Родился 12 апреля 1926 года в Могилеве (Белоруссия). Инженер-строитель. Как журналист был внештатным корреспондентом газеты «Вечерний Минск», печатался в журнале «Архитектура и строительство Белоруссии», в израильской печати у него 220 публикаций.
В Израиле с 1991 года.
Живет с женой и семьей дочери в городе Нацрат Илит.
На снимке: с женой Мальвиной

КАК ЭТО БЫЛО

Всё дальше и дальше по времени уходят от нас события и тяжкие испытания, выпавшие на долю тех, кто жил в годы 2-й Мировой войны. Большие страдания перенесли те, кто были на фронте, в блокадном Ленинграде, а также на оккупированных нацистами территориях, где особенно пострадали евреи. Многие из них погибли. Те же, кто успел эвакуироваться, испытали немало бед. Голод, лишения, нелегкий труд выпали на долю тех, кто работал на предприятиях для нужд фронта, в сельском хозяйстве, на транспорте, на лесозаготовках и др. Было нелегко их семьям.

Мои родители Лейзер и Фрида Цивины с тремя детьми, а также множество родственников по линии отца и матери жили в городе Могилёве в Белоруссии. 22 июня 1941 года было воскресенье. Мы с мамой и двенадцатилетней сестрой Мусей собрались навестить младшую девятилетнюю сестру Аню. Мне было пятнадцать. Она находилась в детском лагере, недалеко от города.

Моисей Кисельман, муж папиной сестры Ривы, работал шофером на легковой машине «М-1» («Эмке»). Он отвез нас в лагерь. Вместе с нами поехали туда его жена и две их маленькие дочки. Только мы расположились на траве в живописном уголке у леса, рядом с лагерем, как появились взволнованные люди, приехавшие из города, и сказали нам:

«Началась война. В 12 часов по радио (в лагере радио не было) выступил Молотов и объявил, что рано утром, в нарушение договора, Германия напала на СССР».

Мы забрали Аню из лагеря и увезли домой. Так поступили и многие другие родители. В городе уже чувствовалось напряжение. Стояла зловещая тишина. В центре города, где мы жили, обычно по вечерам прогуливалось множество людей. А в тот день тротуары опустели. В центральном парке имени Горького у танцевальной площадки играл оркестр, но танцующих не было. Меня какая-то сила потянула пройтись по центру Могилёва. Как будто чувствовал, что делаю это в последний раз.

Появились вражеские бомбардировщики, но пока бомбы не сбрасывались. Звучали сирены. По радио из уличных репродукторов передавались сообщения о воздушной тревоге. Мы прятались в бомбоубежище, в подвале соседнего кирпичного дома. Места там было мало. Вскоре жители для спасения стали рыть траншеи на газонах в сквере, напротив наших домов, рядом с городским театром. Работал с лопатой и я. На руках образовались кровавые мозоли.

На окраине Могилёва, в районе Дебри, где протекал приток Днепра, был дом и огород дяди Иче-Велвула Брука. По-русски – Исаак-Володя. Он овдовел, его жена, мамина сестра Муся, к тому времени умерла. У них было пятеро детей. Двое сыновей с семьями жили в России. Младший – Иона, мы его звали Нёня, учился в Минском медицинском институте и оканчивал 1-й курс. А 15-тилетняя дочь Хася уехала на летние каникулы к сестре Песе, которая жила с мужем и годовалой дочерью в Бобруйске. Хася и Песя с ребёнком эвакуировались. (Попутно скажу, что муж Песи погиб на фронте, а дочь умерла от недоедания.)

Дом опустел, и дядя Исаак-Володя предложил нам на некоторое время перебраться к нему, что мы и сделали, полагая, что там будет безопасней. Тем более что в городе уже начались бомбежки. Однажды вечером мы, дети, спрятавшись на огороде среди зелени картофеля, стали свидетелями воздушного боя. Было страшно. Наш одинокий истребитель атаковал вражеский бомбардировщик. Трассирующие пули прочерчивали яркие пунктиры на темно-синем небе. Вдруг бомбардировщик задымил и упал за Днепром. Мы были очень рады.

