Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Вольфленок Борис (Беньямин)

Volflenok1

Родился в 1937 году в Кировограде (Украина). Инженер, жил и работал в Смоленске, откуда репатриировался в 1990 году. Живет в Кирьят-Гате. Две дочки, три внука и одна внучка.

БАБУШКИНЫ ПРЕДСКАЗАНИЯ СБЫЛИСЬ

В клубе хлебокомбината нас, детвору, собрали на новогодний утренник. На высоченной ёлке висели любимые яркие игрушки – стеклянные и разноцветные картонные. Рядом горели колыхающимся пламенем многочисленные свечи, а для имитации снега всюду белела вата. Дети пели, читали прославлявшие великого Сталина стихи, бурно танцевали. Во время такой пляски кто-то зацепил свечу, она упала на вату, и мгновенно всё запылало. Отец бросился тушить пожар, детей сравнительно быстро удалось вывести из помещения. Огонь усмири- ли, но отец получил ожоги рук и шеи. Бабушка Маня натёрла сырую картошку и полученную массу прикладывала к папиным ожогам, повторяя ворчливо: «Плохая примета для начала года!».

Бабушка была человеком большого и печального опыта. Оставшись после погрома сиротой, она была отдана одиннадцатилетней девчонкой в богатый дом в Елизаветграде, где стала работницей на кухне, затем сделав «карьеру» от помощницы до шеф-повара. Но в личной жизни ей не везло. Первому мужу она родила дочь Любу, во время погромов 1906 года его убили черносотенцы. В 1911 году от второго мужа она родила дочь Цилю (мою маму), но в смуте Первой мировой войны погиб и он. Где-то в 1917 году от третьего мужа родился сыночек Гидалик, но и этого мужа зарубили пьяные красноармейцы, а в голодомор 20-х умер и мальчик. Цилю, тогда девятилетнюю девчушку, отдали в детский приют, откуда она тайком приносила своей маме кашу, что и позволило им выжить.

Бабушкиным мрачным предсказаниям верили.

А год наступил 1941-й. И страшные предчувствия бабушки вскоре оправдались: меньше чем через полгода запылало большинство городов и сёл европейской части Союза. Бомбили и наш город – областной центр Украины Кировоград (бывший Елизаветград).

Наша семья (бабушка Маня, папа Арон, мама Циля, старший брат – двенадцатилетний Саша, сестра Тамара девяти лет и я, которому шёл всего четвертый год) квартировала на далёкой от центра одноэтажной улице Одесской. Подвалов, хоть немного спасавших от бомб, на ней не было. Отец сразу же ушёл на фронт, а мы перебрались к родственникам в центр на улицу Луначарского, и с началом авианалётов убегали в подвалы. Ужасы тех дней навсегда врезались в мою детскую память, и уже шестиклассником я записал свои воспоминания:

Видятся мне в самых страшных из снов
Цепкие щупальца прожекторов,
Слышу истошные крики ребят,
Сполох пожарищ: фашисты бомбят!

Не помню, сколько дней это продолжалось. Смутно припоминаю: мы лежим на нарах в «коровнике» – так называли товарные вагоны, в которых до войны перевозили скот. Бабушка даёт нам кипяток, в стеклянной (как только уцелела!?) банке, с размоченными в нём сухарями. Однажды на каком-то полустанке в поход со старшим братом за кипятком увязался и я. Драгоценную влагу несли чайниками. Большой, но редкой радостью бывало появление каких-то тёток, которые в вёдрах приносили суп. Его делили бережно, старались раздавать равномерно.

Взрослые уже после войны рассказывали, что вначале фашистские самолёты часто пытались разбомбить наш состав, а мне почему-то запомнился только один эпизод: лежим рядом на земле, строчат то ли наши зенитки, то ли пулемёты из самолётов с крестами, а сестра повторяет: «Хотя бы пошёл дождь! Хотя бы пошёл дождь!». Наверное, и запомнил потому, что ещё не понимал, зачем так нужен дождь.

И то, как мы со своим скарбом шли по безлюдным, но просторным улицам городка в Саратовской области, почему-то в памяти сохранилось. В пути до этих мест мы были долго, т.к. из Кировограда нас увезли в июле, а на правобережье Волги мы прибыли после выселения немцев Поволжья, в середине сентября. Нас определили в пустующий большой дом. На кухонных полках было полно круп в банках и в мешках, но варить их мы боялись: а вдруг немцы перед уходом отравили! Потом Саша сообразил: скатал из муки мякиш и кинул доверчиво носившейся рядом собаке. Она тотчас же угощение проглотила и завиляла хвостом, выпрашивая добавку.

