Я, конечно, мало что помню, мне было без месяца 5 лет… Но, как ни странно, я запомнила, как мы дома слушали речь Молотова о начале войны. Репродуктор у нас не выключался. Папа сказал, что война будет длиться примерно 4 года.

В октябре, когда немцы подошли очень близко, к Москве, папе сказали, что если он меня не увезёт, то меня эвакуируют с детским домом (моя мама умерла при родах). Какие-то люди отвезли меня в г. Горький, где жили мамины родственники.

Папа ещё какое-то время работал, пытался вступить в ополчение, но, может, из-за меня, может по здоровью или из-за возраста он не прошёл, потом вместе со своей сестрой Розой приехал за мной в Горький. На пароходе мы поплыли в Казань, где жили наши родственники. В дороге украли мой красивый плащ, а ещё я там заразилась корью.

Нам назначили село Балахчино недалеко от пристани (станции) Мурзиха на реке Каме. Поселили в избу к симпатичным хозяйкам – матери (вроде Анна Филипповна) и дочери Наде. Надя была школьницей, занималась со мной, читать я, кажется, немного умела, она меня научила понастоящему. Папа и Роза начали работать в школе. Роза преподавала конституцию и немецкий язык. Папа – географию, но недолго. Он же говорил немного с акцентом, и ученики пожаловались, что не понимают его. Тогда он стал работать в избе-читальне. Я бегала с ребятами (к сожалению, никого из них не помню) по всей деревне и летом и зимой. По несколько раз в день забегала в школу и каждый раз здоровалась, т.к. мне один раз сделали замечание, что не здороваюсь. А в 43-м меня записали в школу, всё равно там болталась. Мы сидели в одном классе с третьим классом. Учительница занималась параллельно, и если третьеклассники не могли ответить на вопрос, спрашивала меня и я, как правило, отвечала. В классе было холодно, сидели в верхней одежде. Тетрадей не хватало. И мы, первоклашки, писали на тетрадях в линейку через строчку, а потом по пустым строчкам другим цветом.

Хотя это было в Татарии, я не помню, чтобы мы занимались татарским языком, хотя я там училась только в первом классе. Знаю только, что на экзамен в старшие классы прислали задачу на татарском языке, учителя не смогли её решить, привлекли папу, что-то ему перевели, да он и сам понял и решил.

Было довольно голодно. Хлеб пекли из лебеды, варили суп из крапивы, бывало и без соли, варили в тряпочке овес с остями, картофельные очистки и т.д. Помню, что у нас был небольшой огородик на окраине села, что-то сажали и пололи. Было холодно, особенно зимой, а у Розы были только городские туфли на каблуках, а у папы лёгкие ботинки.

Папу на фронт не брали (возраст, здоровье), но пока мы там жили, его 12 раз вызывали в военкомат за 25 км для освидетельствования, (и столько же раз вызывали человека без ноги). Их нравы! Я жила достаточно беспечно, особой военной тревоги не чувствовала.

Из сильных впечатлений – меня однажды завалил жеребёнок, встал на меня всеми четырьмя лапами, еле освободили. Ещё я ходила в стадо встречать хозяйскую корову, не боялась. А чтобы я не боялась темноты, папа посылал меня вечером собирать щепки по деревне, ими топили.

Ещё мы собирали на поле колоски после уборки урожая. Нам не давали ни ножа, ни ножниц. Приходилось отрывать стебли зубами, что травмировало десна и зубы, и много лет их лечили уже в Москве. Зато с поля я возвращалась с хлебом, который нам давали за собранные колоски, и очень старалась донести хлеб целым. А однажды после дождей и, вероятно, разлива реки, деревню так затопило, что меня из окна избы высаживали на лодку. Мне очень понравилось.

Возвращались, вероятно, сначала пароходом до Казани, потом поездом осенью 44-го (мне – 7 лет 10 месяцев).

Чтобы вернуться в Москву, нужен был пропуск.

Из книги «Военное детство. Сборник воспоминаний детей, нынче жителей Ащкелона (Израиль), переживших Великую отечественную войну». Изд. второе, дополненное. Ашкелон — Тель-Авив, 2015.