Родной Бобруйск

В отличие от некоторых выходцев из г. Бобруйск, которые стараются не вспоминать, что они уроженцы этого местечкового города, я горжусь тем, что в нем родился.

Г. Бобруйск находится на правой стороне реки Бере-зина, и в неё впадает речушка Бобруйка, которая была названа так потому, что в ней водилось огромное коли-чество бобров. В связи с этим город назван Бобруйск, символом которого является «Бобр», установленный в центре нынешнего города, которому уже свыше 600 лет.

Я попытался восстановить схему г. Бобруйск с указа-нием расположения домов, в которых проживали друзья детства, родственники, а также некоторых достоприме-чательностей послевоенного времени. Сейчас многое изменилось, и Бобруйск превратился в культурный и промышленный центр, став одним из крупнейших горо-дов Белоруссии. Многие выходцы из этого города из-вестны не только в БССР и СССР, но и в других государствах (Израиль, США, Канада, Австралия).

Самыми легендарными улицами Бобруйска довоен-ных и послевоенных лет были ул. Лекерта (Московская), Инвалидная (Энгельса) и Октябрьская. Какими они были, эти улицы? Не широкие и не узкие, с булыжной мостовой или частично земляными, а также с земляными тротуарами, кое-где выложенными кирпичами и досками. Когда-то на этих улицах можно было насчитать несколько каменных одноэтажных домов. Они были неказистые, обшарпанные, в них проживало много семей голытьбы, от которых пахло нищетой за версту. В основном на улицах жил простой люд: из-возчики (балагулы), сапожники, парикмахеры, плотники, убогие и др.

“Ребята, родившиеся на этих улицах, говорили на идиш, ходили в синагогу и отмечали Песах. А еврейские заботливые мамаши готовили дома для своей семьи «цимес». Осталось в наследство бобруйчанам и кое-что от знаменитой еврейской хитрости, предусмот-рительности, благоразумия и еврейской мудрости — не подмажешь, не поедешь. Чужие парни с соседних улиц соваться сюда не смели, была прямая перспектива уйти с этих улиц действительным инвалидом” (Э. Севела «Легенды Инвалидной улицы»).

Здесь русские и белорусы-«старожилы» приняли ев-рейский образ жизни. Говорили они тоже на идиш, хо-рошо дружили с еврейскими семьями и нередко прятали их от погромов. Так, моя бабушка в 1904г. в 12 лет во время казацкого погрома пряталась в погребе соседнего дома и пробыла там 15 дней. Ей в погреб доставляли пищу и воду. После этого она была полностью седой (ни одного чёрного волоса). Поэтому её звали «Соня де шива». В судьбе этих улиц есть и другие истории. Многие не хотели эвакуироваться, так как думали, что скоро вер-нутся, как только кончится этот кошмар.

В ноябре 1941г. были расстреляны, навсегда ушли в «Каменный ров и превратились в уголь. В 11 километ-рах от Бобруйска в посёлке Каменный, на месте, где был расстрел, стоят теперь у Обелиска урны, напол-ненные чёрным углём» (Л.Ковель «Стон»).

Большинство евреев уехало в начале войны в разные, в основном южные и сибирские, районы СССР, с освобождением которых возвращались выжившими, вшивыми и больными на свою Родину. Мой дядя Абелев Лёва был командирован в город Бобруйск для организа-ции работы школ из Челябинской области, где проживал в г. Каясан с мамой, папой, братом Юдиком, сестрой Розой и братом Элей. Как он рассказывал, дом моей семьи на улице Ватной был разрушен, а дом бабушки и дедушки стоял целый и невредимый.

Там жили уцелевшие русские люди (даже в русской печке сохранились чугунки и другие предметы). Естественно, что, когда бабушка с дедушкой со своей семьёй вернулись, люди, проживавшие там, вынуждены были покинуть не принадлежавшее им жилье. Мы с мамой и братом Борисом поселились тоже там. Дом был переполнен семьями друзей и знакомых бабушки. Жили мы все как пчёлы в улье и, как говорится, «в тесноте, но не в обиде». В 1945г. дому было уже 84 года.

Детская память очень устойчива, поэтому я помню многое. Жили мы до войны в переулке Ватный рядом с дядей Максом (братом папы), его женой Фирой и их детьми Борисом (1935г.) и Ниной (1938г.). Тётя Фира бы-ла очень гостеприимной. Она часто готовила медовый пирог («леках»). У них в доме даже был специальный стол, где выдвигалась доска для нарезания «лекаха». Папа был на Финской войне и когда демобилизовался, то привёз мне матросскую бескозырку с ленточкой. Мне всё время кажется, что я в эту ленточку вложил деньги, не помню сколько, и сожалел, что перед эвакуацией забыл (дома) эту бескозырку. Не только папин подарок остался в брошенном доме — всё имущество семьи оказалось брошенным. Папа до войны был директором Бобруйского смолоскипидарного завода и, очевидно, членом ВКПб.

