Ничего никогда не записывал. Идея написания очерка возникла совершенно неожиданно. Коллеги по работе заинтересовались идеей создания музея предприятия, значением участия «исторического человека», как они меня назвали, в работе по созданию истории этого музея, тем самым очень тонко взволновав мои воспоминания, которые мне и пришлось воскресить.

Почему-то хорошее вспоминается с трудом, так сказать, пунктирно, а память о плохом охватывает тебя моментально и во всех подробностях, так, как будто это случилось вчера. Все мои воспоминания вылились в автобиографический очерк, который я хочу посвятить 60-летию Победы.

I.  Моя судьба

Звезда, под которой я родился 4 января 1925 года, освещает мой жизненный путь, а моя судьба предопределена свыше Б-гом.

Мой отец поехал из Москвы на Украину в г. Умань жениться по сватовству его родителей на бедной, но красивой девушке из многодетной семьи. Какой по счету из двенадцати детей этой семьи была моя будущая мама, не помню.

Женившись,   отец   привез   семнадцатилетнюю   девушку в Москву на Арбат, где снимал угол со своим товарищем, который позже станет моим крестным. Старший брат (ребенок от первого брака отца) остался с родителями моего папы в Умани.

В 1925 году Советская Россия переживала расцвет НЭПа, правда скоро, через какие-то два года, НЭП будет ликвидирован. Родильные дома обслуживали тогда только членов профсоюза, но отец этого не знал. Когда подошло время мне появиться на свет, ни один родильный дом в центре города маму не принимал. В это время в Москве стояла морозная и снежная зима, отец и его друг наняли частного извозчика и понеслись по вечерней Москве в поисках роддома. Как рассказывал мне потом крестный, мама от схваток кричала и плакала. Возница, боясь, что женщина может разродиться прямо у него в санях, снял свою большую меховую доху и укрыл мою маму. Лошадь, почувствовав тревогу, неслась по заснеженной Москве как птица. Чтобы мама не кричала, крестный всю дорогу кормил ее сладкой халвой, таким образом, забивая ей рот, а отец от ужаса не мог вымолвить ни одного слова. Уже ночью родители оказались за Крестовским мостом, что у Рижского вокзала. Рядом с ним находился частный родильный дом. Было уже 3 часа ночи, когда, уже совсем измученную, маму внесли в дом, там она меня и родила.

К моменту выписки жены из родильного дома отец снял комнату недалеко, на ул. Старая Алексеевская, в частном доме, куда и привез нас с мамой. Моей колыбелью стала большая корзина из-под белья, которую дала хозяйка. Корзину торжественно поставили на обеденный стол. Мама ее украсила и положила меня в эту колыбель. К сожалению, из-за бедности хозяев ничего более подходящего не оказалось.

Когда я подрос, родители переехали на Преображенку в Черкизово, где в частном домике сняли две комнаты. В 1933 году родилась моя сестра.

В шесть лет мама устроила меня в нулевой класс «0-А» неполной средней школы, где я проучился два года. Затем мама перевела меня в среднюю школу № 428, где я проучился до третьего класса. К этому времени рядом с домом, в котором мы жили, открылась новая школа № 379, в которой я учился с третьего класса.

В 1940 году меня приняли в комсомол, а вскоре получил паспорт.

