Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Разумов Илья

МЕНЯ СПАСЛА ТЕТЯ РУХОМА

Трудно описать время Отечественной Войны, когда тебе было от 1,5  до 5,5 лет.
Это время знаёшь по многочисленным рассказам тех близких людей, которые спасали тебя, жили с тобой в те годы и теми малыми эпизодами, которые вкрапливались в детскую память безотчётно, как что-то, что само собой разумеется и только с возрастом ты осознаёшь пережитое событие. И всё-таки я постараюсь быть объективным.

Итак, в июне 1941г я в Гомеле. Мой отец кадровый офицер, мать врач, поэтому уже 23 июня они отбыли по месту предстоящей воинской службы. Я оставлен на попечение старшей сестры матери, тёте Рухоме, которая, проводив мужа на фронт, со своими двумя значительно старше меня двумя детьми бежит в страхе из Гомеля. Тётя отлично понимала, что означает для нас оказаться под немцами. По рассказу старшего брата, мы эвакуировались в теплушках, под палящим солнцем и налетающими фашистскими бомбардировщиками, с паническим покиданием вагонов при приближении последних. Брату 17 лет, он хватает меня, сажает на свои плечи и бежит из вагона. Он рассказывает, как я научился кричать, указывая ручкой в небо:-«Плян, плян! Бомба,бомба!» Второе понятно, а первое — это аэроплан. Вагонная теснота, нехватка питьевой воды, грязь и я заболел. В Купянске нас высадили из вагона и меня поместили в какое-то лечебное заведение.

Тётя рассказывала, что болел я смертельно, одной болезнью за другой, т.е. корь, коклюш, кровавый понос, скарлатина и ещё что-то. Я лежал бессознания и движений. Врач объявил тете, что со мною всё ясно, так как у него нет необходимых лекарств. Тётя стала плакать, а как может плакать гомельская еврейка? Конечно голосить так, что всем вокруг стало тошно. К ней подошёл офицер танкист, орденоносец (это тогда было очень престижно), естественно еврей, и пробовал успокоить следующими словами:

— Мамаша! Сейчас такое время, гибнет столько людей, молодых и красивых. Ваш сынок ещё маленький, он мало что чувствует и ему легче покинуть этот мир.
— Но Вы тоже были таким же маленьким — отвечала тётя — а сейчас Вы большой, сильный и красивый, а мой мальчик гибнет из-за отсутствия лекарств.
— Лекарств? Каких? Я постараюсь помочь.
Тётя не знает куда он ушёл и что делал, но необходимые лекарства были доставлены и «внедрены» в меня. Наревевшаяся и накричавшаяся тётя очень устала, ослабела и уснула прямо на полу у моей кровати. Когда она проснулась, то увидела, что я лежу с открытыми глазами, весь мокрый от пота и кручу свои волосы (у меня были крупные чёрные локоны, а привычка крутить прядку волос на голове у меня сохранилась до старческого облысения).
Через несколько месяцев мы прибыли в Саранск. Я уже многое помню о жизни там. Сестра в школе, брат не знаю где, а летом 42г. ушёл на фронт, я помню его в солдатской форме. Тётя где-то работает, а я заперт один в комнате с большим окном и хочу кушать. Состояние голода станет перманентным на несколько лет. Жрать будет хотеть постоянно, даже когда вечером тетя принесёт что-либо покушаеть. Что я ел и пил пока сидел один? Всё и не стоит уточнять, чтобы не вызывать чувств омерзения у читающих. Голод и вши будут преследовать и когда летом 43г мы переедем под Москву, к родственникам мужа тёти, в Вишняки. Летом лучше. Я с детьми болтаюсь по посёлку и жрём траву. Я до сих пор помню какие травы вкусные, как их чистить и есть и какие горькие. Кроме того, напротив дома колхозное поле и мы, босоногая малорослая ватажка ходим к будке сторожа воровать то, что там  ростёт. Тётя рассказывала, как сторож, который заходил к нам попить воды смеялся, что мы именно к сторожке приходим воровать и ему приходиться прятататься, чтобы не спугнуть нас. Добрый был человек.
Зимой хуже, вообще плохо. Я заперт дома один с толпами крыс и мышей, вшами и блохами. Благо летом ко мне подошла кошка, я её взял на ручки, отнёс в избу и с тех пор она была постоянно со мной, хватала мышей и ужасных крыс. Я с кровати наблюдал за этими схватками. Задушив парочку, кошка возвращалась ко мне на кровать. Тётя иногда мыла меня и очень любила причёсывать мои локоны костяным гребешком, вылавливая вшей и звучно давила их на гребешке. Я ногтями научился имитировать звук лопающихся вшей и все смеялись, когда я проделывал это, преподнося руку к волосам. Там же в Вишняках у меня стала одолевать какая-то короста. Всё тело, голова, ноги, руки, локти, колени с той и с другой стороны покрылись болячками. С этим никто ничего не делал и последние болячки у меня вывела уже мать в Ленинграде.

Тётю я звал, конечно, мамой, не подозревая, что у меня есть иные отец и мать.
Моего отца направили в Ленинградский ВО прокурором, а матери поручили открыть «Поликлиннику для Учёных» при ЛГУ, где она стала зам.главного врача.
Мать приехала в Вишняки и увидела меня. Она жутко разревелась, когда (с её рассказа) увидела грязного, курчавого мальчишку с болячками коросты в разных местах, в рваных валенках в тёплый майский день, в большой не поросту рубашке, рукава которой все были в засохших, блестевших на солнце соплях. Увы, но о носовых платках я ничего не знал в ту пору. Конечно, я звал её тётя Оля, как и отца дядей Васей, категорически, до слёз возражая звать их мамой и папой. И это длилось больше года. Родителям было очень тяжело от этого. Всю войну они мечтали услышать эти «мама и папа». Только где-то к концу 46г я окончательно их признал.
Мать энергично взялась за моё здоровье. Лучшая поликлинника в городе, прекрасные врачи и выдающиеся консультанты, светилы отечественной медицины. У меня сходу обнаружили два туберкулёзных очага в лёгких, авитаминоз, вшивость. Несколько лет ушли на борьбу с туберкулёзом, в меня вбухивали рыбий жир, гематоген, кварцевые сеансы, хвойные ванны и всевозможные души (очень весело визжал под душем «Шарко»). Со вшами удалось расправиться года через два, я уже учился в первом классе.
Безусловно, что если бы не мамины медицинские возможности, то запусти туберкулёз лёгких и неизвестно как долго бы сложилась моя жизнь. Мать во время войны вводила лечебно-спортивную медицину для раненных (читал о матери в газетах военных времён, сохранившихся у неё) и меня определила в медицинские спортзалы, где под наблюдением врачей мы далали разнообразные спортивные упражнения. Отец ставил меня на лыжи в санатирии МО в Юкках (бывший дом Фаберже), для чего взяли зимой меня из школы на целый месяц. Летом увозил в санаторий МО в Кексгольме (тогда ещё) на рыбалку, лодки, волейбол. Он приобщил меня к спорту.
В общем спасла меня моя тётя Рухома, а вытащили из болезней,и дали новую жизнь мои мать, Ольга Самуиловна Разумова (Школьникова) и отец, Василий Владимирович Разумов. И пусть им будет на добрую память моя бесконечная любовь.