В памяти людей старшего поколения по гроб жизни впечатались слова, произнесённые 22 июня 1941 года диктором Левитаном: «Внимание! Говорит Москва!» Это сообщение о начале войны изменило судьбы всех людей.

Спасая жизни своих пятерых детей, моя мамочка дала в руки каждому кое-какие вещи и мы бросились к уходящим товарным поездам. Севастополь горел, В Симферополе срочно эвакуировали людей. Так в одночасье мы стали беженцами.

И начался нас исход… Трудно даже по карте проследить путь из Симферополя в Грузию в то время, когда шла война. Вот уже позади осталась Керчь, где я впервые  «приняла боевое крещение», разбит поезд, которым мы прибыли в Керчь, много убитых и раненых. После этой бомбёжки я ощущала только сильный страх.

Страх удвоился, когда на наших глазах потопили корабль, на который нам не удалось сесть. Там погибли тысячи людей, беженцев. Потом была баржа, мы всё время боялись, что и баржу потопят. «Путешествие» по железной дороге тоже оставило много тягостных впечатлений и горьких воспоминаний.

Мы меняли один товарный поезд на другой, нас всё время бомбили, вагоны горели, часто вместе с пассажирами… Поезда постоянно меняли маршруты, впереди – немцы, ехать нельзя. Часто нам приходилось выскакивать из вагона и бежать в поле, в лес, подальше от взрывов и огня.

Воспоминаний хватило на всю жизнь.

А сейчас я хочу рассказать о своей детско-взрослой жизни, на которую нас обрекла война, правда теперь без бомбёжек.

Наконец-то нас привезли в Грузию, в Самтредиа. Там тихо, спокойно, не верилось, что мы вырвались из страшного пекла войны. Мы оказались на спокойной земле, но… у нас не было ни денег, ни вещей, ни еды, негде было спать. И вот тогда нам с братом пришлось пойти на улицу, просить милостыню…

В городе было много ремесленных артелей, нам старались помочь. А однажды мы оказались в артели грузинских евреев, которые помогли нам. Они отвели нас на вокзал, к мамочке. На благодарности нашей мамы, они отвечали, что нужно помогать, ведь все мы – евреи.

Нас разместила в разных местах, я с годовалой сестричкой и с мамочкой оказалась в посёлке Абастумане, где мамочка работала санитаркой в госпитале. Тут и началась понастоящему моя детско-взрослая жизнь во время войны. Взросление измерялось не годами, а той ответственностью, которая возложена на твои плечи.

На мои детские плечики во время войны была возложена работа, которую мог одолеть только взрослый человек, к тому же у меня на руках был годовалый ребёнок, а мне – только восемь лет. Дом, в который нас привезли, стоял одиноко у самой дороги, в лесу. Посёлок был внизу, в долине. Электричества не было, воды – тоже, зато у нас был один сосед – грузин с детьми.

В большой пустой комнате, куда нас поместили, мы спали на полу, посреди комнаты железная печка-буржуйка. По воду ходили вниз, в долину, а когда становилось темно, мы зажигали керосиновую лампу.

Внизу, в долине, было электричество, вода в колодце, была и начальная школа, и госпиталь, где работала наша мамочка. Она была там всегда – и днём, и ночью, очень много раненых привозили с фронта…

А мы жили одни в пустой комнате без света, вдали от людей, и ночью было особенно страшно. Я ходила в лес, собирала ветки, топила печку, приближалась зима, нужны были дрова. Помню один случай, когда братика отпустили к нам на один день, и мы с ним пилили брёвна. Бревно казалось мне огромным, обхватить руками его я не могла, мне казалось, что мы с братиком никогда не распилим это бревно.

Эта пила и бревно так врезались в мою память, что даже сейчас, когда я прожила большую жизнь, я часто вижу себя перед этим бревном, вижу свои кровоточащие пальчики и думаю, что никогда мы не перепилим это бревно, и пальчики не заживут.

Но вот намело много снега, идти к колодцу в долину было невероятно трудно, спасибо нашему соседу, он прокопал настоящий туннель в снегу, чтобы я могла носить вёдра с водой по туннелю. Когда я так несла воду, меня и видно не было в прорытом спасительном туннеле в снегу.