II. Начало Великой Отечественной войны

В июле 1941 года комсомольская организация школы стала призывать ребят (в первую очередь комсомольцев) по указанию МГК ВЛКСМ для отправки в Подмосковье собирать оставшийся неубранным урожай картофеля и других овощей. Были сформированы дружины по классам во главе со старостами. В дорогу нас родители снабдили едой на трое суток, дали необходимую посуду. Вечером строем, как и отряды, сформированные другими школами Сокольнического района, мы шли радостные и гордые на Рижский вокзал, шли на самом деле в неизвестность, а рядом стояли и плакали наши родители. К ночи нас погрузили по районам в эшелоны из вагонов-телятников и отправили. К утру мы оказались на ж/д станции Издешково, которая находится между городами Вязьма и Смоленск. Вскоре прибыли комсомольские вожди и объявили, что мы находимся в прифронтовой полосе Западного фронта, а значит, никаких костров не жечь, никак себя не демаскировать и вообще большими группами не собираться. Стало немного страшно, потом выступили партийные вожди, заявив нам, что мы прибыли на стройку оборонительного рубежа, который протянется от Белого до Черного морей и загородит путь немецко-фашистским захватчикам. Забрали у нас паспорта и комсомольские билеты и отвели на рубеж стройки, который проходил вдоль излучины реки Днепр. Из числа студентов ИФЛИ выбрали прорабов, из нас сформировали рабочие бригады, сказали, что к вечеру доставят шанцевый инструмент, и уехали.

Так мы остались одни и стали думать, где будем жить и что будем есть. Вблизи нашего месторасположения была небольшая деревня, дома там были уже оставлены, люди эвакуировались, скот, конечно же, угнали. Чуть подальше от этой деревеньки находился дом для душевнобольных людей, который также оказался брошенным на произвол судьбы. Администрация и медперсонал убежали, но погреба с продуктами, правда, остались. Этими продуктами мы и воспользовались. Мы стали размещаться, кто где мог. Наш восьмой «А» класс разместился в стойлах конюшни, а рядом был стог сена, который очень пригодился. Продукты из родительских запасов сложили вместе, девочки начали хозяйничать. Первый ужин на свежем воздухе был прекрасен, мы чувствовали себя самостоятельными и свободными от домашней опеки. После ужина отправились на ночлег.

Утром привезли инструмент и чертежи стройки. За рекой нужно вырыть ров трапецеидальной формы, с шириной нижнего основания 2–2,5 метра, высотой от 5,5–6 метров. За рвом нужно подготовить огневые точки для наших орудий и

«волчьи ямы» для танков противника. После окончания земляных работ должны приехать военные и все зацементировать. Так началась гражданская стройка линии обороны имени И. В. Сталина. В течение первых дней стройки над нами по несколько раз в день летали немецкие самолеты — разведчики, фотографировали стройку. Потом стали разбрасывать листовки с призывами бросать это дело и ехать домой к мамам, потом стали нам угрожать, а когда мы голодали, стали сбрасывать на парашютах ящики, где лежала одна селедка в ржавом соусе или пачка галет.

Наша изголодавшаяся братва кидалась на эти подарки с воздуха, а когда разобрались, громко матерясь, грозили кулаками вслед улетавшим немецким самолетам.

Большой радостью было, когда отдельные группы солдат и офицеров, вырвавшихся из окруженного Смоленска, на день или ночь оставались с нами. Со слезами на глазах они делились тем немногим, что имели (чаще всего это был либо кусковой сахар, либо сухари из черного хлеба). Никогда не забуду этих людей с измученными лицами, многие из них были ранены. Они на чем можно записывали наши домашние адреса, обещая сообщить нашим мамам, что мы живы.

В середине августа 1941 года, ночью, немецкая авиация нанесла первый бомбовой удар по стройке на нашем участке. Началась паника, многие побежали к реке, значительная часть из них погибла. Я бежал, пока не свалился в воронку от старой бомбы, выбраться из которой у меня больше не было сил, тем и спасся.

Утором был свидетелем страшных сцен, как старшие ребята отыскивали убитых и тут же хоронили. Раненые девочки и мальчики плакали от ужаса и стонали от боли, кругом кровь, никакого руководства, врачей или санитаров не было, но находились умельцы, которые оказывали медицинскую помощь пострадавшим во время этой ночной бомбежки.

Помню смутно, наверное, был в шоке, к тому же пропал слух. Позже прибыли взрослые дяди из г. Вязьмы и стали выяснять, что и как. После забрали раненых и уехали.

