туры — истинный интеллигент, большой любитель музыки. Он нередко давал уроки музыки бесплатно детям из бедных семей. И вот в один злополучный день этот старик осмелился пройти не на обочине дороги, а на тротуаре, а это было с точки зрения оккупантов серьёзным нарушением «орднунга» — порядка. На его беду ему навстречу шёл немецкий офицер. Это был высокий, стройный человек с красивым, гладко выбритым лицом, истинный ариец. В руках у него были лайковые перчатки. Увидев старого еврея, шедшего по тротуару, офицер приблизился к нему и стал хлестать его по лицу этими лайковыми перчатками. Отхлестав старика и заставив его сойти с тротуара, немец продолжил свой путь. Я подошёл к плачущему учителю, взял его под руку и отвёл домой.

В общем, это была сцена рутинная, можно сказать, привычная – немец избил еврея. Но меня в этом эпизоде поразило нечто другое — лицо офицера. Оно не выражало никаких эмоций (разве что незначительное искривление губ, как проявления гадливости.) Немецкий офицер выпол-нял свою работу по наведению порядка, и не более того. Он мог пристрелить старика, но не сделал этого. Так что здесь был проявлен акт «гуманизма».

Много лет спустя, работая врачом и занимаясь психологией, я заинтересовался этим феноменом – отсутствием проявлений эмоций на лице у немца. Фюрер заявлял, что совесть не что иное, как химера, и он, фюрер, освобождает немецкий народ от этой химеры. Кроме того, в Гитлер-югенд (гитлеровская молодёжная организация) их питом-цам для того, чтобы выкорчевать чувство жалости, давалось следующее задание. Необходимо было вырастить кролика, а затем собственноручно его убить. Таким образом, устранялось из человека милосердие. Совесть и милосердие – это основополагающие факторы, определяющие сущность человека – «Homo sapiens». Без этих свойств человек превращается в бездушный механизм – ЗОМБИ, то, что требуется для фашистского диктаторского режима (и не только фашистского). Немецкий офицер, описанный выше, сохранил своё внешнее подобие человека и физиологические функции. Он ел, пил, любил, спал, испражнялся. Но как Человек – он прекратил своё существование. Он превратился в дегенерата.

В первые дни оккупации мы выполняли чёрную работу – расчищали завалы, убирали улицы, работали грузчиками. Однажды меня послали на работу в качестве… прислуги в немецкую семью. Семья состояла из «фрау» — жены офицера и двух детей – примерно 9 и 12 лет. Я выносил помои, убирал в комнатах, чистил обувь и делал другие чёрные работы. Фрау ко мне относилась неплохо, даже дала несколько марок за работу. Но её дети меня открыто презирали и смотрели на меня, как на отвратительное насекомое. Впрочем, я недолго задержался там, и вскоре стал работать с папой бондарем.

Мне хорошо запомнилась дата 1 сентября 1941 года. Я шёл с папой на работу, одет я был в штаны из мешковины, у меня в руках была пила. Вдруг навстречу нам показалась моя любимая учительница Евфросинья Фёдоровна. Она подошла к нам поближе, глаза её были полны слёз. «Я вижу, — сказала она сдавленным голосом, — кто идёт в школу, а кто – на работу. Лучше бы я не дожила до этого позора». Она обняла меня, поцеловала и ушла. Я грустно посмотрел ей вслед и пошёл своей дорогой.

30 августа 1941 года между нацистской Германией и Румынией было заключено соглашение. Всю область между Днестром и Бугом, так называемую Транснистрию, передали в ведение румын. На этой территории были созданы концентрационные лагеря и гетто для евреев. В Крыжополе создали гетто, которое было окружено колючей проволокой. Мы находились там в условиях ужасающей скученности.

Румыны изгнали в 1941 – 1942 г.г. в лагеря смерти около 150000 евреев Бессарабии и Буковины в Транснистрию. Из них в живых осталось меньше трети. Колонны изгнанных евреев проходили через Крыжополь. На ночь они делали привал во дворе бывшей еврейской школы в южном конце улицы Карла Маркса. Это было страшное зрелище. Евреям не давали никакой пищи и воды. Во дворе школы не оставалось ни травинки, её всю съедали несчастные изгнанники. Была голая, чёрная земля. К утру на земле двора оставались трупы умерших. Их закапывали в безымянную могилу. Когда копали могилу, некоторые из евреев ещё были живы. Считали, что когда закончат копать, они уже будут мертвы. Не исключено, что некоторых закапывали живьём.

Мы пытались хоть чем-нибудь малым помочь нашим собратьям, несмотря на то, что наше положение было не намного лучше. Властями был издан специальный приказ, согласно которому категорически запрещались контакты местного населения с изгоняемыми евреями. В качестве наказания местные евреи изгонялись по тому же этапу с румынскими евреями.

И всё же под покровом темноты мы с ведёрком варёного картофеля и с кастрюлей мамалыги подходили к школьному двору и раздавали несчастным беженцам эту скудную пищу. Трудно передать, в каком сложном положении мы оказывались. Ведь голодающих евреев были сотни, а то, что мы приносили, хватало самое большее на десяток человек. Не дай Бог оказаться в положении, когда на тебя умоляюще смотрят сотни глаз голодных людей, а ты не знаешь, кому дать эту картофелину – девушке с широко раскрытыми прекрасными глазами, или женщине, прижимающей руки к груди, или мужчине, убелённому сединами, или мальчику, худому и бледному, с недетским выражением лица, потерявшему надежду на спасение.

По возвращении домой мой папа плакал как ребёнок от отчаяния и бессилия помочь несчастным евреям. Некоторым из них, несмотря на огромные трудности, удалось (видимо, за большие деньги) осесть в Крыжополе. Среди них был замечательный человек, сыгравший большую роль в моей судьбе – доктор медицины Брандес.

Конечным пунктом изгнания румынских евреев было село Ободовка на расстоянии примерно 50 километров от Крыжополя. Туда они добрались, когда похолодало и начались заморозки. Их поселили в коровниках и свинарниках, из которых предварительно были вынуты окна и сняты двери. Подавляющее большинство погибло от голода и холода. Трупы умерших и замёрзших вывозили за село. Их не хоронили из-за сильных морозов, они были засыпаны снегом и стали добычей бродячих собак и волков. Весной, когда начал таять снег, обезображенные и наполовину изгрызенные трупы похоронили в одной общей могиле. На территории Транснистрии было великое множество таких безымянных могил. Всего было замучено и расстреляно свыше трехсот тысяч евреев.

Я уже отмечал, что все евреи независимо от возраста обязаны были носить жёлтую шестиугольную звезду (маген Давид) на чёрном фоне. За нарушение этого приказа полагалось строгое наказание, вплоть до смертной казни. И, тем не менее, я отказывался носить эту жёлтую звезду. Я считал, что это унижает моё достоинство. Тайком от родителей на улице я снимал этот знак и прятал в карман. Конечно, это было неразумным ребячеством, авантюрой, которая ничем хорошим не могла закончиться.

Вскоре меня настигла жестокая кара. Я шёл по направ-лению к бондарной мастерской, находящейся на улице Фалаштинской, по другую сторону железной дороги. Вдруг навстречу мне появился полицай. Он пристально посмотрел на меня, понял, что я еврей (моя внешность не оставляла никаких сомнений), и грозно сказал: «А ну, жидёнок, подойди ко мне»! Я понял, что попался, ничего хорошего ожидать не приходится, и бросился наутёк. Он погнался за мной, на ходу стреляя в меня из пистолета. Моя цель была добежать до бондарной мастерской. Там я оборудовал тайное и надёжное убежище среди клёпок, и полицай вряд ли нашёл бы меня.

