Розенбойм Александр
ЖЕСТОКОЕ СЛОВО — ВОЙНА
Был прекрасный летний день жаркого одесского лета. Я закончил 3-й класс и был принят в пионеры. Мы с младшим братом и матерью выехали на дачу к знакомым. Ничего не предвещало беды.
И вдруг на устах всех взрослых зазвучало страшное и жестокое слово ― Война! Мы, дети, еще не понимали, что принесет нам это слово. Какие мучения, голод, смерть близких людей несет в себе это слово. На следующий день мы вернулись в Одессу. В городе было спокойно, только возле военкомата, недалеко от нашего дома, стояла огромная очередь мужчин.
25 июня я сидел на скамейке перед воротами нашего дома. Вдруг я услышал свист и увидел яркую вспышку перед глазами, меня сильно ударило головой о ворота и так оглушило, что звука взрыва я не слышал, — бомба упала на углу нашего квартала. Когда соседи втащили меня во двор, то все увидели, что ворота справа и слева от того места, где я сидел, пробиты осколками бомбы.
Так началась для меня война. К вечеру мы узнали, что другая бомба попала в мою школу, правда, там в это время никого не было.
Налеты вражеской авиации участились, они были почти каждый день. Немцы стремились уничтожить не только порт, вокзал, телеграф, но и многочисленные исторические памятники города: оперный театр, дом, где жил Пушкин, и т.д.
Крылья с крестами закрыли солнце,
Смерть с бомболюков спущена.
Зло вуппертальский крошит металл
Дом с барельефом Пушкина.
Рядом с нашим домом, во дворе большого пятиэтажного дома, был вход в одесские катакомбы. Июль, август и часть сентября нам приходилось прятаться там во время налетов. Мой отец был железнодорожным машинистом, машинистом ― наставником, с началом войны диспетчером станции Одесса-порт. Его на фронт не брали, надо было работать в порту, но он, нарушив приказ, ушел добровольцем и погиб при обороне Севастополя.
В начале августа Одесса оказалась уже в глубоком тылу у наступающих немецких войск. Все ученики 10-й класса моей школы попросились на фронт, защищать родной город:
Мальчик окончил 10 класс,
Только экзамены сдать осталось,
В темных озерах мальчиший глаз
Первых бессонных ночей усталость.
Еще не понятны в учебнике «фронда»,
И войн, и политик крутой поворот,
Но кончено детство и линия фронта
Прошла у заставы, у самых ворот.
Ну, что же — не в классе сдадим испытанье,
Доучим историю после, потом.
Оделся в шинель озорной, сероглазый
Мальчишка с еще нецелованным ртом.
Под непрерывными бомбежками и обстрелами, при нехватке воды и продовольствия город продолжал жить и бороться 79 дней и ночей своей героической обороны.
Так как город свою военную задачу уже выполнил, стал вопрос об эвакуации. Словари толкуют понятие «эвакуация» как вывоз людей, учреждений, имущества из опасных мест. Но за этой формулировкой, применительно к прошедшей войне — трагедии миллионов людей, ветрами войны сметенных со своих насиженных мест, попавших в далекие, незнакомые края, с непривычным климатом и укладом жизни, оказавшихся в чужой этнической и языковой среде.
В середине сентября нас с матерью посадили на теплоход «Грузия». На всех палубах лежали раненые солдаты. В кромешной тьме, мимо взорванного Воронцовского маяка, теплоход с потушенными огнями покинул порт и взял курс на Новороссийск. Мы вместе с ранеными находились на палубе. Впереди нас шел теплоход «Ленин». Где-то около нуля часов — впереди яркая вспышка, грохот взрыва; теплоход «Ленин» подорвался на мине. Пришлось зажечь прожектора и спасать тонущих людей.
Утром нас ждал очередной «сюрприз»: звено немецких бомбардировщиков обнаружило наш теплоход, и только умелое маневрирование нашего капитана спасло нас от бомб, которые рвались то сзади, то спереди. До Новороссийска мы дошли благополучно, от берегов Крыма нас конвоировали два наших эсминца. В Новороссийске нас пересадили в железнодорожные «теплушки» и почему-то повезли ближе к фронту, в Воронежскую область, на станцию Россошь, где разместили в кинотеатре и двух школах.
Канонада приближающегося фронта через несколько дней стала слышна, нас через неделю снова посадили в эшелон из «теплушек». Эшелон медленно, кружным путём, двигался в сторону Московской области. Несмотря на знаки красного креста (в поезде было много раненых), мы пережили ежедневные налеты немецкой авиации. Мы прятались под вагонами или в любых канавках в степи. На моих глазах погибали женщины и дети. Эти картины моего военного детства мне не забыть никогда. Часто после бомбежек приходилось чинить железнодорожные пути, и наш эшелон часами стоял в степи.
