Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Кузнецова (Брой) Фаина

Kuznetzova1

Фаина Кузнецова (в девичестве Брой) родилась в 1926 году в городе Бежецк Калининской области. После войны жила, училась и работала в Ленинграде. Окончила Инженерно-экономический институт.
В Израиле с 1991.
Живет вместе с дочерью, зятем и внуком в Иерусалиме.
На фото: Наша семья в Иерусалиме. 2007год. Я сижу. Стоят слева-направо: мой зять Михаил Казаков, внук Алекс, дочь Рая

В ВАГОНЕ ВСЕ РАЗГОВАРИВАЛИ МАЛО. ПЛАКАЛИ МНОГО

Был чудный майский день. Я окончила 7 класс и наслаждалась летним отдыхом. Мне было тогда 14 лет. Наш дом в городе Великие Луки утопал в саду. В этот город наша семья переехала из Бежецка. Мой отец, Брой Самуил Миронович, был направлен туда в 1936 году для создания типографии. В тот день мы с братом Борей лежали под вишнями и строили планы на лето. Было жарко, и я пошла в дом, чтобы взять воды. Войдя в квартиру, я увидела, что мама сидит за столом и плачет, а папа безуспешно пытается ее успокоить. Я спросила, что произошло, отец сказал: «Война с Германией». «Война с Германией? — подумала я.- Это где-то далеко!» И побежала в сад.

Kuznetzova2

Но через несколько дней наш город подвергся бомбежке. Были разбиты вокзал, почта и несколько домов – и это уже было страшно. Мы с братом и друзьями потихоньку от родителей сбегали к вокзалу, посмотреть, что там осталось, и ужаснулись – здание вокзала и железнодорожные пути были разбиты, на мосту лежали раненые и убитые, и со мной случилась истерика. Мы вернулись домой, и мама пригрозила, что будет нас запирать, а отец доходчиво объяснил нам, как вести себя во время налетов. С первых же дней войны папа был мобилизован в саперные войска, но ему дали время для эвакуации типографии, а когда мы: мама Эсфирь Борисовна, мой пятнадцатилетний брат Борис и я 16 июля 1941 года эвакуировались, мы были уже без отца, к тому времени он был в действующей армии.

Kuznetzova3

Мама из наволочек и полотенец сделала нам вещмешки, в которые положила смену белья, еду и документы. В свой мешок, кроме этого, она положила украшения, папин серебряный именной портсигар, обручальные кольца, закрыла на ключ нашу квартиру, в которой осталось все наше имущество, и мы отправились в путь.

Выходили мы пешком в направлении города Торопец, как было указано в эвакуационном листе, ввиду того, что железнодорожные пути уже были разбиты. Шли мы лесом примерно 100 километров. У Бориса был компас и карта, и все же мы придерживались принципа – далеко от железной дороги не отходить. Ночевали в стогах сена. Заходили в деревни, где мама меняла кольца и даже свою одежду (красивые платья) на еду. Вначале шли в обуви, а потом босиком. И когда, отойдя от Великих Лук на 40 километров, зашли в деревню, где жила наша няня Маруся и ее родители, они, увидев нас и наши разбитые ноги, разрыдались и никак не могли успокоиться. Потом они нарвали крапиву, положили ее в тазы и залили холодной колодезной водой. Часа два или три мы держали ноги в холодной воде, которую они постоянно меняли, и произошло чудесное исцеление. Наши раздутые раненые и обкусанные шмелями или оводами ноги стали приобретать свои обычные формы. Вокруг нас собралось много жителей деревни, которые расспрашивали нас о том, что мы видели, что происходит в Великих Луках и по дороге. Нас накормили, для нас истопили баню. Это было настоящее счастье для людей, которые все время в пути мылись только в речках. Нам дали обувь, в том числе лапти, которые оказались очень удобными при ходьбе.

На другой день мы пошли дальше. Уже недалеко от города Торопец мы встретили в лесу советских солдат. Накрапывал мелкий дождик. Они были в плащ-палатках. Увидев наше состояние, они дали нам буханку хлеба и небольшую головку голландского сыра – и это был двойной праздник: появилась еда и вера в доброту и порядочность людей. В Торопце нас поставили на довольствие, посадили в товарный поезд (такие поезда называли тогда «пятьсот-веселый»). В вагоне были сделаны нары, на которых помещалось около 30 человек. Вещей почти ни у кого не было, вероятно, большинство из них проделало такой же трудный путь, как и мы. До города Бежецка, где жила моя бабушка Рая, мама отца, мы ехали почти неделю.

Kuznetzova4

Мне не запомнилось, что кто-то в вагоне заводил знакомство. Все были подавлены и растеряны случившимся. Разговаривали мало. Плакали много. Дважды эшелон останавливался в связи с налетами немецких самолетов. Всем приказывали покинуть вагоны и прятаться в лесу. Эшелон бомбили, но, как говорят, «пронесло». В Бежецке мама устроилась на работу, а мы с братом пошли в школу. Но уже в первых числах октября 1941 года вышел приказ: всех эвакуированных, находящихся в городе, снова эвакуировать — немецкие войска подходили к городу Калинину.

