Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Ильин Михаил

Родился в 1929. В 1941-45гг. находился в эвакуации в Казахстане. С 1959 года жил в г. Чернигове (Украина). В течение двух десятилетий работал начальником отдела в Управлении строительства Черниговского облисполкома, затем был заместителем начальника строительного управления.
В 1993г. ушел на пенсию.
С 2002 г. Живет в Германии, в г. Росток.
Имеет двух сыновей.

ТРИНАДЦАТИЛЕТНИЙ ТОКАРЬ

Мое довоенное детство прошло в местечке Комарин, в белорусском Полесье. Это было небольшое местечко на берегу Днепра, со всех сторон окруженное лесами и озерами. Издавна местечко населяли евреи. И хотя в довоенные годы в нем селились и белорусы, евреи занимали весь центр.

Родня была большая. Её возглавлял дед по отцу, имевший 10 детей. До революции он был владельцем кожевенной мастерской. В 30-е годы в ней размещалась синагога. Иногда я с дедом ходил туда, видел, как молились старые евреи. С дедом мы жили в одном большом деревянном доме. Здесь же жили еще два его сына с семьями. Мы, многочисленные внуки, очень любили деда и стояли в очереди, чтобы зайти к нему. В комнате у деда была большая обогревательная печь. Она на идише называлась «грубе». Зимой было приятно стоять рядом с дедом у печки и греться. Однажды, когда я стоял близко к дверце печки, на мне загорелась одежда. Её с меня быстро сорвали и погасили.

Отец ― Хонан Ильин, был директором промкомбината, самого большого предприятия местечка, где работали евреи-ремесленники, портные, сапожники, парикмахеры и др. При промкомбинате были еще кирпичный завод и электростанция, которая обеспечивала электричеством всё местечко. Запомнился один случай, который произошел в 1937 или 1938 году. Шло торжественное заседание по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Вдруг погас свет. В те годы это могло быть расценено как «происки врагов народа». Отец был очень встревожен. Но, к счастью, через несколько часов свет зажегся.

Когда началась война с Финляндией (ноябрь 1939г.), отец добровольцем пошел на фронт. Вернувшись, он вновь занял место директора комбината.

На советские и некоторые еврейские праздники все родственники собирались в нашем большом доме. За столом сидело человек 20-30. Еду готовили в огромных кастрюлях и сковородах. Кашрут соблюдали далеко не все. Более того, в хозяйстве большинства наших родственников были и «кабанчики» (поросята). За столом было шумно и весело. Пели песни ― русские советские, еврейские советские, народные еврейские.

Перед самой войной бабушка по матери получила письмо из Германии от сына, который после революции работал там в советском посольстве. Он просил бабушку обратиться в Москву, чтобы его отозвали в СССР. Но никто ничего не смог сделать.

Когда началась война и гитлеровские войска приблизились к нашим местам, бабушка категорически отказалась эвакуироваться. Она была убеждена, что её как мать дипломата, работающего в Германии, не тронут. С ней остались многие из её родственников. И все они погибли.

Вскоре после войны мы узнали о судьбе нашего родственника-дипломата. Гитлеровские власти не тронули никого из дипломатического корпуса, даже евреев. Они погрузили их в эшелон и где-то обменяли на немецких дипломатов, работавших в Москве. В Советском Союзе многие из них были сосланы в Казахстан и размещены неподалеку от Акмолинска (впоследствии Целиноград, ныне Астана. — Ред.) Парадокс судьбы: в годы войны мы тоже оказались в Акмолинске, но, не зная друг о друге, встретиться нам не довелось.)

*     *     *

Начало войны запомнилось особенно хорошо. Я вместе с другими детьми, как обычно летом, находился возле озера. Одни купались, другие ловили рыбу, третьи катались на лодках. Вдруг в небе показались самолеты. Для нас это было вновинку: до того мы их никогда не видели. Мы удивленно и радостно смотрели на них. Вдруг из самолетов начало что-то падать и в воде взрываться.   Нам не было страшно. Более того, мы были рады, потому что всплывала оглушенная рыба, и мы собирали её. Самолеты улетели дальше, очевидно, бомбить Киев. Только когда в местечке начали кричать «Война, война!», мы поняли, что началась война.