Но на мою беду в это время к станции приближался воинский эшелон с немецкими солдатами, и путь к моему отступлению был отрезан. Полицай гнался за мной с криками «Партизан, партизан»! К этому времени воинский эшелон замедлил движение перед остановкой. Из одного вагона выскочили несколько немцев, которые тотчас схватили меня и крепко держали, пока к нам не приблизился полицай, который стал зверски избивать меня, затем окровавленного, под дулом пистолета, повёл меня в полицию, где на меня набросились несколько полицаев и один румынский жандарм. Они избивали меня дубинками и кулаками с такой яростью, как будто перед ними не худой и беспомощный подросток, а крупный преступник. Вначале я вопил, извивался, а затем потерял сознание.

Очнулся я после того, как на меня вылили ведро воды. Затем уволокли в камеру. Я лежал на полу, всё тело горело, малейшее движение вызывало острую боль. Живым оттуда мне вряд ли удалось бы выбраться. Но мои родители обратились к нашему родственнику, который был председателем еврейской общины, Нусику Шнайдеру, с мольбой о помощи. Дядя Нусик был человек добрейшей души, часто бывал у нас, я любил его за его искромётный юмор, он часто рассказывал очень занимательные истории. Его старшая дочь Эмма и младшая дочь Дора дружили с моими сёстрами. Судьба Нусика Шнайдера была трагичной – после освобождения его обвинили в сотрудни-честве с оккупантами, и он покончил жизнь самоубий-ством, выбросившись из окна 4 этажа.

Дядя Нусик с плачущей мамой обратился к комен-данту. Не знаю, о чём он говорил с ним и что он ему обещал, но его просьба возымела действие. Комендант дал указание выпустить меня. Дядя зашёл в камеру, где я находился. Ходить я не мог. Тогда он взял меня на руки, и на вытянутых руках нёс меня по всему городу. Я лежал на его руках и смотрел на него снизу вверх. Из глаз Нусика лились слёзы и орошали моё лицо. Я прошептал: «Дядя Нусик, не плачьте, я ведь не плачу!» Дома меня осторожно раздели, моё тело представляло сплошную кровавую массу. Я долго не мог прийти в себя. Кроме ран, меня мучили кошмары, ночью я вскакивал с криком, мне было очень страшно. Постепенно все эти явления ослабли, хотя полностью они не прошли.

Таким образом, я жестоко поплатился за отказ носить жёлтую звезду. Моё сопротивление было подавлено самым суровым образом. Но ретроспективно, по истечении многих лет, я могу утверждать, что из этой схватки я вышел победителем. Со всеми моими мучителями (Николайчук, Рябой, Малютяк и Молдовяну) я встретился при весьма необычных обстоятельствах. Об этом будет рассказано позже. А сейчас могу только сказать, что все они сгинули бесследно. А я нахожусь в моей любимой еврейской стране Израиль и с гордостью ношу на золотой цепочке шестиконечную звезду Давида – символ непобе-димости моего народа.

Через несколько дней произошёл почти такой же трагический случай с моим товарищем Изей Гурьевским. История этого события такова. Наша учительница Тамара Титовна, о которой я рассказывал раньше, вышла замуж за старосту Крыжополя — Кравца. Кравец был патологический антисемит. Евреи очень страдали от его издевательств и побоев. И с этим изувером наша любимая учительница связала свою судьбу. Была пышная свадьба, которая длилась целую неделю. Гремел духовой оркестр, самогонка лилась рекой. В пьяном угаре участники свадьбы издевались над евреями, зверски избивали их, были случаи изнасилований. Евреи прятались, старались не   попадаться на глаза «гостям».

Однажды Изя встретил Тамару Титовну. Он был острый на язык, не удержался и отпустил по её адресу несколько нелестных слов. Через короткое время Изю схватили два полицая, зверски избили и бросили полуживого в погреб. Ему угрожала смертельная опасность, но каким-то непостижимым образом, изувеченный, он сумел взломать входную дверь погреба и убежать. Ему пришлось долго скрываться, полиция его разыскивала, но не нашла. Придёт время, и Изя жестоко отомстит Тамаре Титовне за этот инцидент.

В конце октября 1941 года в семье моего друга Сюли Фаншеля появилась его родная тётя – Гитя. Она была почти в состоянии невменяемости от постигшего её горя. От неё мы услышали страшный, леденящий кровь рассказ.

Когда началась война, тётя Гитя жила в Одессе с мужем и двумя детьми – Гришей (10 лет) и Светочкой (8 лет). Мужа мобилизовали в армию и отправили на фронт. Гитя не успела эвакуироваться.

Советские войска оставили Одессу 16 октября 1941 года после упорного сопротивления. При этом противнику были нанесены тяжёлые потери. Когда город был захвачен, начался безудержный массовый террор, в первую очередь против еврейского населения. Производились облавы, часть евреев была повешена на электрических столбах. 23 октября улицы Одессы представляли устрашающее зрели-ще – висели сотни трупов. Оставшихся в живых евреев привели в село Дальник. Там произошла страшная траге-дия, которую невозможно слушать без содрогания.

25000 человек разместили в 4-х бараках. В одном из них были женщины и дети. Там же находилась Гитя с детьми. Изуверы подожгли бараки с тем, чтобы сжечь евреев живьём. В этот момент сын Гити Гриша закричал: «Мамочка, спасайся!» В последний момент Гите каким-то непостижимым образом удалось выскочить из объятого пламенем барака. Дети сгорели. Всё это выглядит как чудовищный, кошмарный сон. Многие осуждали Гитю и считали, что она должна была войти в огонь вместе с детьми.

В ТАНАХе сказано: «Не осуждай ближнего, пока не окажешься на его месте». Мы во время оккупации видели образцы беспримерного героизма и самопожертвования, но они были не очень часты. В стрессовой ситуации поведение человека может быть неконтролируемым. В случае с Гитей имело место столкновение двух самых мощных рефлексов: инстинкт материнства и инстинкт самосохранения. Победил второй рефлекс, и это не вина её, а беда. Да будут прокляты фашистские ублюдки, которые ставят людей в условия столь страшного выбора!

Гите удалось выбраться из объятого пламенем барака. Но это отнюдь не означало, что жизнь её была вне опасности. Ей просто некуда было деваться. В Одессу она не могла вернуться, так как повсюду стояли дозоры оккупантов, её квартира была занята. Она примкнула к колонне, которая двигалась по направлению к Богдановке, но оказалось, что эту колонну вели на расстрел.

Поистине Гитя попала из огня да в полымя.

Но тут произошло чудо (сколько чудес происходило в те страшные годы!). Румынский офицер, который сопровождал колонну и должен был дать страшный приказ, стал перед колонной и сказал: «Я не могу выполнить данное мне поручение, я не буду стрелять в женщин и детей. Вы свободны». Следует сказать, что такие случаи, к сожалению единичные, встречались, и мы знали о них. Таким образом, Гитя вторично обрела свободу. И тогда у неё возник отчаянный план: уйти в Крыжополь к своему родному брату Лейбе Фаншелю. Ориентиром для неё служила железная дорога. Пешком по шпалам, днём и ночью, без еды и питья, скрываясь от встречных людей, она прошла свыше 300 километров. Измученная и полужи-вая, Гитя, наконец, достигла цели. Семья Фаншель сердечно приняла её и сделала всё, что в их силах, чтобы, насколько это возможно, вывести её из состояния шока.

Вскоре произошло событие, которое удивительным образом повлияло не только на судьбу Гити, но также и на нашу судьбу. В Крыжополь прибыл новый румынский комендант по фамилии Цундра. Это был мужчина весьма непривлекательного и устрашающего вида, высокий, костлявый, сутулый. Тонкие губы, широкий рот, выпячен-ная вперёд нижняя челюсть придавали ему грозный вид. Мы были поражены, когда заметили, что Гитя установила с ним контакт и часто его посещает в комендатуре. Спустя короткое время она открыто встречалась с ним, и стала его любовницей.