После долгих мытарств мы, наконец, добрались до станции Лосиноостровская, Московской области, где нас пересадили на подводы и через лес и болота повезли в глухую деревеньку Озерецкая, которая находилась в 60 километрах от станции. Местные жители приняли нас очень гостеприимно и разобрали по своим избам.
Через неделю моя двоюродная сестра, военврач, работавшая в Москве в военном госпитале, забрала нас к себе. Хорошо помню Москву 1941 года: темные окна домов, аэростаты воздушного заграждения, противотанковые «ежи» на улицах и шарящие по небу лучи прожекторов. Отдельные немецкие самолеты все же прорывались через три кольца противовоздушной обороны, и нам приходилось идти ночевать в метро. После 23.00 прекращалось движение поездов, в тоннелях укладывали щиты на рельсы и до 5 утра мы могли там находиться.
Так как налеты были не каждую ночь, я однажды решил остаться дома, в метро спустились мама с братом. Наш дом состоял из трех пятиэтажных корпусов, к нашему корпусу примыкала церковь, на колокольне которой стоял зенитный пулемет, который сильно мешал вражеским самолетам. В эту ночь они решили его уничтожить. Бомба в колокольню не попала, она попала во двор между двумя корпусами, которые полностью рухнули. А колокольня и мой корпус устояли, только взрывной волной выбило все окна, а меня с кровати отбросило к противоположной стене. Судьба меня сохранила и на этот раз, и я стал постоянно ходить ночевать в метро.
Голодные годы, двести граммов хлеба по карточкам (его и хлебом нельзя было назвать, но каким он был вкусным тогда!), заставили меня в 11 лет пойти работать. Меня устроили учеником осветителя в Большой театр. Я стал сразу получать 800 граммов хлеба и паёк для работников искусства!
В первой половине октября бомба уже после спектакля попала в вестибюль театра. Никто не пострадал, но с разрушенным вестибюлем работать стало невозможно, и 14 октября 1941 года часть труппы уехала в Куйбышев, но другая часть труппы и техперсонала осталась в Москве; мы перешли в филиал на Пушкинской улице и там давали спектакли для воинских частей с фронта. Если объявлялась тревога, бойцов уводили в бомбоубежище, а мы ― техперсонал, в основном это были мои сверстники 11-14 лет, занимали свои посты по боевому расписанию: кто на крыше ― тушить «зажигалки», кто на электрощитах, кто у пожарных насосов. После окончания налета спектакль продолжался. Разрушенный вестибюль был восстановлен, и в июле 1943 года вся труппа вернулась в Москву, а в сентябре в главном здании театр открыл свой новый сезон оперой «Иван Сусанин». Патриотическая тема этой оперы, я думаю, с особой силой прозвучала для зрителей в те дни.
В 1944 году моей матери предложили работу финансового ревизора в Министерстве Госконтроля Узбекистана, и мы уехали в Ташкент. Моя мать, находясь в постоянных командировках, заболела туберкулезом.
В Ташкенте я встретил день Победы.
В 1946 году мы вернулись в Одессу. Жить нам было негде, наш дом был уничтожен и нас приютила мамина сестра. Город был сильно разрушен. Мне снова пришлось работать и заканчивать 9-й и 10-й классы в вечерней школе. Мама умерла в 1950 году, и я с 12-летним братом остались круглыми сиротами.
Вот таким безжалостным катком прокатилась по моей жизни война. Священная память о людях, которые спасли мир от коричневой чумы, навсегда сохранится в моей памяти, эту память я стараюсь передать своим детям и внукам. Поэтому дни 8 и 9 мая для меня священны. В Ростоке я посещаю мемориальное кладбище советским воинам на Puschkinplatz, в Одессе ― Аллею Славы, где горит вечный огнь памяти павшим героям.
Сюда приходят старые солдаты
Поговорить о чем-то в тишине.
И пусть давно остыли автоматы,
Простим солдат, они не виноваты,
Что их сердца и ныне на войне.
Над обелиском небо голубое,
В бетон причалов плещется волна.
А здесь в граните площади героев,
Суровая, как будто перед боем,
Всегда, всегда таится тишина.
На Аллее рядом с могилами играют дети. Они радостно смеются. Мы прощаем им этот смех. Пусть смеются дети ― ВСЕГДА!
Все приведенные в тексте стихи принадлежат автору ― Александру Розенбойму.
Подготовил А. Цфасман (Германия)