После этой ночи мы все разом повзрослели, не сговариваясь. Началась совсем другая жизнь. Мальчишки от недоедания и холодных ночей стали слабеть физически, и девчонкам пришлось заняться поиском пропитания, приготовлением пищи и стиркой белья. Строительство линии обороны, которая уже никому не была нужна, продолжалось. Теперь мальчики и девочки спали рядом, прижавшись друг к другу и обогреваясь своими телами. За это время мы уже привыкли к изнурительному труду, выполняли планы, которые сами себе устанавливали, не обращая внимания на постоянный круглосуточный гул на Западе и ночные яркие вспышки от орудийной стрельбы. Больше немцы нас не бомбили. Мы оказались никому не нужны, никакой информации не было. Где немцы, где наши — мы не знали. Страх не покидал нас.

Сейчас, спустя более чем шестьдесят лет, я вздрагиваю от мысли, что могло случиться с нами и кем мы могли стать без документов, окажись в плену немцев. А таких работавших на линии обороны им. И. В. Сталина насчитывались десятки, а может, и сотни тысяч человек (лучшей молодежи СССР).

К сожалению, эта, как и многие другие страницы Великой Отечественной войны, является малоизученной.

Так мы и кантовались до октября 1941 года, голодные, больные, без средств к существованию. Но для нас, детей, самым страшным было сознание того, что родители ничего не знают о нас, волнуются — девочки по ночам горько плакали, мне тоже хотелось плакать, так как безумно скучал по маме и боялся, что мне попадет за мое добровольчество, ведь она не хотела меня отпускать.

Работы на стройке прекратились — инструмент пришел в негодность (поломаны черенки лопат, кирок, сломаны носилки, тачки и все остальное). Окаменели наши души.

Однажды в начале октября 1941 года, ночью, в наше расположение приехали военные на лошадях. Они выглядели как огромные птицы в своих развевающихся на ветру бурках, их командир на взмыленном коне коротко отдавал команды.

Нас стали вытаскивать из обжитых мест обитания (больные стонали, девочки плакали), солдаты с фонариками рыскали по всем углам, стараясь никого не забыть.

Появились повозки, запряженные лошадьми, больных и ослабевших усаживали плотно один к другому и укрывали попонами от холода, остальных строили небольшими группами, ставя двух конников для сопровождения. Командир как коршун носился среди живого, гудящего, плачущего отряда. Он очень торопился, а мы заторможенные, сонные, порой безучастные, где-то в глубине души чувствовали, что пришло спасение, а сознания опасности не было. Всю ночь мы тихо двигались и к утру пришли благополучно в Вязьму. Завели за забор горисполкома, «сдали» местным властям, велели никуда не уходить, мол, с вами разберутся, и уехали обратно.

Много лет спустя я узнал, что нашу группу, более сотни ребят Сокольнического района г. Москвы, конники корпуса Белова провели через единственный участок Западного фронта, который не простреливался немцами.

Позже пришли партийные и комсомольские вожди, вернули нам наши паспорта и комсомольские билеты, выдали по буханке черного хлеба на каждого и бочку сметаны на всех. Я не буду описывать, как вскрывали прокисшую сметану, как ее ели и что было потом — это отдельная история.

Вскоре пришли два городских автобуса «ЗИС» усадили в них девочек и отправили в Москву. Было слезное прощание с ними, ибо они фактически стали нашими сестрами. Спустя многие годы, однажды случайно с одной из них я встретился (она стала мамой двоих детей, бабушкой), от нее я узнал многое, на что не обращал внимания в страшные месяцы 1941 года. Вскоре появились военные люди из военкомата Вязьмы.

Отобрали из группы ребят призывного возраста (студенты ИФЛИ и десятиклассники) и стали формировать из них маршевые роты. Больше никого из этих ребят я не встречал — все они или почти все погибли в битве за Москву при штурме г. Ельня. Что делать с нами, оставшимися мальчиками восьмого и девятого классов, никто не знал, некому было знать, ибо все партийные и комсомольские вожди разошлись, а мы остались.