Отец сразу же поспешил в военкомат и добровольцем ушел на фронт. Мать осталась одна с тремя детьми. Старшим был я ― мне уже исполнилось 11 лет, сестре было 8, брату ― полтора года. Вскоре встал вопрос об эвакуации. Бабушка и почти вся ее родня уезжать отказались. Мы собрались уезжать, но лошать нам не досталась. Нам выдали телегу и двух волов. На них мы добрали до моста через Днепр. В это время налетели немецкие самолеты, бомбили, но в мост не попали. Как только мы проехали мост, его взорвали наши, чтобы задержать продвижение немецких войск.

Забота о волах целиком пала на меня: днем я ими управлял, а ночью пас. Двигались они очень медленно. Пришлось искать им замену. Вместе с нами на восток гнали много скота: коров, овец, лошадей. Мы купили лошадь ― большую и сильную. Но мы не знали, что она была плохо объезженной. Да и я для нее был «несолидным» хозяином. Однажды она перестала меня слушаться и «понесла» нашу телегу с огромной скоростью. Трудно представить, что было бы с нами, если бы не два солдата, которым удалось остановить и усмирить её. На ней мы добрались до города Старый Оскол, в Курской области. Мы сразу погрузись в товарный вагон поезда, который повез нас в Среднюю Азию.

Ехали мы долго. В дороге нас бомбили, мы выбегали, прятались, снова забирались в вагон и ехали дальше. На станциях мама бегала за водой и продовольствием.

Наконец, мы доехали до станции Яныкурган в Казахстане. Нас направили в колхоз, который объединял два небольших села. Как старший мужчина в семье я стал её «кормильцем» — пошел работать ― копать арыки для полива полей. И заработал 36 кг пшеницы! Зерно мололи сами вручную ― двумя каменными жерновами. Измельченную массу заваривали в кипятке, получалась «затеруха». Других продуктов не было. Маме пришлось продавать оставшиеся вещи и ценности, чтобы хоть чем-то кормить детей.

Для меня же нашлась дополнительная возможность   добывать еду. Старый сосед-казах приглашал меня на «охоту». Он сажал меня с собой на ишака и вёз в место, где когда-то стоял аул, полностью уничтоженный, как рассказывали местные жители, конницей Буденного. В этом месте были высохшие колодцы и бегало много зайцев, которые туда попадали и не могли выбраться. Старик на веревке опускал меня в колодец и палкой, которую он мне давал, я убивал зайцев, а затем поднимал их наверх. Кругом шипели гадюки, было очень опасно. Но я лез много раз, потому что знал, что и нам достанется немного заячьего мяса.

Жить было очень голодно. И по вызову одной из маминых сестер в начале 1943 года мы перебрались в город Акмолинск. Разместились на жительство в сарае, где хранился кизяк. Меня, 13-летнего, сразу же приняли на военный завод токарем. Это был эвакуированный из Мелитополя комбайновый завод, который здесь производил артиллерийские снаряды. Цеха были сделаны из досок. Но внутри цехов было жарко в любую погоду от работавших станков, раскаленного металла и горячей стружки. Работали по 12 часов в день без выходных. При этом были дневные и ночные смены.

Во время освоения профессии токаря со мной произошел такой случай. Мой наставник захотел жениться. Для этого ему было необходимо освободиться от работы хотя бы на один день. Но ему было в этом отказано. И тогда он решил пойти на хитрость. Он попросил меня, чтобы я внезапно включил станок и слегка травмировал ему руку. Он рассчитывал получить освобождение от работы ― больничный лист и за это время жениться. Но больничный лист ему не дали. За мою «неосторожность» другие токари меня осуждали. А я не мог им сказать правду. Что касается моего наставника, то он смог жениться только после окончания войны.

