Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Слободер (Джохадзе) Ида

«УРР-РА! МОЙ ПАПА ТОЖЕ ВОЕННЫЙ!!!»

Родилась и жила я в Одессе. У меня с братом были папа, «пять мам» – моя мама, четыре незамужние папины сестры и бабушка. Так что росли мы в атмосфере любви, и были детьми избалованными.
К началу войны я была пятилетней девочкой, брату исполнилось девять. Помню, как, бегая во дворе, мы встречали почтальона, узнавали у него, кому повестка – призыв на фронт – и с криками «Ур-РРА!» гурьбой неслись в указанную квартиру поздравлять новоиспеченного солдата… А моему папе повестка не приходила, а я так ждала и каждый день жаловалась, что у того и у другого из моих друзей папа уже военный, «а мой папка – еще не военный!!!» На что получала один и тот же ответ:
– У папы больные ноги, на фронт его не возьмут. Но все же мой день настал! Я дождалась!
Пришел почтальон и спросил номер нашей квартиры. Я взлетела на второй этаж с криками «УР-РРА!!! Мой папа тоже военный!!! Мой папа идет на фронт!!!
Я увидела сразу всех взрослых – «мамы», бабушки, тети, и у всех на глазах слезы. Я не понимала, отчего они плачут?! Тут же я получила тумак по голове от своего старшего братца:
– Дура! – однозначно сообщил он. И тоже заплакал, и я вместе с ними: «Ну почему же я – дура?!»
Папа уходил на фронт добровольцем. Он позаботился о том, чтобы мы, отправлявшиеся с папиным заводом на Урал, выплыли из Одессы не теплоходом
«Ленин», как было решено сначала, а обменяли билет на теплоход, выходивший из Одессы на день раньше. Так он мог отправить нас в дальнюю дорогу.
Мы благополучно доплыли морем до Новороссийска. Теплоход же «Ленин», на который у нас были билеты, попал под немецкую бомбежку и затонул со всем экипажем и пассажирами…