Помню, как в самом начале войны немецкие само-лёты бомбили город, и даже одна из бомб попала в зда-ние школы №2.

Годы скитаний

24 июня 1941г. с мамой и двумя братьями Борисом и Наумом (1940г. рождения) и семьёй папиного брата Максом мы бежали из горящего Бобруйска на предо-ставленной для этого заводской полуторке с папиного завода.

Помню хорошо, как во время бомбёжек нас останав-ливали советские солдаты и приказывали спрятаться в окопах. Мы с братом виде¬ли в окопах двух наших раненых солдат, которые стонали и плакали, но мы никак не могли им помочь, так как были детьми, и мама уже звала нас быстрее сесть в машину. Позже тётя Фира (жена Макса) сказала нам, что в нашей машине ехали двое солдат, под гимна¬стёрками у которых она увидела немецкую форму (было очень много диверсантов). Так, мы неоднократно выскакивали из машины, пока не приехали на вокзал г. Могилёва. Там мы сели в вагоны, в которых в мирное время перевозили скот. Людей было много, и бы¬ло душно, поэтому все стремились пробраться к дверям-воротам вагона. Очень хорошо помню, как кричала мама, когда в пульмановском ва¬гоне проходящего в противоположном направлении поезда увидела своих — папу Хоню, маму Сару и брата Лёву. Это было всего одно мгновение.

Эвакуировались мы в город Троицк Челябинской об-ласти. Первоначально нам выделили квартиру на втором этаже деревянного дома. Было голодно и холодно, по-этому хозяева посоветовали нам спуститься в подвал, где было теплее. Они помогали нам продук¬тами. Бабушка Сара (мама папы) спала на печке и ночами кричала «мяу», отпугивая крыс и мышей, чтобы они не погрызли крошки хлеба. В 1943 году после ранения на Сталинград-ском фронте приехал папа, больной. Кушать было нечего. Врачи рекомендовали нам уехать в Таш¬кент. От голода и болезней ещё в дороге умерла бабушка Сара, в 1943 году уже в Ташкенте умер братик Нахум.

Поселились мы в колхозе около станции Чирчик, что в пригороде Ташкента. Местные ребята (узбеки), играя с нами, закапывали кого-нибудь в горячий пе¬сок, оставляя только открытую голову, или бросали в хаус (озерцо), ко-торое кишело змеями, и когда мы начинали тонуть, вы-тягивали на берег. Так мы научились плавать. Чтобы прокормить нас, мама запекала сахарную свёклу и про-давала её на станции Чирчик. Я помню, что была страшная жара, и от солнечного удара было плохо брату Борису.

Папа работал дворником в Ташкентском институте мелиорации и водного хозяйства. Помню, как у него украли все документы и немного денег, и в каком отчая-нии он находился — ходил из угла в угол и кричал. Вскоре, в том же 1943 году, от голода и болезни па¬па умер и был похоронен в Ташкенте. Пили мы воду из арыка, и я забо-лел лишаем вместе с Борисом, сыном Макса. Помню, как мне облучали голову, и я ходил лысым. Благодаря тому, что я часто находился в больницах, и там давали что-то покушать, я выжил. По¬том мы нашли папиного брата Макса Альтшуля и его семью (сына Бориса и дочь Нину), которые нам помогали пережить голод. Сводные сёстры тёти Мани (жены папиного брата Абрама) под-кармливали нас продуктами.

Возвращение

В конце 1944 года, когда Бобруйск освободили от немцев, мы решили возвратиться в родной город. Денег на поездку не было, и ди¬рекция института, в котором работала мама, помогла нам приобрести билеты.

Мы возвращались домой, голодные и больные, вме-сте с семьёй папиного брата Макса. Ехали в пульманов-ских вагонах, битком набитых обездоленными людьми, в течение 15 дней. Я говорил маме: «Настанет ли когда-то время, когда на столе будет лежать кусок хлеба и я не захочу его скушать?»

Прибыли на станцию Харьков. Ждали поезда на Минск, и дядя Макс, подработав пару копеек, пошёл ис-кать хар¬чевню, чтобы покушать самому и принести нам еду. А в это время объявили посадку на поезд, но дяди всё не было. Мама и тетя Фира (жена дяди) кричали и звали его. Он появился лишь спустя часа два. И в это время объявили, что поезд, который ушёл в Минск, по-терпел крушение, и очень много людей погибло. И по-этому, вместо того, чтобы кричать и ругать дядю, они стали его целовать, так как он невольно спас нас от смерти. Такое вот оказалось счастье!