Дядя был балаголой, у него была лошадь, он по торговому делу имел связи с жителями окрестных деревень. Он предложил нам перебраться в одну из них, к его хорошим знакомым – белорусам. Погрузив на телегу кое-какие пожитки, мы отправились в путь, полагая, что ненадолго. Нам и в голову не приходило, что Белоруссию оккупируют немцы. Километров в десяти от города, там, где шоссе подходило к лесу, мы увидели возбуждённых людей, бежавших в нашу сторону. «Остановитесь!» — кричали они: «Там немецкий десант! На шоссе лежат убитые красноармейцы!». Дядя тут же повернул обратно. Так судьба оградила нас от возможности остаться на оккупированной территории.

Назавтра из Минска, от которого до Могилёва 200 километров, пришёл пешком Нёня Брук. Он был измучен, голоден, в разбитых ботинках, подошвы которых были подвязаны верёвками. На нём была полупустая сумка от противогаза. По пути домой ему пришлось вплавь переправиться через реку Березину, так как мост был взорван. Он рассказал, что с первого дня войны на Минск было сброшено множество бомб. Город горел. И мы впервые поняли о действительном бедствии, обрушившимся на страну.

Вскоре отец Нёни узнал, что с железнодорожной станции отправляются в тыл эшелоны с эвакуирующимися. Он повесил на двери квартиры большой замок и утром 2 июля дядя отвёз нас с нашими пожитками на вокзал. Возле станции было много народу. Все располагались кучками на узлах с вещами под открытым небом, ждали, но в тот день эвакуироваться не удалось. 3 июля, все мы слушали выступление Сталина из большого репродуктора на столбе у привокзальной площади, а к вечеру услыхали, что эшелон для эвакуации подан далеко от вокзала. Все, нагруженные своими пожитками, бросились бежать по железнодорожным путям, Путь был метров 200-300 Нам удалось втиснуться в переполненный товарный вагон. Но тут выяснилось, что отец Нёни не решается бросить дом, хозяйство, лошадь и остается. Нёня попрощался с отцом, а после возвращения с фронта он узнал, что дом этот, как и наш одноэтажный двухквартирный деревянный дом, сгорел. До конца своей жизни брат не простил себе того, что оставил отца на гибель.

Эшелон направился на восток. Все были уверены, что ещё немного времени, и доблестная Красная Армия погонит немцев обратно. Никто даже не взял с собой зимней одежды. А тут ещё Сталин, которому мы слепо верили, сказал: «Враг будет разбит, победа будет за нами». Мы думали, что нас высадят на территории Белоруссии. Но мы пересекли границу с Россией. Остались позади и Смоленск, и Тула, и Калуга. Помню поиск на станциях воды, продуктов, крики отставших от поезда, тревожные ночи среди сгрудившихся в вагонах на узлах с вещами, страшный вид сгоревших от бомбардировки эшелонов.

Две недели продолжалось наше путешествие. И за всё это время для нас не было организовано питание. Продукты люди покупали или выменивали на свои вещи на станциях. Многие отставали от эшелона, теряя своих близких. И только в конце пути на станции Зубова-Поляна, районном центре Мордовии, нас накормили горячей пищей. Эвакуированных направляли туда, где была работа для взрослых членов семьи.

Маме предложили должность секретаря в конторе лесопункта, который занимался лесозаготовками. До войны она работала секретарём-машинисткой. За нами прислали лошадь с телегой, и через восемь километров пути по лесной дороге мы очутились в небольшом посёлке Пружанка, в котором было 22 деревянных дома. Кроме нас в поселке евреев не было. Отца по возрасту не призвали в армию и работу по профессии не нашли. Он был хорошо известным в Могилёве художником-оформителем. Стал сторожем на дровяном складе железнодорожной станции Потьма, в 3-х км от нашего посёлка. С большими трудностями, при недоедании и других лишениях, родители с сёстрами прожили в эвакуации по август 1944г. Затем, после освобождения Могилёва, возвратились на родину. Я работал на лесозаготовках по август 1945г.

Гораздо более тяжелая и трагическая судьба выпала на долю других родственников. Вот короткие рассказы об этом.

У моего отца Лейзера Цивина было восемь сестер, все они жили в Могилёве. Его младший брат Файва погиб на фронте 1-й Мировой войны в 1915г.