В КОЛХОЗЕ

В Новороссийске нас уже ждал железнодорожный состав-товарняк. Мы попали в предпоследний вагон эшелона. В каждом из вагонов было пять-шесть семей. Кушать было нечего. Взрослые терпели молча, но дети не понимали ситуации и просили еды. Тогда несколько женщин, в том числе, и моя мама, собрали всех детей вагона. Каждая вынула остатки пищи, и все это богатство поделили поровну между нами. Ели мы прямо на полу вагона и с таким удовольствием, что из корок сухого хлеба не потерялось ни единой крошки!
Недалеко от Новороссийска дорога проходила по лесному массиву. Вдруг – налет! Три бомбы попали в железнодорожный состав. Из всего эшелона остался лишь наш и последний вагон. В остальных – полно раненых.
Как раз в лесосеке вдоль дороги работали на заготовке дров на зиму колхозники. Они-то и пришли нам на помощь. На подводах повезли в ближайшее село. Это был колхоз, единственными работниками и жителями которого были женщины, старики и дети. Все мужчины ушли на фронт. Лишь председатель колхоза остался – это был пожилой уже мужчина на костылях.
Разместили нас по домам, по семьям. Мы попали в семью, где жила бабушка и молодая мама с грудным ребенком. Была у них в хозяйстве корова. Молоко сдавали в колхоз, и то, что удавалось надоить больше нормы, оставалось на пропитание. Каждый день мама получала от нашей хозяйки пол литра молока – для меня и для бабушки. Все остальные члены семьи, включая десятилетнего брата, пошли работать в колхоз. Меня же отдали в детский сад.
Что запомнилось? Кормили раз в день. На большой стол в обед ставили таз с какой-то кашей. У детей были деревянные ложки, и все лезли в этот таз за едой. Я была мала, и добраться до каши мне не удалось. Осталась голодной. Понятно, что назавтра в садик я идти уже не хотела. Как я ни вырывалась, ни плакала, а в сад меня все же отвели. Наверное, о вчерашнем «голодном опыте» кто-то рассказал воспитательнице. Только в обед меня посадили в углу отдельно и дали отдельную мисочку с кашей.
Если у колхозников было какое-то пропитание с огорода, то у таких беженцев, как мы, еды не водилось. В колхозе давали за работу чуть муки или зерна. За кражу даже пригоршни зерна можно было угодить под суд! Брат мой, работавший в конюшне, как-то наелся с голодухи овса. Заболел, поднялась температура…
Наш дом выходил фасадом на главную деревенскую площадь. На этой площади разбили цыгане табор. Несколько кибиток, повозки, лошади, полно детворы, грудные дети… Однажды молодая цыганка с грудничком постучала в нашу дверь. Мама открыла. Цыганка просила молока, но мама ответила, что в доме она не хозяйка, так что распоряжаться чужими продуктами не имеет права.
Цыганка разозлилась и пригрозила маме:
– Ты об этом еще пожалеешь!
Вскоре табор стал собираться в дорогу. Все подводы запряжены, кибитки выстроились перед отправкой. Нам, детям, все это было страшно интересно, мы крутились рядом, наблюдая за сборами.
– Эй, детвора, кто хочет покататься?! – бросила в нашу сторону цыганка.
Понятно, что хотели все! Но цыганка выбрала меня. Усадила на последнюю повозку. Я сидела спиной к лошади, свесив ножки вниз с телеги. Табор тронулся и стал набирать скорость. Тогда только дети сообразили, что меня увозят, и подняли крик. А я была счастлива!
Вскоре за повозками цыган бежала толпа – и взрослые, и дети, и моя мама. Кричали, чтобы цыгане остановились. Но никто не обращал на них внимания! Мама кричит мне:
– Прыгай! – Я плачу, тяну к ней ручки, но прыгать боюсь!
Мама сделала еще один рывок и почти нагнала повозку. Я потянула к ней руки и ноги, и она буквально выдернула меня из повозки за ногу. Я отлетела на обочину на несколько метров. Лежу и молчу. Вокруг собрался народ, а я молчу. Мама испугалась, что ребенок «убился», но тут, спустя несколько минут после падения, я заголосила. Ни синяков, ни царапин на теле не было, но страшно болели и спина, и ноги. Меня домой несли на руках. Через несколько дней все забылось. А вот через много лет я лишилась ног…

СНОВА В ПУТЬ!

Немцы подходили к нашим местам. Семья вновь собралась в путь. Кто-то довез нас до станции, где на две минуты останавливался поезд. Мы еле успели погрузиться в вагон. Конечно, билетов ни у кого не было. Мама и тети снимали с себя сережки, оставшиеся украшения… Доехали до города Пермь А здесь уже холод, снег… Мы же выезжали из Одессы, как нам говорили, «максимум на два месяца» – никаких теплых вещей с собой! Одна из папиных сестер чудом смогла прикрепить нас к офицерской столовой. Она находилась на другом краю города. Нужно было физически появиться там два раза в день – утром на завтрак и в обеденное время. «На вынос» еду не давали. Пришел – поел, нет – оставайся голодным.
Нести меня через весь город было уже тяжело – шестилетка. А на ногах у меня – все те же сандалики, другого ничего достать было нельзя. Все вещи, какие было возможно продать или обменять, ушли на пропитание! Ножки мои от холода покраснели, распухли и болели. Я ревела и отказывалась идти в столовую через всю Пермь!
Тогда мама набралась решимости и пошла прямо к начальнику столовой. Она просила его разрешить её, мамину, порцию вынести из столовой для больной, оставшейся дома, дочки.
Маме повезло встретить хорошего человека. Он разрешил ей поесть самой и взять порцию домой для меня. Кроме того, предложил работать в столовой посудомойкой. Мама, конечно, согласилась!
Военных кормили неплохо, так что на столах оставались остатки еды, хлебные корки. Мама собирала их и наказывала мне с братом обходить соседние бараки с беженцами, чтобы поделиться с ними едой. Каждый день к дверям столовой приходила сухонькая старушка с кулечком мелких и очень кислых яблок. Их называли «дичкой». Солдаты иногда покупали у бабушки яблочко, давая ей взамен деньги. Порой мама давала нам кулечек с едой и говорила, чтобы мы пошли к бабушке и обменяли на яблочко себе. И если мы приходили за яблоком повторно, то мама сердилась:
– Вы уже ели сегодня. Вот вам пакет с корками – отдайте бабушке, а яблочки раздайте детям в бараках!
Мы на маму сердились, но наказ её выполняли.