Поезд, в котором мы ехали в Бобруйск, был отре-монтирован незадолго до поездки, и поэтому, когда мы приехали в Бобруйск, то не могли оторвать телогрейки от свежеокрашенных полок.

Ура! Вот мы и дома

В 1944 году, будучи переростками, мы с братом по-шли в школу, в 1-й класс. В классе были еще переростки, очень много ребят блатных с хулиган¬скими наклонно-стями, и я от них мало чем отличался. Жили мы на улице Леккерта (потом Московская). Улица была весёлая — все ребята были еврейского происхождения. Шкодничали, совершали набеги на сады за яблоками и другими фруктами. Летом по утрам играли в футбол. Мяч был ма-терчатый, и день начинался с того, что кто-то бил мячом в окно. Это был вызов на улицу. Зимой катались на коньках из двух палок, привязанных к валенкам. Цеплялись металлическими крюками за борт машин-полуторок. Водители резко останавливались, вылавли¬вали нас и из-бивали. И они были правы, ничего не поделаешь. Нередко мы ходили на место «Бобруйского котла», залезали в танки и у убитых немцев вытягивали шоколад. Тащили из танка ча¬совые механизмы и снаряды. Вытягивали из них интересные для нас детали. При этом часто они взрывались, и много наших ребят по¬гибло. Брали с собой ружья, обрезали стволы и вечером стре-ляли из уборных.

Были тяжёлые послевоенные годы, и по утрам мы ходили к магазинам, в которые привозили хлеб. И здесь начиналась борьба за то, чтобы первым залезть в машину после выгрузки хлеба. Мы собирали крошки, а затем замачивали их и делали хлебцы. При карточной системе на хлеб его тяжело было приобрести. Поэтому мы, паца-ны, пробирались под ногами к прилавку и брали хлеб без очереди. А потом точно так же, под ногами у очереди, выползали, зачастую без пуговиц.

Когда была реформа денег, мы из газет вырезали две стороны рублёвки, склеивали и покупали у техничек в школе самодельные конфеты. Были и потасовки — когда привозили в школу барахло (помощь из Америки) — пи-тание, рубашки и игрушки. Учитель мате¬матики в нашем классе (подполковник в отставке) был без обеих ног и передвигался на деревянной низкой коляске на колеси-ках. Зи¬мой мы заходили к нему домой и на плечах несли его в школу. Когда мы не были готовы к занятиям, то «забывали» принести учителя в шко¬лу. Вот уж была ра-дость! Был такой случай в классе. Ученик по фамилии Немец, сын балагулы (извозчика), учился плохо и поэтому в конце учебного года он украл журнал годовых оценок и забросил его в горящую печку. Разразился скандал. Часто развлекались мы в школе на «грани»: в чернильницу забрасывали карбид и чернила выкипали; на переменах прибивали гвоздями галоши учителя к полу, и в конце урока он не мог сойти с места. Класс был переполнен учениками, и почти все были евреи.

Хочу изложить несколько интересных (с моей точки зрения) событий из послевоенных лет на нашей улице. В конце улицы Московской сохранился фруктовый сад «Магер». Его охраняли с ружьями, и вокруг периметра была сделана канава, по которой протекала вода, но это не было для нас преградой.

Несмотря на всю опасность проникновения в сад, мы нередко успешно возвращались с урожаем. Но и нередко в задницу попадала из ружья соль, и нам приходилось отсиживаться в воде и вдобавок получать нравоучение от родителей. Бобруйск после войны кипел от драк, ругани (особенно на базарах), воровства, участниками которых были подростки, и был переполнен инвалидами войны. Я помню одного инвалида без обеих ног на маленькой тачке с колёсами – подшипниками. Звали его Олег, герой Советского Союза. Так он был всегда пьяный, крикливый и предлагал, чтобы у него купили «Золотую звезду» и «Орден Ленина».

Мой дедушка работал в районе базара стекольщи-ком. Я удивлялся твёрдости его руки и зрения, когда он на глаз, без линейки отрезал определённые размеры стёкол. Я приносил ему на работу скудные обеды, приготовленные бабушкой. Они заменили мне погибшего на фронте отца и маму (она работала с утра до позднего вечера). Однажды я возвращался от деда через базар и увидел двух милиционеров, которые подталкивали ка-кого-то воришку в наручниках. Здание милиции, куда они его вели, находилось по дороге к моему дому. Вдруг они обернулись и увидев меня, следующего за ними, прихватили с собой. Я плакал, кричал, чтобы отпустили, но они завели меня в отделение. Выяснили, кто я и где живу, после чего сказали: «Вот тебе два ведра, принеси воды из колонки, помой полы и убирайся вон». Я пошёл за водой, набрал вёдра и, убедившись, что за мной не следят, другими улицами убежал домой.