Я решил пойти на ж/д вокзал посмотреть, как он горит после ночной бомбардировки города Вязьмы. Там продолжались разрывы боеприпасов в раскаленных от пожара вагонах. По дороге на станцию я шел, доедая оставшуюся буханку хлеба, когда меня кто-то хватает за ухо. Я хочу вырваться и кричу: «Отпусти меня». И слышу… родной голос брата: «Что ты тут делаешь?..» Брата Леву я узнал не сразу. Это был офицер в забрызганной грязью плащалатке, на голове солдатская каска, лицо обросшее щетиной, давно не бритого мужчины, воспаленные глаза не выспавшегося человека. Таким мне запомнился старший брат, больше его никто не видел — он пропал без вести в 1941 году, согласно справки РВК. Брат, крепко держа меня за руку, буквально осыпал меня вопросами о судьбе мамы, папы и бабушки. Я же ничего рассказать не мог. Он вскользь слушал мою историю, громко матерился и негодовал. Мы дошли до санитарного поезда, что стоял на путях. Брат что-то доложил ожидавшему его офицеру и просил взять меня в эшелон, а в Москве высадить, так как эшелон с ранеными уходил на восток, в глубь страны. Мы прощались друг с другом коротко, без слез и, как оказалось, навсегда. Он повернулся по-военному и, не оглядываясь, поспешил навстречу своей фронтовой судьбе.

Вскоре сам поезд тихо, без сигналов, отошел от станции, а уже на следующий день меня высадили недалеко от Белорусского вокзала на железнодорожных путях. Итак, я снова в Москве. На деньги, которые мне дал старший брат, я купил себе мороженое. На этом закончился первый этап моей жизни в период Великой Отечественной войны.

Второй этап оказался еще тяжелее. Когда я пришел домой, мама и бабушка рыдали навзрыд, так как думали, что меня потеряли. А я был уже тяжело болен и слаб, просто истощен. Меня положили на постель, вызвали врача, и все болезни обрушились враз (легкие, желудок, печень). Мама, бабушка выхаживали меня как могли. Москву тогда бомбили каждый вечер и ночь, меня не могут вынести в укрытие, что отрыли во дворе мама и бабушка, помимо меня была еще младшая сестренка, и с ней нужно кому-то оставаться. К середине октября 1941 года Москва стала прифронтовым городом, а 16 октября переводится на осадное положение. Шла повальная эвакуация заводов, предприятий в тыл. Правительство переехало в г. Куйбышев, чувствовались безвластие и паника. До моего возвращения отец ушел на фронт в составе ополчения. Утром 16 октября 1941 года мама пошла на работу, а ее завод на Преображенке закрыт, ночью грабили магазины, мародеров стреляли на месте, было много диверсантов из так называемой «пятой колонны». Мама прибежала домой, наспех стала собирать вещи и все необходимое для немедленной эвакуации из осажденного города. Затем побежала на Преображенский рынок, наняла возницу с двухколесной тележкой, на которую положили вещи, усадили сестренку, а потом меня, больного, на руках вынесли и усадили рядом с сестренкой. Возница встал между оглоблями тележки, мы слезно простились с бабушкой, которая отказалась эвакуироваться, и поехали в сторону Комсомольской площади. Привокзальная площадь гудела как улей, забитая до отказа людьми с вещами и другой утварью. В этом невообразимом гуле слышны были причитания стариков и старушек, плач детей и всхлипывание матерей. Страх за жизнь владел всем живым. Мама, оставив меня и сестру караулить вещи, убежала добывать железнодорожные билеты. К вечеру она прибежала в истерзанной одежде радостная, что достала по блату билеты на поезд «Москва — Свердловск». Давно прошло время отправления нашего поезда, а слухи о приближении немцев к Москве все усиливались, приходили слухи о расстреле мародеров то в одном, то в другом месте. Так наступили сумерки, и, как в прошлые дни, с немецкой точностью завыли сирены, предупреждая о вражеском воздушном налете. Народ побежал укрываться в метро, но гул стих сразу же. Застучали зенитки, стоящие на площади, лучи прожекторов начали шарить темное небо, то скрещиваясь, то расходясь друг с другом, и ко всеобщей радости вдруг в перекрестье прожекторов стала видна цель, к ней понеслись разноцветные трассы зенитных пулеметов, стоящих на крышах трех вокзалов. Где-то падали бомбы и слышны были взрывы, народ ликовал, наблюдая, как выводят самолет в сторону от вокзалов. Когда кончился налет немецких самолетов, до нас дошел слух, что к перрону подан наш поезд. Как маме удалось погрузиться в поезд, да еще с двумя детьми, трудно себе представить. Но когда, казалось, что все наши муки остались позади, явились военные люди с приказом покинуть вагоны. Поезд отдавался для перевозки раненых. А нам на противоположный путь подогнали состав товарных вагонов. Снова пришлось выходить и перегружаться в другой состав. Оказавшись в одном из вагонов, мама сообщила нам, что во время «посадки», спасая наши жизни от давки, вынуждена была бросить все наши вещи. Так мы оказались в поезде, но без еды, вещей. Все, что нам удалось сохранить, —  это было то, что было на нас, и небольшая сумма денег, которые мама хранила на груди, да пара колец на руках. Наш состав стоял на пути до глубокой ночи. Мы сидели в темноте. Нас не покидала тревога. Мама обняла нас, прижимала к себе, сжав губы, молчала. Наконец, поезд тихо, без свистков, отошел от станции. Утром, не помню на какой станции, видел, как военные разбирали убитых и раненых как раз того эшелона, в котором должны были ехать мы.