Оказалось, что это тот румынский офицер, который в Одессе спас колонну евреев. В этой колонне находилась Гитя. Вероятно, она напомнила ему о том, что он её спаситель. Возможно, что в этих слухах была определён-ная доля фантазии. Но подтверждением этому явились два фактора. Цундра оказался добрым, великодушным чело-веком, вопреки своей внешности. Он предотвратил дважды депортацию евреев Крыжополя. И второе – столь быстрое установление связи Гити с комендантом могло указывать на какую-то встречу с ним в прошлом. Во всяком случае, Цундра по своему характеру вполне мог выступить в роли ангела-хранителя той несчастной группы евреев в Одессе, которую вели на расстрел.

Гитя явилась связующим звеном между комендантом и еврейской общиной Крыжополя. Однажды она сообщила нам страшную новость – получен строгий приказ о нашей депортации. Хорошо помню эту страшную ночь, когда мы шили себе наплечные мешки и собирались в страшный путь с трагическим финалом. Мама горько плакала. «Дети мои, птенчики! — говорила она сквозь слезы. – Мы уже своё отжили, а за какие грехи вы должны страдать?» Замечу, что к тому времени папе и маме ещё не было и 60 лет. Но судьба опять оказалась милостивой к нам. Мы собрали драгоценности, каждый дал, сколько мог, и высшие инстанции в последнюю минуту отменили этот роковой приказ. Излишне напомнить, что главным посредником в этой сделке была Гитя.

Кстати, в это же время был приказ о депортации евреев местечка Песчанка, которая находится примерно в 30 километрах от Крыжополя. Евреи Песчанки собрали драгоценности, чтобы передать в румынскую жандарме-рию, и таким образом спастись от гибели. Ценности должен был передать еврей по фамилии Заяц. Этот еврей оказался негодяем (что поделаешь, и в нашем племени встречаются подонки). Всё золото и все драгоценности, которые были собраны у евреев, он украл и скрылся в неизвестном направлении, стремясь таким образом спасти свою жизнь. У евреев местечка не осталось никаких средств, чтобы выкупиться. Они были депортированы и почти все погибли.

Наступила зима. Мы жестоко страдали от холода, нечем было топить печку. Мы набрасывали на себя всякое тряпьё, чтобы хоть немного согреться. Однажды утром я проснулся от сильной головной боли и озноба. Моя мама приложила губы ко лбу (старый, испытанный метод определения температуры без термометра). Я весь горел. Был у нас в местечке румынский врач Брандес, которому удалось спастись от гибели в «лагере смерти» Ободовка, и он поселился в Крыжополе. Мама пригласила его. Диагноз врача не вызывал ни малейших сомнений – сыпной тиф. Вслед за мной сыпным тифом заболела моя сестра Зина и папа. Только мама осталась на ногах, и в неимоверно тяжёлых условиях ухаживала за нами. При этом нужно было соблюдать всё в строжайшей тайне.

Немцы и румыны панически боялись инфекционных болезней. Если бы они узнали о нашем заболевании, мы тотчас были бы уничтожены. Положение, в котором оказалась наша семья, было ужасным. О лекарствах нечего было даже мечтать. Мама тайком пошла на базар, чтобы обменять некоторые вещи на продукты. Но – беда не ходит одна. Рынок евреям запрещалось посещать. Её обнаружил полицай Рябой, тот, который избил меня до полусмерти всего пару месяцев назад.

Он начал жестоко избивать маму, она от него убегала, а этот изверг гнался за ней и бил её прикладом винтовки по голове и спине. Мама добралась домой вся истерзанная, в синяках, пальто на ней было изорвано. Но она не плакала. Молча взяла остатки продуктов, которые находились в доме, и приготовила нам поесть. Каким мужеством и терпением нужно было обладать, чтобы в этих адских условиях не впасть в отчаяние и сохранить способность к активным действиям. Мама продолжала бороться за жизнь дорогих ей людей – мужа и детей. Она проявляла поистине героические усилия по уходу за нами, несмотря ни на что, продолжала ходить на рынок и покупала продукты, которые помогли нам выжить.

Конечно, положение наше было отчаянным – тяжёлая болезнь, холод, отсутствие лекарств, неполноценное питание, страх быть обнаруженными оккупантами. И всё же в этой кромешной мгле отчаяния был один светлый луч, который нас согревал и вселял надежду. Эту надежду подарил нам доктор Брандес, о котором я упоминал выше. Он часто нас посещал. Мне он почему-то уделял особое внимание и беседовал со мной на равных, что очень льстило мне. Я спрашивал его: «Доктор, я буду здоров? Разве можно выздороветь без лекарств?»

Доктор Брандес отвечал мне: «Мальчик мой, ты будешь здоров, только не отчаивайся и верь. Вера в выздоровление – это половина выздоровления. Ты должен молиться, и Всевышний принесёт тебе исцеление».

Я сказал: «Я не верю в Бога, а если Он существует, почему, за какие грехи Он так тяжко карает меня и моих близких?»

Доктор Брандес строго посмотрел на меня. «Ты ещё многого не понимаешь. Бог милосердный, Он не наказывает тебя, а посылает тебе испытания. И из этого испытания ты выйдешь более чистым, более мудрым, ты научишься понимать смысл жизни и различать между истинными и показными, суетными ценностями. Ты пой-мёшь, что в жизни есть нечто вечное, постоянное – милосердие и справедливость».

Я смотрел на его лицо, глаза, излучающие тепло и ласку. И так убедительно звучали его слова, что я безоговорочно ему поверил – этот доктор говорит правду, я выздоровею, несмотря ни на что. Однажды доктор Брандес посмотрел на меня лукаво и сказал: «Мы начнём принимать витамины!» Я с недоверием взглянул на него.

«Ты знаешь, дорогой мой мальчик, — сказал он — когда человек улыбается, у него в организме образуются витамины. Ну-ка, улыбнись!»

И здесь я сделал потрясающее открытие – я разучился улыбаться. Вокруг нас было так много горя, слёз, страданий, что мы забыли о существовании улыбки и смеха. Когда я изобразил на лице некое подобие улыбки, доктор решительно сказал: «Так не годится!» Он сделал на лице такую смешную гримасу, что я невольно расхохотался.

Пройдёт много лет. Я стану врачом, и буду лечить больных. Я часто вспоминал доктора Брандеса и понял, что он был не только моим исцелителем, но и моим Учителем. В народе говорят: «Слово лечит и слово калечит». В арсенале врачевания Слово занимает очень важное место – оно вселяет надежду, повышает жизненный тонус и таким образом стимулирует защитные силы организма. Доказано, что у победителей раны заживают быстрее, чем у побеждённых. Я всегда твердил молодым врачам: «Если вы оставляете плачущего больного, или если от вас выходит больной в слезах – вы как врач не состоялись. Не отходите от больного, пока на его лице не появится улыбка». Это была «школа доктора Брандеса», уроки, данные мне в тяжёлую пору моей жизни, уроки, которые я запомнил и стал применять в моей практической врачебной деятельности.

Я с большим волнением смотрю передачи по телеви-дению, где показывается, как клоуны цирка приходят в детские отделения и развлекают больных детей. И когда я вижу, как на бледном страдальческом личике ребёнка появляется улыбка, я вспоминаю доктора Брандеса и как он лечил меня «витаминами». И я низко кланяюсь этим цирковым клоунам, которые безвозмездно, за счёт своего свободного времени развлекают детей. Они также участву-ют в лечении, и их вклад – очень весомый.

Прошёл острый период сыпного тифа, и я постепенно, очень медленно стал поправляться. Мой папа и моя сестра Зина также выздоровели. Хотя симптомы тифа прошли, я был очень слаб. Меня буквально качало от дуновения ветра. Но настроение у меня было хорошее, я с оптимиз-мом смотрел в будущее, хотя положение наше не изменилось. В душе моей значительно ослабло чувство страха и тревоги. Мысленно я обращался к моим мучи-телям: «Палачи и убийцы! Вам не убить меня, Бог защитит и спасёт меня! А вы сгинете, сгниёте и исчезнете с лица Земли!»