В начале войны все восемь сёстёр проявили нерешительность и не эвакуировались, хотя такая возможность была. Этому способствовала длительная советская пропаганда, обещавшая в случае войны быструю победу над врагом. И лишь тогда, когда немецкие войска приблизились к Могилёву, и прекратилась организованная эвакуация населения (примерно в середине июля 1941г.), они, уже пешком, решили уйти на восток и добраться до железнодорожной станции, откуда ещё отправлялись эшелоны. Рива собрала всех сестер и убедила их бежать из города. Погрузили свои пожитки на две телеги, запряженные лошадьми, покинули Могилёв и ушли в сторону города Чаусы, расположенного у железной дороги в направлении на город Рославль Смоленской области. И лишь годовалого Яшеньку усадили на телегу.

Пройдя часть пути, чтобы ускорить движение, беглецы часть вещей оставили по дороге в лесу, наивно полагая, что вернутся и заберут своё добро. Через какое-то время Нона Голынкин остановил лошадь и заявил: «Мы дальше не пойдём. В 1918 году я пережил германскую оккупацию и уцелел. Надеюсь, что уцелеем и сейчас». Сёстры уговаривали его продолжить путь, но безуспешно. И Нона с женой Шифрой и лошадью возвратился в Могилёв. После войны очевидцы, белорусы, рассказали, что он некоторое время работал извозчиком, но потом вместе с женой был расстрелян фашистами, как были расстреляны множество евреев Могилёва.

Рива с родственниками, но уже с одной лошадью, продолжали свой горестный путь.

На полпути в Чаусы им предстояло пересечь довольно широкую реку. Приблизились к ней, и тут началась бомбежка.. Все, кто в тот момент уцелел, разбежались по сторонам и улеглись на землю. Не досчитались двух сестёр, Хавы и Эстер. Долго кричали и звали их. Но они не откликнулись. Отступавшие войска готовились взорвать мост через реку, и сапёры торопили беженцев. Тогда Рива, решив, что их две сестры погибли, уговорила остальных продолжить путь. Когда переправились через реку, вскоре услышали позади взрыв и поняли, что мост разрушен. Так большая семья потеряла ещё двух сестер, судьба которых осталась неизвестной. Очевидно, они погибли.

Двигались с большим трудом. Нелегко было добывать пищу и воду. Рая вспоминала, что приходилось пить из луж. Так добрались до города Чаусы. Но оттуда эшелоны уже не отправлялись в тыл. Муж Стыси, Яков Лившиц, понимая ответственность, явился на призывной пункт и ушёл на фронт, где впоследствии пропал без вести. Все очень устали. От ходьбы опухли ноги и они попытались немного отдохнуть, чтобы набраться сил для дальнейшего пути, конца которого не было видно. Решили разыскать родственницу, которая жила в городе Чаусы. Нашли её дом. Но рядом с ним увидели воронку от разорвавшейся бомбы. Рива заглянула внутрь дома и тут же отпрянула. Там лежала мёртвая окровавленная родственница. Их приютили другие люди.

Немного оправившись, беженцы вновь пошли на восток, надеясь добраться до города Кричева, из которого, говорили, ещё отправляются эшелоны. Перед тем, как покинуть Чаусы, среди отступавших войск они случайно встретили автомашину, за рулём которой был муж Ривы Миша Кисельман. Он вёз командира. Миша попрощался с женой и детьми: «Наверно мы с вами больше не увидимся». Но судьба оказалась к ним благосклонной. Пройдя дорогами войны до дня Победы, он возвратился к семье. Их две дочери с семьями живут сейчас в Санкт-Петербурге. Старшая Эмма несколько лет с семьёй жила в Израиле.

Наконец, беженцы добрались до Кричева, пройдя пешком более ста километров. Им удалось погрузиться в товарный вагон последнего эшелона, отправлявшегося в тыл СССР. Была страшная давка. Рая вспоминает, что их медный чайник сплющился под тяжестью людей. Солдаты, находившиеся на станции, поделились с ними сухарями. Наконец, они вновь оказались в пути, хотя и в неуютных товарных вагонах поезда.

Почти через месяц мои родственники добрались до западной части Казахской республики. Их направили в небольшой посёлок Покотиловка. Там разместили в сараях, где расстелили сено, на котором они спали. Стали работать в колхозе. Отец Раи по медицинским показаниям был освобождён от службы в армии. Через некоторое время, по настоянию Ривы, перебрались на запад, в город Уральск, областной центр республики, в надежде найти подходящую работу. Там сёстры, включая детей старшего возраста, в том числе и Давид Фрадкин, которому было 13 лет, работали на военном заводе до конца войны. Муж Баси, Борис Генькин, с семьёй остался в колхозе, так как умел управлять лошадью.