Дорога до Свердловска была долгой, голодной. Поезд часто останавливался.

Я видел, как навстречу нам шли литерные с войсками, отправлявшимися на фронт, и как обгоняли нас санитарные поезда с ранеными, увозимыми на Урал, в глубокий тыл. Забыть этого нельзя — кругом горе…

На нашем пути первым залитым электрическим светом оказался г. Киров. Сразу повеяло прошлым мирным временем. К ночи прибыли в Свердловск, уже была зима, в дороге мы провели больше месяца.

В железнодорожном клубе, что стоял на привокзальной площади, нас определили для проживания, но прежде мы должны пройти санобработку.

Группами нас приводили в предбанник, где мы раздевались догола, а вся наша одежда и обувь в спецмашине подвергалась химобработке и пропариванию при высокой температуре. После этих процедур нам выдали талоны на трехразовое питание сроком на трое суток и необходимую медицинскую помощь, чем мама воспользовалась для меня.

Большие залы второго и третьего этажей клуба были уставлены деревянными топчанами с постелями. Нас определили в центре одного из залов второго этажа, и с этого момента у нас появилось имя — эвакуированные. Это был один из перевалочных эвакопунктов города Свердловска, где на следующий день мы были записаны в огромные гроссбухи агентами, работающими в них.

Началась веселая радостная жизнь, на первом этаже круглые сутки крутили кино, никаких обязанностей, появились друзья-одногодки из городов всего западного края Советского Союза.

Прожив в эвакопункте три ночи и четыре дня, мама получила направление на работу машинисткой в райисполкоме в с. Зайково Зайковского р-на Свердловской области. Это место находится примерно в двадцати километрах от г. Ирбит.

Утром, налегке, после завтрака, сели на пригородный поезд и через пару часов сошли на станции Зайково. Стоял солнечный морозный день декабря 1941 года, все было покрыто инеем. Мама договорилась с извозчиком, который на санях довез нас до центра большого села, где располагался райисполком. На нас все оглядывались и суровыми глазами рассматривали, потом я понял почему — у нас был вид беженцев (мы были в летней одежде, с изможденными лицами). Наш приезд только пополнил число беженцев, прибывших раньше нас. Вскоре вышла мама и сообщила, что она принята на работу, и нам дали адрес на поселение. Тот же извозчик по той же улице довез до указанного дома. В этом большом доме жила семья эвакуированных — мать с сыном. Хозяйка встретила нас на крыльце. Это была женщина плотного телосложения с крупными чертами лица и весьма суровым взглядом. Мама вручила ей распоряжение райисполкома о приеме на работу и поселении нас именно в этот дом. Когда мы вошли в дом, женщина показала на угол, где стоял топчан за занавеской, определив, сколько надо ей в месяц платить за это жилище. В доме было тепло от натопленной печи, стоял запах вареной картошки и кипяченого молока.