Нет, что ни говорите, уроки моего Доктора и моего Учителя Брандеса не прошли для меня даром, они дали хорошие всходы. Я эти уроки не только усвоил, но передал как добрую традицию последующему поколению.

Зима прошла, наступила весна. От дождей дорогу развезло, в местечке была непролазная грязь. Мы с трудом передвигались по немощенным дорогам, утопая в вязком украинском чернозёме. По-прежнему нас подвергали побо-ям, издевательствам и унижениям. И, как будто этого было мало, на нас обрушилось новое несчастье.

В Крыжополе создали еврейское гетто. Свой дом и всё имущество пришлось бросить и переселиться в условия ужасной тесноты и нужды. Наше положение до этого трудно назвать благоприятным, но мы жили в своём доме, что создавало хоть какую-то иллюзию безопасности. «Мой дом – моя крепость». На ночь мы запирали дверь на несколько запоров, закрывали ставни. В случаях проведения «акций» со стороны оккупантов это ничем не могло помочь, но, по крайней мере, могло служить минимальной защитой от грабителей и насильников. Недостатка в этой категории людей в то лихое время не было, и ночами часто слышны были крики о помощи.

Планировка территории гетто была проведена с большим знанием местных условий, то есть на месте наиболь-шего скопления еврейского населения. Северная граница гетто проходила по улице Пролетарская (в прошлом – Будгос). Там постройки были очень старые – настоящие трущобы. Ветхие дома тесно прилегали друг к другу, так что не было дворов. Южная граница шла по улице 8 Марта, также с очень плотной застройкой. Жители этой улицы для отправления естественных потребностей ходили в уборную на вокзал, который находился недалеко. Восточная граница шла по улице Карла Маркса, а западная – по улице Куйбышева. Вся территория гетто по периметру была окружена двумя рядами колючей проволоки с одним входом и выходом на улице 8 Марта. На этой улице был единственный в местечке водопровод-ный кран. Ограда огибала его таким образом, что водопровод оказался вне гетто. На территории гетто был один колодец с непригодной для питья водой (вода была горькая). У входа дежурил полицай. Выход из гетто без разрешения или без сопровождения полицая жестоко карался, вплоть до угрозы расстрела.

Мы поселились в доме дяди Янкл, который выделил нам самую большую комнату, примерно15-20 квадратных метров. В этой комнате проживали до нашего освобождения 9 человек – мама, папа, сестра Зина и я. Кроме того, вместе с нами жила в этой комнате семья дяди Меира – его жена Ента, дочери Бэла и Люба, а также общая любимица Ниночка, которой был всего один год.

В начале войны дядя Меир с семьёй эвакуировался, Бэла была на девятом месяце беременности. Под Савранью (Одесская область) их настигли немцы. Они спрятались в здании бывшей птицефермы, там у Бэлы начались родовые схватки, и она родила ребёнка — девочку.

Роды проходили в ужасных условиях, роженице нельзя было даже кричать, чтобы не обнаружить себя. Её мама – Ента перерезала пуповину и завернула новорожденного ребёнка в тряпки, которые оказались под рукой. Вопреки всему, ребёнок был здоров и даже не болел инфекци-онными заболеваниями. Из Саврани вся семья с крошеч-ным ребёнком на руках вернулась в Крыжополь, подвер-гаясь в пути страшным издевательствам со стороны немцев. Тётя Ента рассказывала, как немцы заставляли их ползать, есть землю, избивали их. Эти звери не жалели даже крошечного ребёнка, которому не исполнился месяц. Несмотря ни на что, вся семья вернулась целой, и вскоре оказалась вместе с нами в гетто.

В каждом доме внутри гетто были заведены специальные, так называемые «домовые книги». В них были записаны все, проживающие в данном доме, включая младен-цев. Во время облав сопоставляли наличие жильцов со списками в «домовой книге». И горе было тем, у кого оказывался лишний жилец, или если кого-то не хватало.

А пока нам нужно было приспосабливаться к новым тяжёлым условиям. Поразительно, насколько у человека проявляются адаптационные механизмы, при, казалось бы, безвыходных ситуациях!

Несмотря на неимоверную скученность, мы никогда не ругались и жили дружно. Я из досок, которые были в изобилии в бондарной мастерской, и из мешковины сделал раскладушки. По вечерам не зажигали свет, так как не было ни свечей, ни керосина. Читать тоже невозможно было. Чтобы использовать это время, я научился вязать крючком. Нитки можно было извлечь из старых, пришед-ших в негодность шерстяных изделий, а деревянный крючок я сделал сам. Таким образом, я связал себе перчатки и носки.

В наших кошмарных условиях мы совершенно по-новому оценивали полезность вещей. Например, какую пользу можно извлечь из золотого кольца с брильянтом? Оно не накормит, не согреет, не создаст даже минималь-ного комфорта. Конечно, можно возразить, что это кольцо представляет денежный эквивалент, а деньги дают воз- можность приобрести всё, что душе угодно. Всё это так, но для обмена на деньги кольцо необходимо продать. Возникает вопрос – кому? Еврей не купит его — при тех условиях, что он находится, оно ему ни к чему. Значит, нужно продать кольцо не еврею.

Не забудем, что евреи – изгои, они вне закона, и в случае обмана им некуда обратиться для справедливого решения вопроса. В лучшем случае за золотое кольцо он получит буханку хлеба или ведро картошки. Этого ему хватит на неделю, самое большее на две недели. При этом покупатель не еврей рассуждает: «Жиды-христопродавцы пили кровушку бедных христиан, беспощадно эксплуати-руя их. Не граблю я этого еврея, а отбираю у него то, что принадлежит мне по праву. А ещё по доброте душевной даю ему продукты — буханку хлеба, немного кукурузной муки, несколько картофелин». При этом он преисполнен чувством гордости за выполнение столь благородного и милосердного поступка, и кладёт в карман уникальную вещь, стоимость которой оценивается в целое состояние.

В худшем случае покупатель положит это кольцо в карман, и предложит еврею убираться ко всем чертям и ещё поблагодарить его за то, что он не избил его. Ну, а в самом худшем варианте покупатель не только отберёт драгоценность, но ещё подвергнет еврея пыткам, чтобы он сознался, где спрятаны остальные сокровища.

Кто сосчитает, сколько золота, брильянтов, жемчуга, уникального антиквариата, которые сохранились у евреев, несмотря на гонения и погромы, и передавались из поко-ления в поколение, были отняты местным населением, «сердобольными христианами», проповедующими челове-чность и правду!?

Прошло много времени, и у дочерей, внучек и правнучек этих «христолюбивцев» можно видеть порой кольцо, брошь, серьги и другие украшения невиданной красоты. На восхищённый вопрос подруг, где была приобретена эта прелесть, следует ответ: «Эта наша семейная реликвия, она досталась мне от бабушки (прабабушки) в наследство». И сверкает брильянт, отражая своими гранями солнечные блики. Ах, если бы он мог говорить, — сколько трагичного было бы рассказано об истинных хозяевах этого брильянта. Но безмолвствует благородный камень. Его хозяева спят вечным сном в безымянных могилах, расстрелянные, удушенные, сожжённые, замученные.

Было бы неверно считать, что всё окружающее нас население относилось к нам враждебно. Некоторые жители окружающих сёл приходили в гетто, несмотря на строгий запрет и очень суровые наказания, которым они подверга-лись в случае их разоблачения. Они приносили продукты и снабжали ими еврейское население за очень умеренную плату, или только за какую либо услугу – ремонт бочки, обуви, пошив одежды и другие.

Была у нас знакомая женщина из села Голубече, которую звали Матрона. Папа ещё до войны делал ей кадушки для солений, иногда ремонтировал старые бочонки. У нас с ней установились исключительно дружеские отношения. Помню, как моя мама часто беседовала с ней, они дели-лись друг с другом новостями. Иногда она ела у нас.

