Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Ваксман Александр

Родился в 1933 в поселке Краснополье в Белоруссии.
Окончил с отличием физико-математический факультет Днепропетровского университета.
Работал преподавателем в институте.
С 2002г. проживает в Германии, в Шверине.

В БУХАРЕ

Место моего рождения ― поселок Краснополье. Сегодня ― это поселок городского типа в Могилевской области Белоруссии. Тогда он был типичным еврейским местечком. В довоенное время в Краснополье была еврейская школа, еврейский детский сад, еврейская библиотека. Многие евреи сохраняли свою веру, а некоторые из евреев-ремесленников, объединенных советской властью в артели, не выходили на работу по субботам и в дни главных еврейских праздников. Когда мне было лет пять, отец повел меня в синагогу. Был яркий теплый день. В синагоге отмечался какой-то праздник. Там я увидел много людей, все веселились. Помню, и мне было хорошо и весело.

Семья наша состояла из четырех человек. Отец был советским служащим, мама ― домохозяйкой. Кроме меня у них был младший сын, мой брат, 1937 года рождения.

Крапснополье, окруженное лесами, отстояло от ближайшей железнодорожной станции Костюковичи на 50 километров. Дорога туда была очень плохой.

К началу войны мне было восемь лет. Детская память сохранила много впечатлений военного времени. Но вряд ли обо всех из них я смогу рассказать.

Самое первое впечатление о войне: в небе короткий воздушный бой и к нам на улицу Советская упала небольшая бомба. В нашем доме выбило стекла. Вскоре по нашей улице, обычно малолюдной, толпами шли отступающие красноармейцы. Запомнились лица солдат ― уставшие, измученные, растерянные. Иногда можно было увидеть лица командиров, которые выглядели более сытыми и уверенными.

Начались разговоры: уезжать или не уезжать. Отец посадил маму, моего брата и меня на повозку с ранеными, и мы двинулись в сторону станции Костюковичи. Переночевали в лесу. Но утром почему-то вернулись обратно. Потом отцу выделили лошадь с телегой. На нее погрузили нашу семью, семью маминой сестры, немного пожитков и двинулись в путь. Кругом было много беженцев, ими была забита вся дорога. Я чувствовал, что настроение у всех взрослых тревожное: боялись попасть в окружение к немцам. Каждое утро, перед тем как тронуться в путь, взрослые обсуждали, в каком направлении двигаться дальше. В одном месте мнения попутчиков разделились: одни намеревались двигаться в сторону Стародуба, другие ― на Новгород-Северский. Мои родители выбрали Новгород-Северский, благодаря этому мы смогли избежать окружения. Те же, кто выбрал Стародуб, как мы потом узнали, попали к немцам и погибли.

Помню эпизод из нашего движения на телеге. В небе появились немецкие самолеты. Они на бреющем полете начали расстреливать двигавшийся неподалеку от нас эшелон. Люди выбегали из вагонов и бросались на землю в надежде спастись. По ним тоже стреляли.

По пути мы встречали разбросанные с немецких самолетов листовки. В них содержались призывы убивать «жидов и коммунистов».

Наше бегство на лошадке продолжалось…

Мы видели потоки беженцев; много скота, который гнали на восток; отступающие советские войска. А вокруг была красивая природа, хорошие, теплые дни и ночи.

Мы прошли много сотен километров и где-то в середине июля добрались до Курска. В Курске формировались эшелоны из крытых товарных вагонов для отправки на восток нахлынувших сюда беженцев. Мы оказались в одном из таких битком набитых вагонов. Сколько времени мы ехали, я не помню. В памяти остались налет немецких самолетов в начале нашего движения на поезде и долгие стоянки в казахстанских степях, во время которых мои родители пытались добыть что-нибудь съестное ― купить или обменять у подходивших к поезду местных жителей. О них говорили, что это кочевники.

Наконец, мы прибыли на станцию Каган, недалеко от Бухары. Там скопилось огромное количество беженцев, которых распределяли на местожительство в Узбекистане. Нас направили в Бухару.

Мы поселились в небольшой комнате на окраине города. Вокруг все было непривычно. Не было лесов, под ногами сухой песок, на улицах ― арыки.

Осенью 1941 года отца мобилизовали на фронт. В первое время мы получали от него письма. Но примерно через полгода письма приходить перестали. Потом пришло извещение, что он пропал без вести. Но у нас теплилась надежда, что он все-таки жив.

Мама не имела специальности. Но надо было работать, чтобы получать карточки на хлеб. Она пошла работать уборщицей на швейную фабрику. Еды постоянно не хватало. Запомнилась так называемая джугара ― что-то вроде белой крупы, из которой варили суп или кашу. У нас её в шутку называли «манной небесной», которую ели евреи, блуждая в пустыне. Довоенная жизнь вспоминалась как райская и мы стремились поскорее вернуться к себе домой.

Прощаясь со Средней Азией, мы, дети, распевали кем-то сочиненный куплет, в котором не все слова нам были понятны, но очень аппетитно звучала последняя строчка:

Прощай, Каган и Бухара,
Прощай шалган и джугара,
Хай живе Украина,
Бульба и свинина.

Летом 1944 года мы направились в родные края. Ехать приходилось со многими пересадками, в вагонах и на крышах вагонов. Проезжая через освобожденную территорию, мы видели сплошные развалины, от деревень остались одни печи.

Наконец, мы добрались до Краснополья. К счастью, наш дом уцелел. Но он был занят белорусской семьей, которая надеялась, что мы не вернемся. Вскоре эта семья выселилась из дома. Он находился в жалком состоянии: почти все окна, выбитые в первые дни войны, были заложены кирпичами, многое было разрушено. Дом надо было восстанавливать.

Мама сделала запрос в военкомате о судьбе отца. Пришел ответ, что он погиб в 1944 году. Погибли и его братья, в том числе Герой Советского Союза Исаак Ваксман. Погибли и многие родственники мамы. В Краснополье во время оккупации было гетто, в которое согнали евреев из окрестных мест. Во время «акций» 1941-44 годов было убито 1500 человек.

Маме, оставшейся без мужа и не имевшей специальности, было очень трудно. Она бралась за любую работу: надо было кормить двух детей. Она перекапывала поле после убранного картофеля, чтобы найти хоть немного картофелин. В то время могли за это сурово наказать. Собирала щепки, чтобы протопить печь и сварить чугунок картошки. Когда восстановили артель, она пошла туда работать уборщицей.

Мне приходилось стоять в очередях, чтобы получить хлеб. Очередь занимал ночью. Когда привозили хлеб (а его привозили не всегда), начиналась давка. Но зато когда в моих руках оказывалась буханка тёмного непропеченного хлеба, я был счастлив.

На следующий год нам выделили участок земли под огород. Стало легче ― теперь мы были обеспечены своей картошкой.

Наступали послевоенные, не очень легкие годы…

Подготовил А. Цфасман (Германия)