Мы разделись, сели на топчан, мама обняла нас, горько заплакала, давясь слезами. Когда она немного успокоилась, то сказала, что я должен пойти учиться в девятый класс и что как-нибудь проживем. Потом она подозвала меня и показала дорогое кольцо (подарок папы), которым она сможет расплатиться с хозяйкой. После чего пошла во двор, где работала принявшая нас женщина, и вскоре они вдвоем вернулись. Хозяйка достала из печи горшок с картошкой и поставила на стол, из сеней принесла кувшин с молоком, а с полки достала каравай хлеба. Мы вкусно, с аппетитом поели, после чего мама уложила нас спать, накрыв хозяйской меховой дохой, и ушла на работу. Так и началась наша жизнь на новом месте.

III этап моей жизни

С января 1942 года я приступил к учебе в средней школе райцентра Зайково в девятом классе. Первую половину учебного года из-за войны я пропустил, и теперь приходилось много и напряженно заниматься, чтобы догнать своих сверстников. Так как хозяйка запрещала после десяти часов жечь керосин в лампе, дома заниматься я не мог, приходилось готовить домашние задания в школе.

Весной 1942 года я окончил девятый класс, стал зарабатывать трудодни в колхозе и получил возможность пользоваться колхозной столовой.

Девятый класс я окончил с хорошими оценками, получил грамоту за спортивные успехи по Зайковскому району. Однажды прочитал в газете, что Уральский индустриальный институт открывает курсы по подготовке для поступления на первый курс института. Я отправил туда письмо и стал ждать ответа. Вскоре ответ пришел. Меня приняли на подготовительные курсы, и уже в конце мая 1942 года я должен прибыть в г. Свердловск на занятия.

Мама отвезла меня в Свердловск, где за мешок картошки, заработанный мною за трудодни, сняла для меня угол в одном из домов, недалеко от института, а потом уехала. Я приступил к занятиям, через пару недель приехала и мама. С прежней работы она уволилась, рассчиталась с хозяйкой. В Свердловске она сняла комнату и устроилась на работу в гальванический цех, чтобы иметь рабочую карточку. Я, как будущий студент, работающий в механических мастерских горного института учеником токаря, также получил рабочую карточку. Две рабочие карточки плюс одна детская (на сестру) давали нам возможность жить. К тому же я подрабатывал при погрузке авиабомб и снарядов и при погрузке хлеба на хлебозаводе. Остававшийся хлеб мама меняла на другие продукты, особенно на сливочное масло и сахар.

Все как-то устроилось и шло своим чередом. На курсах в моей группе учился парень по фамилии Каданер, который каждый вечер убеждал нас, что надо идти на фронт, убивать немцев, принесших нам столько страданий. К этому времени мама и я уже знали, что старший брат Лева погиб в «Смоленском котле», а родственники мамы погибли на Украине, в г. Умане. Мне было за что ненавидеть и мстить фашистам.

В августе 1942 года группа ребят, среди которых был и я, обратились в штаб Уральского военного округа и просили направить нас на фронт добровольцами. Генерал, который рассматривал наши просьбы, ответил, что воевать нам еще рано. Однако мы были настойчивы в нашей просьбе. В конце концов, мы его уломали, и он потребовал, чтобы каждый из нас от своего имени написал заявления. После чего генерал собрал все заявления, вложил их в конверт и написал на нем адрес со словами «поезжайте в Сталинский РВК г. Свердловска». Так как штаб военного округа и военкомат находились на одной улице, до военкомата добрались очень быстро. Военком принял нас с неохотой. Потом распечатал письмо, прочел записку от генерала и распорядился, чтобы в одиннадцать часов дня быть с вещами и запасом еды на три дня в военкомате. Довольные и вместе с тем смущенные, мы вышли от военкома и вскоре разошлись. Вот тут я вздрогнул от страха, что скажу маме, как я смогу объяснить ей свое решение, которое принял, не посоветовавшись с ней. Маму я всю жизнь любил и боялся.