Когда мы очутились в тяжёлом положении, она не оставила нас. В течение многих месяцев Матрона прони-кала в гетто и приносила нам продукты – молоко, творог, картофель, немного муки, фасоль и другие. Особенно важны были эти продукты, когда мы болели тифом. Можно сказать, что Матрона была нашим ангелом-хранителем, и я не знаю, как мы выжили бы без её помощи.

Прошло много лет. Я работал врачом в Крыжопольской районной больнице. Во время приёма в поликлинике ко мне в кабинет вошла очень старая крестьянка. Я задал ей обычный вопрос: «На что вы жалуетесь?» Она посмотрела на меня, улыбнулась и спросила: «Лёва, неужели ты не узнаёшь меня? Я – Матрона, которая приходила к вам в гетто и приносила вам продукты!» Медсёстры и больные были немало удивлены, видя, как врач со слезами благодарности на глазах целует руки старой женщины. Думаю, излишне говорить, как я опекал её. Я лечил её, оказывал ей внимание и оплакивал её кончину, как очень дорогого человека. Она была настоящей праведницей ми-ра, и я навсегда сохранил светлую память о ней.

В гетто жизнь продолжалась, но над нами по-прежнему висел Дамоклов меч «экзекуции». Мы до сих пор остались живы, потому что власти нуждались в нас. Основной контингент населения гетто составляли ремесленники – сапожники, портные, жестянщики, бондари, столяры. Это были сугубо «еврейские» специальности и, в случае нашей ликвидации, возникли бы большие трудности. Иными словами, мы были востребованы и в нас нуждались.

Но была и другая причина, возможно более основа-тельная. Мы заметили, что огромный механизм уничто-жения начал давать сбои, что-то нарушило прославлен-ный «орднунг». Гитлер оказался лжецом. «Блицкриг» провалился, война затянулась на годы. Немецкая армия несла колоссальные потери, счёт убитых шёл не на тысячи, а на сотни тысяч и миллионы. Война в виде «приятной прогулки», которую обещал фюрер, не получилась. Союз-ники бомбили германские города, были огромные жертвы среди мирного населения, хотя Геринг (ближайший сподвижник Гитлера и командующий военно-воздушными силами) поклялся, что ни один вражеский самолёт не будет летать в воздушном пространстве Германии.

Эйфория, охватившая немецкий народ перед войной, сменилась горьким похмельем. Приближался час расплаты за все злодеяния.

При таком положении нацистской Германии было бы логичным предположить, что политика геноцида еврейско-го народа будет остановлена. Но лагеря смерти продол-жали принимать новые жертвы, конвейер уничтожения работал в том же темпе, что и в начале войны. Смертельная опасность, которая угрожала нам, не миновала.

Чем же это объяснить? Считалось, что антисемитизм используется для достижения политических целей недоб-росовестных политиков. Если своему потенциальному избирателю сказать, что ему плохо, потому что он бездель-ник, пьяница и вор, и что главным условием улучшения его материального положения является интенсивный труд, – вряд ли этот политик добьётся успеха. Совсем другой результат, если провозгласить, что источник всех бед — евреи. Этот метод испытан в течение тысячелетий и постоянно давал желаемый результат. Евреи во все времена использовались как «козлы отпущения», недовольство и гнев народа всегда можно перевести на них. Иными словами, антисемитизм был не целью, а СРЕДСТВОМ.

В политике нацистской Германии прослеживается обра-тная связь. Власть нужна была наци, чтобы уничтожить евреев, то есть антисемитизм был не средством, а – ЦЕЛЬЮ. Каковы истоки этой политики?

Гитлер не верил в Бога, но он был фаталистом, верил в предопределённость судьбы человека. Он считал, что рас-положение звёзд влияет на исход событий, у него был персональный астролог.

Он знал историю еврейского народа, судьба которого вызывала у него мистический страх, так как не уклады-валась ни в какие логические рамки.

Вот что писал Лев Толстой в статье «Кто такие евреи?»: «Посмотрите, что за странное существо еврей, которого угнетали и преследовали, который был жертвой мучений и насилий, резни и погромов, которого жгли и вешали все народы и их руководители, вместе и по отдельности. И, тем не менее, он жив до сих пор…

…Еврей – это носитель священной функции, спустив-ший с небес вечный огонь и осветивший им весь мир».

Марк Твен писал в статье «Еврейскими глазами»: «Если статистика точна, в человеческой расе насчитывается только 0,1% евреев. Количество евреев можно сравнить с частичкой звёздной пыли на песчаной тропинке. Соответ-ственно этому, нормальным было бы, если бы мы вообще не слышали о еврее, но мы слышим о нём и всегда слышали… Он выделяется на Земле более, чем кто-либо, и его экономическая и культурная роль непропорционально высока по сравнению с его численностью. Так же непропорционально велик его вклад в список людей, выдающихся своими достижениями в спорте, науке, искус-стве, музыке, экономике, медицине и просвещении.

…Еврейский народ вёл в этом мире граничащую с чудом борьбу, вёл её со связанными за спиной руками…

…Египтяне, вавилоняне, персы возвысились, наполнили весь мир шумом и звоном – и выдохлись, испарились, исчезли из мира, как сон, которого не было.

…Всё в мире смертно, кроме еврея».

Гитлер был убеждён, что главным условием для овладения всем миром является победа над врагом, которого в течение тысячелетий никто не мог победить. Этот враг – еврей, который как птица Феникс возрождался из пепла после страшных погромов.

Решение «еврейского вопроса», то есть полное уничтожение еврейского народа, стало навязчивой идеей Гитлера. Он считал, что история возложила на него великую миссию, которую до него не мог решить никто. Таким образом, перед нами классический образец пара-нойи – психического расстройства, в основе которой лежит подозрительность и система сверхценных идей. Этим личностям удаётся придать видимость реальности своему бредовому мышлению.

Еврейство – с его моралью, Богом и традициями стало главным врагом Гитлера, поэтому беспощадно и безжало-стно преследовалось. Отсюда понятно, почему до послед-него момента «окончательное решение» еврейского вопро-са было основной задачей рейха.

Для решения этой задачи оголялись фронты, чтобы обеспечить охрану жертв на пути в крематорий. Несмотря на острый дефицит транспортных средств в армии, у военных забирали паровозы и вагоны для транспортировки обречённых в концлагеря.

…Жизнь в гетто по-прежнему была насыщена драматическими событиями. Продолжались побои, насилия, издевательства со стороны оккупантов и их пособников – местных полицаев.

Редко проходила ночь без насилия и грабежа. В тяжёлом положении находились руководители еврейской общины. От них требовали, чтобы они ежедневно посыла-ли на тяжёлые каторжные работы евреев, которые подвергались избиениям и издевательствам. Нередко требовали предоставить румынским офицерам молодых женщин и девушек для любовных утех.

По-прежнему не было надежды на спасение. Мы знали, что при отступлении немцы применяют политику «выж-женной земли», то есть уничтожают всё живое. Само собой разумеется, что евреи были обречены на гибель в первую очередь.

И всё же, несмотря на нечеловеческие условия, жизнь продолжалась. Люди жили маленькими человеческими радостями – любили, влюблялись, ревновали, мечтали, устраивали встречи, свидания. Нет, не одичали, не озверели евреи в немыслимой тесноте гетто, как того ожидали наши мучители, они сохранили человеческий об-

лик и моральные ценности! Трудно поверить, но иногда даже устраивались свадьбы с традиционными еврейскими свадебными обрядами, то есть с хупой.

Мне особенно запомнилась одна свадьба. Я впервые в жизни видел еврейскую свадьбу с хупой. Она происходила весной на открытом воздухе. Четверо пожилых мужчин на длинных шестах держали большое полотнище, образуя нечто в виде шатра, под которым находились жених и невеста. Жениха (его звали Акива Грубер) я знал хорошо, моя мама часто встречалась с его матерью Итой, можно даже сказать, что они были подругами. Акива был рослый, красивый парень с мужественными чертами лица. Это был человек необыкновенной судьбы. Он активно участвовал в подпольной организации, связанной с партизанским дви-жением. На её счету было несколько диверсий, одна из них — крушение немецкого эшелона с военной техникой.