По истечении трех месяцев ученичества я успешно сдал экзамен, который принимал главный инженер. Я стал токарем. Теперь мне полагалась рабочая продовольственная карточка, но по ней можно было получать только хлеб. Члены моей семьи получали нормы иждивенцев, которые были значительно меньше. Помимо получения хлеба я имел возможность питаться в рабочей столовой. Хлеб, который мы там получали, был пропитан спиртом. Это делалось якобы для того, чтобы противодействовать цинге. Но пропитанный спиртом хлеб «бодрил» нас во время работы, особенно в ночную смену. Мне, как рабочему, полагалось еще пол-литра спирта в месяц. Мама меняла его на хлеб: за одну бутылку можно было получить две буханки хлеба. Это было немалым подспорьем для семьи.

Одежду на заводе не выдавали, а своя уже износилась. Мама шила нам одежду из шинелей убитых на фронте солдат. Мне она из кусков сшила штаны и пиджак, в которых я ходил и на работу, и на первые свидания.

На заводе работало много молодых людей допризывного возраста. Из-за тяжелых условий жизни и труда многие из них стремились уйти на фронт. Отработав 12-часовую ночную смену, они бежали в военкомат. Тех, кому повезло, забирали в армию. Остальных отлавливала администрация завода. Их судила во время обеденного перерыва специальная «тройка», которую возглавлял директор завода. Обычно наказание было одно ― тюремное заключение на определенный срок. Это означало, что осужденный должен был отработать обычную 12-часовую смену и возвращаться не домой, а в тюрьму. Взамен же «сбежавших» на фронт мы, молодые, должны были отрабатывать сверх своих 12 часов еще 6 часов — «за того парня».

Об отце мы долгое время ничего не знали, считали, что он пропал без вести. После того, как стало известно об освобождении Комарина, одна из моих теть отправила туда письмо, чтобы узнать о судьбе оставшихся там родственников. В ответ ей написали, что все родственники погибли, что Комарин освобождало подразделение Красной армии, которым командовал Хонан Ильин, то-есть отец, что он приказал повесить всех полицаев. Но в Комарине ему сказали, что его семья погибла. В надежде, что кто-то из нас остался в живых и вернется, он оставил одной женщине шинель и деньги. Обо всем этом тетя сообщила нам. Сколько было радости и счастья ― отец жив!

Вскоре мы получили от отца письмо. Он сообщил, что жив и здоров, и сказал, кому оставил для нас шинель и деньги. (Когда мама вернулась в Комарин, эта женщина уже «израсходовала»и деньги, и шинель, но она возместила все это молоком, что явилось для нашей семьи немалым подспорьем).

Через какое-то время отца тяжело ранило. Он долго лежал в госпиталях. В конце 1944 года его освободили от воинской обязанности. Он вернулся в Комарин и начал работать. Дом наш сохранился, хотя частично был занят другими людьми. От хозяйства ничего не осталось. Отец продал свое офицерское обмундирование ― шинель, сапоги и др. — и купил телку. Через год в хозяйстве уже были корова, поросенок… Голод отступил. Но отец долго не прожил. От полученного ранения он умер вскоре после войны.

… После освобождения Комарина мне не удалость вместе с семьей вернуться домой: меня не отпустили с завода, так как война продолжалась.

Через какое-то время ― это было в начале 1945 года ― мы с другом-земляком решили бежать. Не зная точно, как ехать, без денег, мы перебирались с поезда на поезд, имея в качестве ориентира город Киев. Наконец, мы добрались до Комарина. Я пошел в школу ― продолжить прерванное войной обучение. Но однажды в класс вошел мужчина в штатском и увел меня в местное отделение государственной безопасности. Там мне предложили : либо добровольно вернуться на завод, либо подвергнуться суду и быть наказанным по законам военного времени за дезертирство с отбыванием срока наказания в тюрьме. В то время мне было 15 лет. То же самое было предложено и моему другу. Он вернулся, его сразу же посадили в тюрьму. Я же решил скрыться. Днем я прятался в поездах, заезжал к родственникам в Киев, Чернигов, просто ездил. А по ночам, прячась, являлся домой, чтобы поесть, отоспаться, помыться. Так продолжалось много месяцев. И только объявленная правительством амнистия дезертирам прервала мои скитания.

Подготовил А. Цфасман (Германия)