Маленького Яшу определили в детский дом. Откуда его забрала и усыновила бездетная семья. Рива знала, где находится её племянник, но после войны не сказала об этом его отцу, вернувшемуся с фронта. Она, видимо, решила, что мальчику без родной матери будет лучше в другой семье, и он не будет обременять отца. Ему сообщила, что сын погиб вместе с матерью. Тайну о нём Рива унесла с собой в могилу.

В период жизни в Уральске все очень бедствовали. Пришлось пережить и тяжёлый труд и голод. Первой не выдержала Стыся. Она умерла от голода, незаметно отдавая детям часть своего маленького пайка. Соня, сразу же после окончания войны, вместе с остальными уцелевшими сёстрами, возвратилась на родину, к сожалению, в состоянии тяжелой дистрофии. Она тоже часть своего пайка незаметно отдавала сыну – рабочему. Её сразу же поместили в больницу, но врачи не смогли ей помочь. Я как раз из эвакуации возвратился в Могилёв, и с тётей Соней увиделся в больнице за два дня до её смерти.

Семья Баси Генькиной жила в колхозе до тех пор, пока её муж Борис не заболел. Они решили перебраться на юг, в город Ташкент, где надеялись на помощь врачей, и где находились родственники мужа. Путь из Казахстана оказался очень тяжелым. Добирались товарными поездами, нередко на открытой платформе. В Ташкенте их ждали новые беды. По прибытию на станцию у них украли документы и деньги. К счастью, на первых порах помогла родственница. Позднее Борис отбывал трудовую повинность в специальных войсках.

После окончания войны семья Баси осталась жить в Ташкенте. Бася умерла в 1954 году в возрасте 46 лет. По-видимому, сказались и перенесенные страдания в годы войны. А её семье пришлось перенести ещё одно тяжёлое потрясение. В 1966 году в Ташкенте произошло крупное землетрясение. Борис в страшном беспокойстве бежал к дому, где жила Рая. От пережитого его частично парализовало. Он умер в 1996 году в Израиле, где его младшая дочь Аня Генькина, внуки и правнуки. Кстати, они с немалыми сложностями на севере Израиля в 2006 г. пережили Вторую Ливанскую войну.

В Могилёве жили родители моей матери, дедушка Абрам Ступельман и бабушка Сима. Я их очень любил. Именно, благодаря ним, в моей детской душе взросло ощущение принадлежности к еврейству. Я хорошо помню у них праздники, встречу субботы. Мне знаком искупительный ритуал «Каппарот». Накануне Судного дня, чтобы стать чище и ближе к Б-гу, над моей головой дедушка вращал петуха, предназначенного в жертву, из которого потом бабушка готовила бульон. Я любил беседовать с дедушкой, в том числе и на религиозные темы. Но вмешивалась мама и делала ему замечание, что я школьник, и о Боге говорить мне не положено. Мне казалось, что такого дедушки как у меня нет ни у кого. Он был кантором в Центральной синагоге. Я до сих пор помню его красивый и сильный голос, звучавший во время богослужений.

В середине 30-х годов прошлого века советская власть разрушила множество сооружений религиозного культа. В помещении Центральной синагоги был оборудован спортивный зал. Хорошо ещё, что для верующих евреев, не пожелавших расстаться с иудаизмом, разрешили открыть небольшую синагогу, которую оборудовали в деревянном домике, в глубоком овраге, рядом с Дубровенкой, притоком реки Днепр, на берегах которого расположен Могилёв. В этой синагоге дедушка был смотрителем и кантором вплоть до начала войны.

Дедушке принадлежали два деревянных одноэтажных дома и огород. На предложение моего отца эвакуироваться вместе с нами он ответил отказом. Как и многие евреи, пережившие немецкую оккупацию в 1918 году, не мог предвидеть, к каким трагическим последствиям приведет новая оккупация. После войны знакомые белорусы рассказали, что видели, как дедушка и бабушка шли рядом в колонне евреев, которых нацисты гнали в последний путь. Что думали в это время два старых человека? Дедушке в то время было около 80-ти лет. Они вырастили восемь детей, имели двадцать одного внука. И эти два человека, как и тысячи, миллионы евреев, были принесены фашистами в жертву. Дома дедушки, как и дома многих жителей Могилёва, сгорели во время войны. Мы лишь побывали на их пепелище.