Акиву трижды арестовывали румынские жандармы, и трижды он устраивал побег. Его вели на расстрел, и он в последнее мгновение сумел скрыться. О подпольной партизанской организации, которая была создана в конце 1943 года в Крыжополе, и о нашей причастности к ней, было кратко рассказано в начале моего повествования.

Невеста – Шуламит – стройная, с большими чёрными глазами, с нежными чертами лица, — типичная еврейская красавица, как будто сошедшая со страниц «Песни песней» (4:1-3):

«Как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна! Голуби – очи твои из-под фаты твоей! Волосы твои как стадо коз, что сбегает с гор Гилъада. Зубы твои, как ста-до стриженых овец, что вышли из купальни, все они без порока, и бесплодной нет среди них. Как алая нить губы твои, и уста твои милы, как дольки граната виски твои.»

Кстати, героиню «Песни песней» тоже звали Шуламит. Невеста Шуламит была еврейка из Румынии. Ей удалось чудом выйти из колонны, которую гнали на смерть. Она осела в Крыжополе, её все очень любили за кроткий нрав. С Шуламит подружилась моя сестра Зина (она её звала Шуламис – на идишский лад).

И вот стоит эта прекрасная пара под шатром, и жених одевает невесте кольцо со словами: «Вот, ты посвящаешь-ся мне в жёны по Закону Моше и Израиля!»

Функцию раввина исполнял отчим Акивы. Он жил много лет в Крыжополе и был шойхетом. Звали его Барух. У него была большая белая борода. Мама посылала меня к нему резать курицу и определять, кошерная ли она. Барух прекрасно знал Тору и еврейские традиции. Я нередко видел его склонившимся над колодцем и произносящим молитвы.

И вот Барух благословляет жениха и невесту, как это было тысячи лет назад:

«Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка вселенной, сотворивший веселье и радость, жениха и невесту, одаривший нас ликованием и способностью петь, торжес-твом и блаженством, любовью и братством, миром и дружбой! Господь Бог наш! Да зазвучат вскоре в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты…»

И жених, как это было тысячи лет назад, разбивает бокал в знак траура по поводу разрушения Храма, показы-вая этим, что не может быть радость полной из-за этого. И все гости кричат: «Мазаль тов!» И желают новобрачным долгих лет счастливой жизни. На мгновение забывается, что мы по-прежнему в руках извергов, и завтра все — жених и невеста, гости, раввин могут оказаться в расстрельном рве, все в общей могиле.

А пока жених нежно целует любимую невесту, их прекрасные сияющие лица символизируют вечность еврейского народа. И в душе крепнет уверенность: «Нет, не удастся бесноватому фюреру погубить народ Бога, народ Книги, народ Закона и вечной морали».

Акива и Шуламит жили в счастливом браке до глубокой старости. У них родилось три сына. С 1970 года они жили в Израиле и продолжали традиции еврейского народа.

В гетто проживал румынский еврей по имени Йосиф. Ему удалось спастись от репрессий и поселиться в Крыжополе. Судя по его изысканной одежде, он был, очевидно, богат. Это был крупный мужчина, высокий, с красивым, всегда чисто выбритым лицом. Он проявил недюжинные организаторские способности и вскоре стал одним из руководителей еврейской общины.

Однажды Йосиф обратился ко мне с необычной просьбой. У него износилась обувь – он носил 46 размер. Сапожник, к которому он обратился, отказался принять заказ на пошив обуви, мотивируя свой отказ тем, что у него нет колодок такого крупного размера. Тогда его направили ко мне.

Я часто делал всякие уникальные работы, связанные с деревом – деревянную обувь (сабо), которая пользовалась большим спросом, сундучки, ящички, чемоданы и другие. Конечно, изготовление сапожных колодок – это очень сложная и трудоёмкая работа. Тем не менее, я согласился и принял заказ. Иосиф попросил меня выполнить работу поскорее, так как его старая обувь совсем пришла в негодность. Кроме того, была ещё одна причина, более веская – он решил жениться. Его избранницей была молодая женщина по имени Таня, коренная жительница Крыжополя. Таня была замужем, её мужа в начале войны мобилизовали в действующую армию. В гетто она жила с сестрой Хаюсей и матерью.

Таня была очень красива, можно сказать — ослепительно красива. Всё в ней было гармонично – правильные черты лица, очень красивые глаза, стройная фигура, пышные волосы. Невозможно было пройти мимо неё, не обратив на неё внимание.

Вначале Таня категорически отвергала ухаживания Йосифа, но тот проявил невероятное упорство и, в конеч-ном итоге, добился своего — Таня согласилась стать его женой. В общем, с точки зрения принятой морали Таня допустила преступную слабость, оставив своего мужа в то тяжёлое время, когда он воевал на фронте против фаши- стов и участвовал в кровопролитных боях.

Говорят, что человек имеет право выбора. И это неоспоримая истина. В Торе написано, что человек создан по образу и подобию Бога. Это не значит, что есть общие морфологические черты, а указывает на духовную общ-ность. Именно свобода выбора делает человека подобным Богу. Но есть ещё свобода оценивать этот выбор – насколько он соответствует нормам морали. Вот эта свобода должна быть ограничена, человек не вправе давать оценку без учёта всех обстоятельств.

Право на осуждение поступка Тани может быть дано только тому, кто пережил ужасы Крыжопольского гетто, только той молодой красивой женщине, которая вынуж-дена скрывать свою красоту, и с этой целью одевается в лохмотья, пачкает грязью своё лицо, надвигает на лоб старый рваный платок. А она, эта проклятая красота, так и выпирает, и невозможно скрыть прекрасные чёрные глаза, и нежный овал лица, и стройную фигуру.

И вот эта женщина с тревогой и страхом ловит похотливые взгляды на себя со стороны полицаев и их многозначительные ухмылки. И каждая ночь проходит в тревожном сне, и каждый шорох вызывает ужас, при котором тело покрывается холодным липким потом, а сердце гулко стучит и, кажется, готово вырваться из груди. И некому её защитить. Вот этим дано право осудить или оправдать поступок Тани. Её и не осуждали в гетто, только родители её мужа (уже бывшего) горько плакали и молились, чтобы их сын вернулся живым с этой проклятой войны, которая разлучает любимых и ставит их в положение, при котором приходится делать столь страш-ный выбор. Эта история имела счастливый конец. Муж Тани вернулся с фронта, целый и невредимый. Он простил Таню (вопреки протестам его родителей), и они жили в мире и согласии.

В гетто мы были лишены какой-либо информации о положении на фронте. Радио не было, газеты евреям запрещалось читать. Иногда я находил обрывки газет. В них было множеств антисемитских статей, в которых писалось, что евреи отсиживаются в тылу в то время, как другие проливают кровь на фронте. В отношении положения на фронте ничего, кроме грубого и прими-тивного вранья, я не находил.

И всё-таки к нам доходили какими-то неизведанными путями сообщения о положении на фронте. Мы ликовали, узнав о страшном поражении немцев под Сталинградом. Естественно, это ликование приходилось тщательно скры- вать. Мой друг Гриша Бродский не мог скрыть своей радости, и был жестоко избит немцем, у которого на рукаве была траурная повязка по поводу огромных потерь немцев под Сталинградом. Он избивал его и вопил: «На-ши солдаты погибают на фронте, а ты, «ферфлюхтер швайн», радуешься?!»

У нас был ещё один «индикатор» положения на фронте, — отношение к нам со стороны оккупантов. Если полицай вдруг останавливал еврея и вступал с ним в беседу, и при этом не оскорблял его, — ясно, что дела у немцев на фронте идут из рук вон плохо. И наоборот, жестокое отношение к нам свидетельствовало об успехах немцев на фронте.