Что ещё сильно отпечаталось в моей памяти – это страх. Ночью, когда мимо нашего домика проезжали машины, свет их фар освещал стены через окно, а мне казалось, что в тёмной комнате прыгают огромные страшные чудовища. И вот однажды, насмотревшись на этих чудовищ, я закутала сестричку в одеяльце, вышла с ней на улицу и села на ступеньки дома. Вокруг тёмный лес, искрится снег. Сколько мы так просидели, не знаю, но, видимо, кто-то высший сжалился над нами и послал к нам мамочку. Она почувствовала тревогу, побежала к нам, проведать детей. Она нас успокоила, уложила спать, а сама вернулась на работу. Идти ей нужно было ночью по пустынной дороге, уже утром она увидела следы волков на снегу. Какой трагедией могло бы закончиться наше сиденье на крылечке дома – страшно подумать!

Несмотря на то, что в госпиталь было запрещено заходить детям (ведь это был туберкулёзный госпиталь!), я как-то ночью от страха не выдержала и решилась пойти к маме на работу. Я опять закутала сестричку, а идти нужно было далеко…

Мы пришли, а мама не может уйти и оставить раненых и больных, тогда она спрятала нас в бытовке под кроватью. На нашу беду в госпитале этой ночью дежурил главный врач, он нас и обнаружил. Я до сих пор со страхом вспоминаю, как он злился и ругал нашу мамочку, он кричал, что дети могут заразиться, как она могла привести их сюда… Потом он успокоился, отпустил маму, чтобы она отвела нас домой.

Шёл 1944 год. После освобождения Симферополя мы вернулись домой, и я в свои 12 лет пошла, учиться во второй класс школы, ведь я три года не могла посещать школу. Тетрадок не было, писали на газетах, на каких-то бумажках. Но и теперь, будучи ученицей, я не была освобождена от роли маленькой мамы, ведь все работали, а ребёнка нельзя было оставлять без внимания.

После войны всем было очень тяжело. Был страшный голод, люди умирали прямо на улицах от голода. Хлеб выдавали по корточкам – 200г на человека. И я каждое утро ходила к магазину занимать очередь за хлебом. Хлеб был чёрным сырым и кислым, но и это было спасением от голода. Я несла этот кирпичик домой, как золотой запас.

А ещё мы с братом ходили в поле, когда убирали пшеницу, оставалась солома, и случалось, что в соломе попадались колоски, и мы дома варили кашу. А когда наступили холода, и на полях убрали картошку, мы с братом снова ходили в поле, раскапывали землю, удавалось принести домой несколько клубней картофеля.

Наверное, нам Бог помог, мы пережили этот голод и остались живы. В детстве у меня, как и у многих, переживших войну, детства не было. Но мы выстояли, выжили и живём счастливо на своей исторической родине.

А во время войны в Симферополе были расстреляны семь самых близких моих родственников.

Летит сквозь годы память детства,

В душе оставив навсегда

Кровавый след потерь и бегства

И в кровь разбитые сердца.

В послевоенные школьные годы я увлеклась литературой, возможно, поэтому я приобрела специальность библиотекаря. Второе моё увлечение – путешествия. Я бредила Парижем, Сингапуром, островом Цейлоном. В снах я видела Собор Парижской Богоматери, остров Иф.

Мне снилась коррида, бой гладиаторов. Видимо, сказалось увлечение литературой.

Может быть, поэтому мне улыбнулось счастье, и я посетила почти все места моих грёз и мечтаний.

В те времена, когда выехать заграницу было невозможно, я поменяла работу, и мне удавалось бывать в дальних командировках…Судьба привела меня и на мою историческую родину, в Израиль. Я счастлива, что могу быть рядом со всеми своими родными и близкими…

Из книги «Военное детство. Сборник воспоминаний детей, нынче жителей Ащкелона (Израиль), переживших Великую отечественную войну». Изд. второе, дополненное. Ашкелон — Тель-Авив, 2015.