Вечером, когда мама пришла с работы, я долго не мог начать разговор. Она спрашивала, что со мной и здоров ли я. Почему я молчу, словно набрав в рот воды. После ужина, уложив сестру спать, мама подсела ко мне, посмотрела в глаза и тихо сказала, «Говори всю правду». Так она и узнала о том, что я решил идти воевать. Я приготовился к большой брани или больше того, даже к битью, но ничего подобного не случилось. Она отвела свой взгляд в сторону, простонала и надолго ушла в свои мысли. Я ждал решения своей участи. Очнувшись от мыслей, мама стала говорить со мной как со взрослым, что пора собираться, ничего нельзя забыть, так как ночь короткая. Мама собирала меня всю ночь (стирала, утюгом сушила вещи, сшила вещмешок и приготовила еды на трое суток). По дороге на работу проводила до военкомата, где мы без слез и причитаний попрощались.

Военкомат гудел от людской суеты, я нашел своих друзей. Каданер сообщил мне, что мы определены в команду № 38, именно в этой команде мы и едем на фронт.

В часов десять утра вышел офицер и громко крикнул: «Команда тридцать восемь, выходи строиться во двор». Он стал зачитывать список по фамилиям, а мы должны ответить: «Есть». Помнится, команда № 38 состояла из пятидесяти человек.

Вышел райвоенком с левой рукой, подвешенной платком, ему доложили, что все по списку прибыли и готовы к отправке. Начальник поздоровался с нами, сказал напутственные слова, пожелал нам хорошей дороги и ушел. Я стоял в строю и был на сто процентов уверен, что немедленно едем на фронт. От этих мыслей под ложечкой засосало (думаю, что это был страх). Вскоре мы погрузились в вагон, забыв обо всем прошлом, чего-то обсуждали, о чем-то спорили, было весело. Молодежь она и есть молодежь.

Ехали весь день, ночью офицер подал команду: «Подъем, выходи строиться». Поезд стоял у перрона. Когда вышли на привокзальную площадь, то на фронтоне здания вокзала я прочел надпись «Пермь-2».

Перестало быть понятно, почему нас высадили раньше, чем мы доехали до прифронтовой зоны?.. Последовала команда:

«Отставить все разговоры, шагом марш!» Мы зашагали по брусчатке, впереди нас шел офицер. Недолго шли, остановились у больших металлических ворот. Они вскоре раскрылись, и большой темный двор нас поглотил. Нас завели в какое-то служебное помещение, велели, кто как может разместиться на отдых. Сна, конечно, никакого не было, каждый думал о своем: кто-то успел съесть свой харч, кто-то делил его по частям, а я не мог не только спать, но и кушать — душа противилась. Наконец, пришли два морских офицера и наш командир, который сопровождал нас. Завели всех в большой класс и усадили за ученические столы с чернильницами и ручками с пером. Морские офицеры были с погонами, я их увидел впервые и по звездочкам на них не знал, как они различаются по званию. Офицер с большими звездами сообщил, что в два часа мы будем сдавать экзамены по математике, русскому языку и литературе, успешно сдавшие экзамен будут приняты курсантами военно-морского училища, а остальные будут отправлены на пересыльный пункт г. Молотова. Так закончился еще один этап моей жизни и начинался новый этап.

Источник: «Так было… Дети войны о Холокосте». Воспоминания детей войны — блокадников Ленинграда и выживших в Холокосте. Санкт-Петербург, 2021.