Впрочем, за годы проживания в гетто у нас выработался определённый стиль поведения. Мы знали, кого надо избе-

гать – эсэсовцев, власовцев, большинства полицаев. Не представляют большой опасности пожилые немцы и румыны. Очень важно было не обращать на себя внимание. Если немец вдруг тебя окликнул – твои дела плохи, у тебя появилось какое-то несоответствие общим стандартам. Ничем хорошим это не могло закончиться. В лучшем случае ты получал пощёчину, а в худшем — это закан-чивалось арестом и пытками.

Я вспоминаю, как порой бесшабашно и рискованно вели себя мы — подростки. Нас часто отправляли работать в так называемом 13-м складе. Это был интендантский склад, где хранились обмундирование, обувь, предметы бытового назначения и другие. У меня была большая проблема с обувью. Единственные мои ботинки совсем прохудились, приходилось подошву подвязывать шпага-том или проволокой. Особенно трудно было в ненастную погоду, когда земля превращалась в вязкое болото. Обувь застревала, и с трудом приходилось вытаскивать её. Ноги становились мокрыми и грязными.

Однажды во время работы в 13 складе я пошёл на отчаянный шаг. Я взял новые немецкие ботинки, вымазал их грязью и одел их вместо моих рваных ботинок. Эта авантюра прошла безнаказанно, но нетрудно догадаться, что ждало бы меня в случае разоблачения.

Но следующая авантюра прошла не так гладко. Во время погрузки разломался ящик, и из него высыпалось содержимое – это были стеариновые свечи в виде плошек. Я уже говорил о совершенно иной шкале ценностей, которая сложилась в гетто. Эти свечи для нас представляли огромную ценность, большую, чем золото и хрусталь. Вечерами мы сидели в темноте, ночью мы передвигались наощупь, и плошки могли в значительной степени облегчить нам жизнь. Поэтому мы тайком набрали полные карманы этих свечей.

В это время в помещение склада вошёл эсэсовец. Внешний вид его вызывал страх. Он был в чёрном мундире, на чёрной фуражке — кокарда в виде черепа с перекрещивающимися костями. Взгляд немца выражал невероятную ярость. Он подошёл к первому из нашей группы (это был Шлёма Горешник — мой одноклассник) и приказал ему вывернуть карманы. Оттуда посыпались злополучные плошки. Эсэсовец вытащил из кобуры пистолет и навёл его на Шлёму.

Но тут вмешался работник склада – пожилой немец. Не знаю, что он ему сказал, возможно, что необходимы люди для работы. Во всяком случае, эсэсовец спрятал пистолет в кобуру, и затем стал зверски избивать Шлёму. Мы стояли, оцепенев от страха. После избиения Шлёмы началось методическое избиение остальных. Я стоял последним в этой «очереди» и лихорадочно думал, как избавиться от плошек. Сзади меня стояла железная бочка с бензином. Стоя задом к бочке, я вывинтил крышку бочки и бросил все плошки в неё. Когда подошла моя «очередь», мои карманы были пусты, и я отделался парой пощёчин. Нетрудно представить, какова была моя судьба, если бы стало известно, куда я бросил плошки.

Между тем, судя по всему, немцы на фронте терпели поражение за поражением, и мы со страхом и надеждой ждали приближения военных действий к району нашего проживания. Со страхом, ибо мы знали, что при отступ-лении немцев войска, находящиеся в арьергарде, будут уничтожать всё живое и сжигать все дома.

Для того, чтобы обезопасить себя, было принято реше-ние построить убежище, или, как его называли на местном диалекте – «секрет». Во дворе дома дяди Янкла, в котором мы жили, был большой погреб, где хранились бочки. В этом погребе мы вырыли большой котлован. Образова-лись два яруса — из них нижний, собственно, и являлся убежищем. Там была поставлена бочка с питьевой водой.

10 марта 1944 года, в результате мощного удара Красной Армии в направлении Умани, немецкие войска были разбиты, и возникла угроза окружения всей груп-пировки, находящейся на территории, в которую также входил Крыжополь. Началось паническое отступление немцев и их союзников.

Всё время лили дожди, земля превратилась в сплошное болото. Около машин толпились немецкие солдаты, отталкивая друг друга, пытаясь первыми влезть в кузов. Один солдат ухватился за борт кузова на ходу машины. Находящиеся в кузове немцы стали бить его по костяшкам пальцев, пока он не разжал их и свалился прямо в лужу. Затем этот немецкий солдат с трудом встал и кулаком погрозил вслед удаляющейся машине. Лицо его выражало страшное отчаяние.

Вот такая была взаимовыручка и солидарность у «высшей расы», немецких солдат, во время тяжёлых испытаний. Да, легкой прогулки в войне с Советским Союзом, которую обещал фюрер, не получилось. Какой контраст был между бравым видом и поведением немецкого солдата в начале войны, и сейчас, на исходе войны!

Мы всё же не были уверены в том, что основные части немецких войск отступили, и поэтому спрятались в нашем, приготовленном заранее, убежище. Там мы находились почти сутки, чутко прислушиваясь к тому, что делается снаружи. Ночью слышны были отдельные взрывы, одиноч-ные выстрелы, а затем наступила полная тишина. Утром, после бессонной и тревожной ночи, мы осторожно выгля-нули наружу. Дождь, который лил, не переставая, несколько суток, прекратился. Было пасмурно, на небе плыли тяжёлые тучи. Особенно нас поразила полная, непривычная тишина.

Я со своим двоюродным братом Фимой пошли в город выяснить ситуацию. Улицы были совершенно пустынны, не было видно ни души. Мы прошли дальше к центру. Магазин, который находился там, был полностью разграблен. Только на полу валялись бумажные пакеты с каким-то порошком.

Я по привычке, выработанной во время пребывания в гетто, что всё сгодится, набил карманы этими пакетами. Оказывается, это была водорастворимая краска отличного качества. Я использовал эту краску, когда рисовал плакаты, географические карты для школы, оформлял стенгазеты и таким образом зарабатывал деньги на первых порах после освобождения.

Постепенно на улицах местечка появлялись люди, они не обращали на нас никакого внимания. Все они устрем-лялись к 13 складу. Мы тоже прошли в том же направлении и спустя четверть часа достигли его. Там, в этом складе, на земле валялось масса очень нужных вещей — шинели, телогрейки, гетры и другое добро. Жители местечка набирали полные охапки этих вещей. Я с Фимой тоже взяли по шинели. В последующем из этой шинели мне пошили пальто, которое я носил до окончания института.

Вспоминая события тех дней, я поражаюсь той отчаянной храбрости и отваге , которые мы проявляли в то тревожное время. Видимо, годы жизни в гетто наложили отпечаток на наш характер, и в борьбе за выживание выработался определённый стиль поведения.

14 и 15 марта 1944 года в местечке не стало ни немцев, ни румын, ни полицаев. Улицы были пустынны, можно было встретить только одиноких прохожих. На железной дороге была полная тишина – не проезжал ни один состав. Нам потом рассказывали, что немецкие боевые части, которые отступали, были предупреждены, — последний воинский железнодорожный эшелон проезжает через станцию Крыжополь 13 марта. Если военные не эваку-ируются этим эшелоном, они попадут в плен к советским войскам. Таким образом, мы спаслись от неминуемой гибели.

Ночь на 16 марта не забудется никогда. Мы решили не спускаться в убежище и остались в доме. Как обычно, мы внимательно прислушивались к звукам, доносящимся с улицы. Под утро раздался стук в дверь. Мы замерли в тревожном ожидании. И вдруг услышали громкий голос, такой родной и желанный, голос, который мы ждали все долгие три года оккупации: «Товарищи, откройте! Мы советские солдаты!»

Дверь немедленно была открыта, и вошли два советских бойца, молодые парни, румяные, красивые. Одеты были они в овчинные полушубки, на груди висели автоматы с круглыми дисками. Эти автоматы мы видели впервые в жизни, и вызвали у нас, у мальчишек, острое любопытство. Меня смутило то, что на плечах у солдат были погоны. Перед войной их носили только белогвардейцы. Солдат объяснил мне, что сейчас бойцы Красной Армии носят погоны, и я успокоился.

