Мы бежали в сентябре 1941 года из украинского города Шостка, в котором я родился и вырос, когда немецкая армия была в 40 км от нас. Нам повезло – мы не шли пешком, как многие, а ехали в кузове грузовика (тогда мне, восьмилетнему мальчишке, казалось — огромном), в котором разместилось 30-40 женщин и детей, в том числе наша мама, я и моя шестилетняя сестра. Всякое бывало в этой двухнедельной поездке: и бомбежки, и немецкие истребители, обстреливавшие беженцев из пулеметов. Но особенно мне запомнился один эпизод.

Не помню, на какой день приехали мы в маленький городок – грязные, голодные и обессиленные. Все женщины решили, что мы должны тут остановиться, помыться, поесть и передохнуть. День клонился к вечеру, городок был тихий, зеленый, и казался безопасным. Но наш водитель сказал: «Нет, не будем здесь останавливаться, лучше на природе». Мы проехали 3 – 4 километра, остановились на пригорке вдали от дороги и начали устраиваться на ночлег. И в этот момент налетела немецкая авиация. В свете закатного солнца было хорошо видно, как бомбардировщики выстроились в круг и буквально за 5 минут стерли этот городок с лица земли. С нашей горки все просматривалось как на ладони, только звуки разрывов доносились оттуда, и весь городок превратился в один огромный клубок дыма. Все молчали, даже дети, обычно шумные, примолкли. Все понимали, что наш водитель спас всех от неминуемой гибели.

С тех пор прошло больше 70 лет, но и сегодня я не могу спокойно слышать звук пролетающего самолета. Хотя у сегодняшних самолетов звук совсем не такой, как у военных “юнкерсов”, те завывали очень уж противно. Говорят, что немцы специально устанавливали на самолеты завывающие устройства – для устрашения.

После почти двухмесячного скитания по вокзалам и теплушкам нас привезли в глухую уральскую деревушку, где был леспромхоз – предприятие по заготовке леса. И название деревни было соответствующее – Ощепково. Спиленные стволы сосен подвозили на тракторе к железной дороге – 40 км. Снега выше крыши, морозы. Дали нам комнатку, маму взяли на какую-то работу, я пошел в школу, сестра оставалась дома. Моей обязанностью было утром сходить на другой конец деревни и принести паек – хлеб и молоко. И вот я иду по тропинке, в одной руке полбуханки черного хлеба, в другой графин молока. Руки голые, перчаток нет. Вдруг графин выскальзывает из онемевшей руки и разбивается. Я стою, и меня охватывает ужас: чем кормить сестренку и, главное, – с чем я завтра пойду за молоком?

Я не помню, как и что было дальше, и как мы выжили в эту зиму 1941-42 года. Впрочем, в начале 1942г. мы уехали из леспромхоза в районный центр Белоярка, тоже Свердловской области, куда папу назначили помощником прокурора. Он, о чудо(!), вернулся из ополчения живой и даже не раненый, в то время как в ополчении погибали почти 100%. Вот на его паек мы и жили до осени. А осенью у нас появилась картошка с нашего огорода, так что голодная смерть нам уже не грозила.

В этом году я окончил первый класс, в этом же году к нам в село приехали семьи папиных братьев: Матус с женой Блюмой и дочкой Кетей из Киева и Абрам с женой Лизой и дочками Галей и Кетей, которых вывезли из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера, «дороге жизни». Они были до того худые, что напоминали пауков с четырьмя конечностями. Кетя – ей было 2 года – вообще не ходила, а ползала на четвереньках и все время искала еду, даже после обеда. Первое время все три семьи жили в нашей квартире – двух комнатах с русской печкой и голландкой, общей площадью метров сорок. А еще с нами жила мамина тетя Рахиль, тоже из Питера. Со временем семьи потихоньку рассосались — все нашли жилье, только тетя Рахиль жила с нами до конца войны.

Несколько эпизодов из жизни в Белоярке. Прежде всего, заготовка дров для отопления квартиры и готовки пищи. Дров на зиму нужно было кубов 15. Выделили нам делянку в сосновом лесу, километров 10 от села. И вот мы с папой идем в лес, несем топор и пилу и начинаем валить деревья, а мне лет 9-10. Сначала нужно подрубить дерево поближе к земле, потом мы пилим его в этом месте, и оно падает. Предполагается, что дерево упадет в сторону подруба, но так бывает не всегда, и тут нужно быть очень внимательным, чтобы не придавило. С упавшего дерева нужно обрубить сучья, распилить его на куски метра по четыре (чтобы потом вывезти) и сложить в штабель. В каждом дереве высотой 15-20 метров примерно полкуба дров, вот и считай. А зимой (летом туда дороги нет, только на санях) мне дают лошадку, и мы вдвоем с таким же мальчишкой, как я, едем на делянку, накладываем на сани 6-8 стволов и везем их в село. А лошадка такая же голодная, как и мы, и везти не хочет. Потом, уже дома, эти стволы нужно распилить на куски 40-50 сантиметров, и расколоть, и все это делаем мы с папой.

А еще мы, пацаны, добывали дрова на заброшенных дворах. Нужно найти кусок бревна, чтобы мог унести, воткнуть в него топор и взвалить на плечо. И вот однажды я нашел такое бревнышко и почему-то решил придержать его правой рукой, а топор воткнуть левой. И, конечно, рубанул по пальцу. Ничего, замотал палец носовым платком, притащил дрова домой. Зажило, только след остался.

В этой Белоярке мы прожили до лета 1947 года, там я окончил 7 классов. Почему мои родители не вернулись в Украину – не знаю. Возможно, папу не отпустили, прокуратура в те времена была очень серьезной организацией, просто уволиться и уехать было нельзя. А в 47-м году папа получил назначение в г. Каменск-Уральский на должность помощника прокурора, и мы туда переехали: папа, мама, мы с сестрой и маленький братик Миша, родившийся в 1944 году. Как мои родители решились на прибавление семейства во время войны – ума не приложу. Впрочем, 70 лет назад все это делалось не по плану. В Каменске наша семья прожила долго. Там я окончил школу с серебряной медалью — золотой не дали, поставив «четверку» за сочинение. Затем уехал и поступил в вуз, оттуда уже на работу в Березники. Только после того, как в 1964 году умерла мама, а в 1966 уехал в Киев папа, я перестал считать Каменск нашим домом. Впрочем, мой брат Миша до сих пор живет там. Дрова мы уже не заготавливали – покупали, а вот работать на огороде, кормить поросенка, косить траву, даже доить корову – все это мне приходилось делать. В 1964 году я уже со своей семьей вернулся в Украину.

Из книги Григория Нисенбойма «С войной покончили мы счеты…»