Нас снова поместили в «пятьсот-веселый» и отправили на Урал, в город Алапаевск Свердловской области. Туда мы ехали очень долго, сутками стояли на запасных путях, потому что в первую очередь пропускали эшелоны с войсками и военной техникой. В нашем вагоне было очень холодно. Спали в одежде. Волосы примерзали к стенке, завелись вши, вечные спутники холода и голода. Скудную еду нам выдавали на станциях, за водой бегали самостоятельно. На одной станции брат пошел за кипятком, а в это время наш эшелон внезапно отправили намного раньше объявленного времени, и Борис отстал от поезда… Два дня мы с мамой проплакали. Мама не могла смириться с тем, что потеряла сына, что он сейчас неизвестно где, без документов, без денег, без возможности получать питание. Каково же было наше изумление, когда мы вдруг увидели измученного Бориса, входящим в наш вагон! Оказалось, что он бросился бежать вдогонку за поездом в надежде, что эшелон остановится на ближайшем полустанке. Этого не случилось, но он в отчаянии продолжал погоню за поездом, давно скрывшимся за горизонтом. Силы оставляли его… И тут его заметил машинист паровоза, который перегонялся на Восток (где были вагоны, но не хватало паровозов). Он подобрал Бориса и доставил на станцию, где в это время стоял наш эшелон, и где мы безнадежно горевали о нем. Брат был весь обмороженный – руки, лицо! Измученный и весь в угольной пыли, но живой, и снова с нами! И это было чудо!

В Алапаевске нас поселили в коммунальной квартире, в которой жили три семьи, но не в комнате, а на кухне. Одна из семей (и муж, и жена) были больны открытой формой туберкулеза. Оказавшись, наконец, под крышей, в тепле, мы были просто счастливы. На всю нашу семью выдали одну односпальную кровать, подушку и серое военное одеяло. Мама и брат сразу были направлены на работу на военный завод. Работали они по 12 часов в разные смены, поэтому на кровати спали они поочередно, в зависимости от смены. У меня же было постоянное место для сна – кухонная плита. Я спала на том ее месте, на котором днем готовили себе еду все жители нашей квартиры. Когда я, замерзшая, ложилась на печку, мне было радостно, что она теплая, но полежав полчаса, я каждый раз вскакивала, такой она была раскаленной, и часто целую ночь сидела, скорчившись на полу и прижавшись к ее стенке.

Для обитателей квартиры мы были «выковыренные», так они нас называли, непонятно, почему, то ли не могли выговорить «эвакуированные», или по другой причине, но это слово точно определяло наше положение. Относились они к нам сносно. Даже отдавали очистки от картошки, которые мама промывала и использовала для оладий. Я снова пошла в восьмой класс, но проучилась только месяц, так как в январе 1942 была принудительно направлена в ФЗО (фабрично-заводское обучение), в группу токарей. Учеба продолжалась пять месяцев, после чего я по распределению была направлена в Нижний Тагил, на танковый завод 183, выпускающий танки Т-34, но там не было свободных токарных станков, и меня переквалифицировали в строгальщика. Прибывших молодых рабочих поселили в землянке. В помещении нас было 16 девочек. За перегородкой жили мужчины, москвичи, высококвалифицированные рабочие, в основном, токари и шлифовщики. Мы получили рабочие карточки, что давало нам усиленный паек. Работали по двенадцать часов почти без выходных. В столовой нас кормили только в рабочую смену.

С наступлением холодов в землянке стало не только холодно, но и сыро. Дрова, которые предназначались для отопления, комендант общежития то ли продавал, то ли переправлял к себе домой. Наши жалобы не имели действия. Тогда мы, женская половина землянки, объявили забастовку и не вышли на работу. Мужчины пытались нас отговорить от этого, так как в военное время такой поступок могли расценить как предательство. Но мы настояли на своем. В результате, комендант был уволен, а мы отделались выговорами.

В 1943 году я получила звание «Лучший молодой рабочий цеха» и предложение перейти работать резьбошлифовщиком. Так я стала высококвалифицированным рабочим с хорошей зарплатой и льготным пайком – 0,5 литра водки, которая во время войны была хорошей разменной валютой. К концу 1943 года я получила печальное известие о том, что мой папа Самуил Миронович Брой погиб 12 июля 1942 года под Смоленском. В октябре 1944года в Нижнем Тагиле открылась вечерняя школа, и я снова, в который раз, пошла в 8 класс. До этого я окончила курсы сандружинниц, дважды меня вызывали в военкомат, но на резьбошлифовщиков была бронь. Школу я окончила в 1947 году. Хотела сразу уехать в Ленинград, но с завода меня не отпускали, и я работала там еще год, а потом добилась отъезда на учебу в институте в Ленинград, где жили мои родственники.

Я вспоминаю День победы с радостью, но и с большой печалью. Я оплакивала в тот день своего погибшего папу и всех своих близких, так и не доживших до этого дня.

Подготовила Белла Усвяцова- Гольдштейн