Мы подробно объяснили бойцам обо всех событиях последних дней и всё, что было нам известно об обстановке в нашем районе. Солдаты нас поблагодарили и собрались уходить, несмотря на наши просьбы остаться и хотя бы выпить чаю. Их обнимали, целовали, благодарили. Наконец они ушли. Было раннее утро 16 марта 1944 года. Эту дату я считаю вторым днём моего рождения.

Я вышел на улицу. Небо прояснилось, и блеснули первые лучи солнца, земля немного подсохла. В воздухе чувствовалось дыхание весны. Казалось — природа радуется вместе с нами. Пришла долгожданная свобода, пришло спасение от, казалось, неминуемой, смерти. Мы, небольшая горстка евреев, уцелели в этом аду. Но острая душевная боль не давала нам покоя. Мы живы, а тысячи и тысячи наших братьев и сестёр покоятся в безымянных могилах.

 

«…6 миллионов мужчин и женщин, девочек и мальчиков, юношей и девушек, стариков и младенцев, убитых и уничтоженных с ужасной жестокостью, павших от массовых убийств, там, где жили они – в городах, местечках и сёлах, и оставшиеся были угнаны, как овцы на убой, в концент-рационные лагеря…

Бог мести, Судья Земли, вспомни реки крови, лившейся как вода, кровь отцов и сыновей, матерей и младенцев, учителей и учеников их, и воздай всемеро притеснителям народа Твоего».

Молитва «В память о погибших в Катастрофе

европейского еврейства».

Мы, выжившие узники концлагерей и гетто, — последние живые свидетели злодеяний нацизма и жестокого террора против еврейского народа.

Мёртвые безмолвствуют в могилах. Мы, уцелевшие, должны быть их устами, день и ночь призывать наш народ к бдительности, чтобы эта страшная трагедия не повторилась. И мы должны их помнить. Пока в наших сердцах сохраняется память о них, — они живы. Эту память мы должны передавать нашим детям и внукам, ибо наше поколение уходит, и не останется никого, кто мог бы сказать: «Мы это слышали из уст очевидцев».

Известно, что история не терпит сослагательного накло-нения. Но мы должны, мы просто обязаны оглянуться назад, чтобы понять, как могла произойти такая страшная трагедия, и можно ли было её предотвратить.

Гитлер задумал совершить сатанинскую революцию – избавить мир от народа Библии и Израиля. Но на раннем этапе он не смог этого сделать. Начиная с 1938 года и до 1 октября 1941 года на евреев производился нажим со стороны «гестапо», чтобы принудить их к эмиграции. Желание фюрера на данном этапе было сделать Германию «юденрайн», чистой от евреев. Большинство евреев Германии, Венгрии, Польши и других стран Европы было готово эмигрировать. Но именно в это время все — без исключения! – государства закрыли свои границы! Гитлер понял – ему дан зелёный свет для осуществления его сатанинских замыслов. Его мечта превращалась в явь. Начались жестокие репрессии против евреев.

Великие державы и малые страны равнодушно отверну-лись от страдания преследуемых евреев, поощряя этим злодеяния Гитлера и его приспешников. Помню душераз-дирающий эпизод из кинофильма — власти Швейцарии депортируют еврейскую семью в фашистскую Германию, где их ждёт неминуемая гибель. Всё это безнравственно и аморально.

Однако мне хотелось бы посмотреть на эту проблему под другим углом. Милосердие – категория морально- этическая, а не юридическая. Европейские страны могли, но не были обязаны принять гонимых евреев. Давая приют этим евреям, они создавали своим гражданам определён-ный дискомфорт. Кроме того, не хотелось раздражать могущественного соседа (как будто можно умилостивить хищника и умиротворить его).

Если к тому же учесть, что любовь к евреям – не самая сильная сторона европейских народов, становится ясной их политика в отношении преследуемых евреев. В политике, как и в повседневной жизни, целесообразность и прагматичность являются приоритетными и если они приходят в противоречие с морально-нравственными факторами, предпочтение предоставляется первым.

В политике нет симпатий или антипатий, а есть государственный интерес, который требует порой жёстких и жестоких решений по отношению к другим народам.

Отсюда можно сделать однозначный вывод: горе тому народу, у которого нет своего государства, своей Родины!                                 Нарушим общепринятое правило о недопустимости сосла-гательного наклонения, и зададим вопрос: «Если бы в то страшное время существовало Государство Израиль — произошла бы Катастрофа?»

Ответ однозначный и, как мне кажется, неоспоримый – нет!

А ведь еврейское государство в прошлом могло быть создано! Я имею в виду так называемую «Декларацию Бальфура».

Лорд Артур Бальфур – английский подданный (не еврей!!!) — был большой поклонник сионизма, и даже себя считал сионистом. Он восхищался большой жизненной силой и волей еврейского народа, сумевшего в тяжёлых условиях изгнания не только выжить, но и занять достойное место в истории.

Лорд Бальфур высоко ценил огромный вклад еврейского народа в мировую культуру, искусство и науку. В 1906 году он встретился с Хаимом Вейцманом, который произвел на него большое впечатление. Бальфур занимал в правительстве английской империи важные посты – премьер-министра, министра иностранных дел, представи-теля Англии в Лиге наций.

Вот краткий отрывок из «Декларации Бальфура», которая была издана 2 ноября 1917 года:

«Правительство Его Величества благосклонно относит-ся к созданию в Палестине Национального Дома для еврейского народа и будет использовать наилучшие намерения для облегчения достижения этой цели при обязательном условии, что ничего не будет предпринято, что могло бы нарушить гражданские и политические права в существующих в Палестине нееврейских общинах или права и политический статус евреев в другой стране…»

Таким образом, возник уникальный исторический шанс для создания еврейского государства. Однако евреи не спешили воспользоваться этим шансом и эмигрировать в Палестину.

В то время во всём мире насчитывалось 13 миллионов евреев, из них 8 миллионов жили в Восточной Европе, главным образом в России. Они подвергались дискримина-ции и унижениям, жили в ужасающей нищете. Часть евреев эмигрировали в Соединённые Штаты Америки, многие погибли от погромов петлюровцев и войск Деникина. Оставшаяся часть евреев с большим воодуше-влением встретили Октябрьскую большевистскую револю-цию. Большевики провозгласили равные права всех наро-дов, и евреи поверили им. Они активно включились в политическую жизнь страны.

Эмигрировать в Палестину основная масса евреев отказывалась. Сионистские организации в России были разгромлены, и лишь незначительной части удалось с большим трудом добраться до Палестины.

В Германии (после Версальского договора) евреи поль-зовались всеми правами. Они способствовали экономичес-кому расцвету страны (в тот период в Германии было 11 лауреатов Нобелевской премии еврейского происхожде-ния). Евреи считали себя немцами, немецкими гражданами Германии, и были далеки от еврейства. Об эмиграции в далёкую и бедную Землю Палестины они и слушать не хотели. Такое же положение было и в других странах Европы и в странах Северной и Латинской Америки.

Отчаянные призывы руководителей Сионистского дви-жения принять участие в создании еврейского государства не нашли отклика в сердцах галутных евреев мира. Хаим Вейцман написал к евреям воззвание, полное горечи — «Народ Израиля, где ты?»

Спустя некоторое время английское правительство, утвердив «Декларацию Бальфура» в целом, прибавило к ней часть ограничительного характера, которая свела на нет основной первоначальный смысл «Декларации». Интересно, что эта вторая часть была присоединена по требованию английских евреев(!), которые были против создания национального Дома в Палестине. Вот такой «еврейский мазохизм». Уникальный исторический шанс создания Государства Израиль был упущен.

…Согласно Торе, 3500 лет тому назад Бог вывел евреев из Египта, из страны, где они были рабами. Он вёл их в Землю Обетованную, в землю, «текущую молоком и мёдом». Когда народ пр