В день Пасхи мы приходили к церкви, куда приезжало много сельских женщин с корзинами яиц, чтоб освятить их. Был у нас соблазн украсть яйца. Как же мы это делали? Завязывали три рубля (трёшка) тонкой ниткой и клали её около тётки, чтобы она увидела её и потихоньку тянули нитку от неё. Естественно, она отходила от своей корзины, и ребята с другой стороны забирали яйца.

Мы часто ходили в кино гурьбой, почти бесплатно. Для этого внутрь свертка клали бумагу и давали в руку женщине, которая пропускала людей по билетам. Так мы попадали в кинотеатры «Товарищ» и «Пролетарский», где кинолента через аппарат крутилась вручную. Однажды мы пошли таким образом в кино с Гилей и Нахумом. Они только приехали из Узбекистана (глухого аула) и даже забыли русский язык. Кино они впервые в жизни увидели. Как сегодня помню, мы смотрели фильм «Сказание о земле Сибирской». Когда появился кадр Москвы и Кремля с большим количеством машин, то они закричали: «Машины и люди как живые!». За это их вы-вели из так называемого кинозала.

Была у нас традиция на наших улицах. Когда среди жильцов появлялся новый пацан, то всегда проверяли его силу. Устраивали настоящую драку с кровью из носа, царапинами на спине и т.д. Так устанавливалась субор-динация, и слабый не имел права не подчиняться более сильному. Помню, когда Гиля мерился силами с кем-то из ребят, то он исцарапал лицо напарнику так, что не было живого места, и кровь струилась на одежду, а он кричал: «Кровь! Но не умер!»

Помню большую драку, прогремевшую на весь Боб-руйск, с военными лётчиками. Никто не мог установить причину. Это был 1953г., когда я приехал на каникулы из техникума. Собрался идти по Московской улице на Со-циалистическую, там всегда встречались знакомые и бывшие одноклассники.

Смотрю, на меня бежит толпа на ширину всей улицы. Никто не знал, в чём дело. Выяснилось, что из-за какого-то инцидента на танцплощадке в городском парке по-страдал один лётчик, и поэтому они решили устроить гражданским (а это были евреи) ответную реакцию.

Так и не состоялась моя прогулка. Выскочили родители и стали звать нас домой. На следующий день, а это было воскресенье, еврейские ребята решили военным отомстить. Был пляжный день, и много военных пришли со своими девушками отдыхать. Но не тут-то было.

Гражданские стали палками и руками избивать во-енных. Они тогда уходили купаться, а свою военную форму прятали под платьями девушек, но ребята смек-нули и стали каждое платье приподнимать, а увидев во-енную форму, стали поджидать. И тот получал своё. Но на этом всё не кончалось. Как я говорил, это было вос-кресенье, и в фойе драматического театра были танцы, и военные подготовились. В разгар танцев подъехали три грузовые машины с военными и шомполами стали изби-вать гражданских. Пришлось и мне получить удар по заднице. Правда, скоро приехало много военных патру-лей и милиции, которые успокоили обе стороны. С тех пор в течение 3-х месяцев был наложен карантин на во-инскую лётную часть. Стало спокойно. Интересный случай был опять на пляже. Все мы ребята пошли купаться, Яша Норкин принес с собой кусок хлеба, и когда мы вышли из воды, Яков бросился бежать за козой, которая из-под одежды выхватила кулёк с его едой.

А был ещё эпизод, связанный с купанием в Березине. Рано утром я выскочил со двора на улицу и увидел, что много ребят идёт на речку, и позвали меня. Я даже никого не предупредил, что пойду на речку. Там я встре-тил своего старшего двоюродного брата Иосифа Шваба (Абелева), он угостил меня едой. Объявили, что через час прибудет баржа, на которой можно поехать на пляж посёлка Паричи. Так мы оказались в Паричах. Мы там загулялись, ходили в лес за орехами. Когда пришли на пляж, то там оказалась группа пацанов в 25 человек, в том числе наших пятеро. Связи ведь тогда никакой не было. Был уже поздний вечер. Мы беспокоились за наших родителей, которые, как стало потом известно нам, узнали, что видели нас на массовке. Подвернулась оказия, шёл плот в сторону Бобруйска. Мы стали кричать, и нас подхватили. Было голодно, холодно и комары кусали нас.

Когда плот пришёл к причалу, я в темноте среди тол-пы встречающих увидел своего деда и маму. Я проскочил через толпу и побежал домой, залез в кровать и ожидал, что скоро начнётся «порка». Но пришли родители (меня никогда не били) и, увидев, что я сплю, пошли тоже отдыхать.

Из книги Григория Нисенбойма «С войной покончили мы счеты…»