В городе Вильнюсе, до войны жил старший сын дедушки, золотошвей Исаак Ступельман с женой и тремя детьми, двое из которых были семейными. Все они погибли во время оккупации. Также погибла вся семья ещё одного сына – часового мастера Иосифа Ступельмана, жившего в городе Вентспилсе в Латвии, с женой и двумя взрослыми детьми. Два брата матери, врач Давид Ступельман и экономист Натан, погибли на фронте в первые месяцы войны на защите Ленинграда, в котором они жили с семьями. Жена Давида – Лина умерла от голода во время блокады.

Моя супруга, Мальвина Цивина (Визельман), провела в эвакуации пять лет. Вспоминает, как она, тринадцатилетняя, с матерью (отец был на фронте), старшей семнадцатилетней сестрой Рахиль, и некоторыми родственниками в конце сентября 1941 года эвакуировалась из города Часов-Яр Украины. С трудом разместились в переполненном товарном вагоне без нар. А её сестре с вещами пришлось расположиться на открытой площадке вагона. В пути находились примерно месяц. Их ни разу государство не накормило. Хорошо ещё, что мать догадалась передать детям деньги и их документы. Супруга вспоминает, как она с матерью отправилась на поиски кипятка и продуктов, и отстали от своего эшелона. Ей удалось втиснуть мать в вагон другого поезда, а сама устроилась сзади паровоза, на металлической лестнице. Сейчас удивляется, как смогла целую ночь удержаться в обнимку с лестницей, над сцепкой паровоза с вагоном. Через несколько суток им удалось догнать свой эшелон, в котором осталась сестра. Высадились в Ташкенте. Несколько раз переезжали в разные города, пока их не определили в небольшом городе Маргеллан.

Там они прожили года полтора. Мальвина и Рахиль всё время в артели вязали носки и варежки для солдат на фронте. Благодаря этому получали рабочие карточки на продукты. Мальвина параллельно училась в школе. Была круглой отличницей. Рассказывала, что спать приходилось не более четырех-пяти часов. Из-за состояния здоровья сестры, по совету врача они с большим трудом переехали в Чкаловскую область, куда ранее эвакуировалась сестра их матери. Мальвине пришлась оставить учёбу. Она устроилась на работу в совхоз, в составе бригады, которая выращивала овощи. Через некоторое время, когда узнали о её «высокой» образованности, несмотря на 15-летний возраст её перевели на работу в качестве счетовода в Чкаловскую областную школу животноводов, находившуюся на районе. Помогло ей и то, что до войны ребёнком помогала отцу вести учёт в магазине, в котором он работал. Сестра Рахиль, здоровье которой улучшилось, работала в военном госпитале, помогала раненым. Там она познакомилась с будущим мужем. Григорий Чаускин на фронте получил тяжёлое ранение. Долгое время лечился в госпитале, а затем в нём стал работать в качестве бухгалтера. Ему уже было 20 лет. На должности главного бухгалтера он работал до выхода на пенсию. Инвалид ВОВ.

Летом 2000 года мы с женой второй раз побывали в США в гостях у семьи сына Александра Цивина. За год до этого, почти в одно время, они похоронили родителей нашей невестки Гали Цивиной – Залмана и Зинаиду Рыскиных. Они в годы войны потеряли двоих сыновей – Адика шести лет и Эмиля трёх. Залмана призвали на фронт в первые дни войны. А Зинаида, тогда её звали Ася, её дети и родители стали узниками Минского гетто. Асе было тридцать лет и немецкие оккупанты её, как и других молодых обитателей гетто, использовали на принудительных работах. В один из дней 1942 года, вернувшись с работы, Ася не застала ни детей, ни родителей. Их, как и тысячи других обитателей гетто, уничтожили фашисты.

Она смогла превозмочь этот тяжелейший удар судьбы, и с помощью знакомых белорусов ей удалось сбежать из гетто. Назвавшись Зинаидой, стала партизанкой одного из отрядов, действовавших в Минской области. Залман во время известной Курской битвы в августе 1943 года был тяжело ранен.