ШКОЛЬНИЦА

В 1943 году я пошла в первый класс. Учеба в пермской школе оставила у меня тяжелые воспоминания. С нами – детьми-беженцами – мало кто дружил. Мы были бедные, голодные, неухоженные, «дикие». Иногда, проходя мимо стайки местных детей, можно было услышать озлобленное или презрительное:
«Понаехали!»
Однажды одноклассница попросила у меня карандаш. Она хотела не попользоваться им, а забрать себе, насовсем! А у меня был единственный карандаш. И я, конечно, его не отдала.
– Зачем он тебе нужен? Жидовка?! Понаехали сюда…
Слова «жид» я до этого не слышала. Не знала, что оно означает. НО так, КАК это слово было брошено, не оставляло сомнений в том, что это что-то нехорошее, постыдное.
В ответ я стукнула обидчицу пеналом. Та в крик, в слезы. Маму вызвали к директору. Мама работала, так что со мной пошла тетя.
Мама обидчицы задавала во встрече тон и требовала от учительницы, чтобы меня выгнали из школы. Тетя слушала эту перепалку молча, а потом громко сказала:
– Инночка! Если тебе еще когда-то кто-нибудь скажет слово «жид», то бей!
И не один раз, а много!
В Перми я проучилась всего полгода, потому что 10 апреля 1944 года освободили Одессу, и мы отправились на родину.
Во втором полугодии я уже пошла в первый класс одесской школы. Помню, что на большой перемене учительница шла по проходу между партами и на салфеточку клала рядом с каждым школьником малюсенькую булочку и две чайных ложки сахара… Ой, как же это было вкусно!!!
За партой со мной сидела девочка по имени Флора. Она была постоянно голодна и буквально обсасывала «сахарную бумажку» после перемены. Однажды она спросила меня, варят ли у меня дома картофель.
– Конечно, бабушка готовит обед, – простодушно ответила я.
– Приноси мне лушпайки (картофельные очистки – прим. редактора)! – попросила Флора. Мы с мамой были в Одессе под немцами. Картофельные лушпайки нас от голода спасали. Знаешь, как за них дрались!?

МОЯ ЛЮБИМАЯ КУКЛА

Вернувшись в Одессу, мы застали наш дом по улице Карла Маркса, 44 полуразрушенным. В него попала бомба, так что для жилья он был непригоден. Но так как жилья не было никакого, то часть наших бывших соседей «полуподпольно» продолжали жить там.
Они-то и рассказали нам о судьбе моей любимой куклы.
Её из командировки в Москву привез мне перед войной папа. Подарок был роскошным – огромная, в мой рост, говорящая и почти совершенно «настоящая» кукла! Я так плакала, когда мне сказали, что в эвакуацию мою любимицу взять нельзя!
– Оставь, дочка, через два месяца все равно вернемся! Кукла подождет тебя в шкафу.
И куклу поставили в шкаф, закрыв дверь.
Когда немцы ворвались в дом, они искали не только людей, но и ценные вещи, драгоценности. В нашей квартире раскрывали все ящики, шкафы… И вот, внезапно, на фрица, открывшего дверь шкафа, падает кукла! От испуга он изрешетил её из своего автомата в крошки, а потом вместе с товарищами в отместку и со злости ходил по квартире и крушил все вокруг!

Ида Слободер (Джохадзе) родилась в Одессе 28 декабря 1935 года.
Закончила Одесский технологический институт им. Ломоносова, инженер-технолог. Работала на целине.
С 1994 года живет в Израиле.

Из книги «Взрослое детство войны. Сборник воспоминаний — 2». Издано Культурно-просветительским центром и общиной «КЕЙТАР» совместно с Городской компанией по культуре г. Ашдод, Израиль, 2013 г.