Volflenok2

Мама работала в совхозе на поле, брат был пастухом, сестра ходила в школу, а я оставался с бабулей дома. Но трудовая и сравнительно мирная жизнь была недолгой. И здесь стали всё чаще появляться в небе немецкие самолёты с крестами, сбрасывавшие «зажигалки». Нас на подводах доставили к пристани в Добринке, чтобы погрузить на пароходы и баржи. Маме тогда только исполнилось тридцать лет, и проверяющий при входе на корабль никак не хотел поверить, что двенадцатилетний Шура – её сын. На убеждение (хорошо, что мама прихватила с собою все документы!) ушло много времени, сразу за нами убрали трап, а бабушка Маня осталась на берегу без каких-либо документов. Мама тут же бросилась к капитану с плачем, и он пообещал, что бабулю к нам доставят. Снова началась бомбежка. Но мы уцелели, хотя на корабле появились и раненые, и убитые, и было очень страшно. Нас высадили намного ниже по течению на левом берегу, там мы ждали около суток, пока доставили нашу бабулю.Volflenok3

Счастливые от того, что все снова вместе, мы загрузились в очередной эшелон товарняка, отходивший на восток. Ночи стали прохладнее, и потому в вагоне стояла «буржуйка», которая отапливалась дровами. Эшелон шёл долго, было тесно и голодно, но, самое главное, уже не звучала команда: «Воздух!». Где-то через неделю состав остановился в Ташкенте. Большинство из беженцев решили остаться здесь. Но было холодно, и лил дождь, а у брата видавшие виды ботинки уже «каши просили». Он сказал: «Мам, если ты хочешь, чтобы я простыл и умер, останемся здесь!». Тогда мама решила: «Остановимся там, где не будет дождя!». И мы снова закинули свои вещи в вагон.

В Коканде дождя не было. В эвакопункте нас прежде всего направили в баню. Мне запомнилось, что в тесной бане мылись вместе женщины, мужчины (правда, в основном немолодые) и мы, детвора. Сначала нас разместили в районе, который назывался Ахтипасай, но весной перевели на улицу Энгельса, дом 10. Судя по названию улицы, это было близко к центру. Хозяином огромного дома с двором был узбек лет шестидесяти, имел он четырех жен, младшей из которых было лет пятнадцать. Во дворе крутилось много детей, которые были постарше её. Моим одногодком был Шамиль, мы с ним быстро подружились. Взрослые натянули между деревьями айвы и тутовника верёвку, ставшую для нас качелями. Мама сразу же пошла работать сначала в госпиталь, а потом в военторг. Брата взяли в военно-духовое училище, сестра пошла в школу, а меня определили в детский сад. Запомнилось, что возле детсада стоял огромный памятник Сталину.

Но не у всех эвакуация проходила сравнительно благополучно, как у нас. Однажды мама проходила недалеко от базара и увидела группу лежавших на земле грязных и опухших от голода людей. Всмотревшись, она узнала среди них семью земляков, по фамилии Прокопец. Их было четверо: родители Абрам Эфраимович и Ида Израилевна, оба 1889 года рождения, дочь Люба 1922 года рождения, и сын Фима 1925 года рождения. Мама тут же наняла крутившегося рядом узбека, который помог ей поднять и уложить на арбу обессилевших людей. Доставили их туда, где жили мы. Помогли отмыться, постричься, переодеться и осторожно накормили. Мама тут же побежала в эвакопункт и настояла, чтобы подобрали и оказали помощь остальным обессилевшим беженцам, лежавшим у базара. Придя немного в себя, мамины земляки рассказали, что добирались от Кировограда пешком под бомбежкой немецкой авиации сначала в Никополь, потом на товарняках – до Махачкалы, откуда их переправили пароходом по Каспийскому морю в Красноводск, а затем они снова шли пешком до самого Коканда. Никто этими беженцами в пути не руководил, они брели впроголодь и чаще всего без воды. Из Кировограда вышла группа, в которой насчитывалось около семисот человек, а к Коканду добрались человек сорок – пятьдесят! Бомбёжки, голод, жажда, болезни и вши уничтожили остальных.

Мама – жена старшего политрука-фронтовика – сумела обеспечить спасенную семью продуктовыми карточками. А через несколько дней устроила Любу (ей тогда шёл двадцатый год) и её родителей на работу. Фима, которому шёл семнадцатый год, пошёл в школу. И зажили мы одной большой семьёй. Позднее Абрама Эфраимовича свалил дифтерит, от которого тогда спасать не умели, и он умер. Как только Фима закончил девятый класс, он стал курсантом артиллерийского училища, и молодым лейтенантом был ранен при отражении танковой атаки фашистов в Австрии. А Люба закончила в Коканде институт. Сегодня и Фима, у которого рука в локте так и не работает после ранения, и Люба со своими семьями живут в Хайфе, с благодарностью вспоминая мою маму.

В апреле 1942 года мы получили похоронку на отца. Спустя много лет «красные следопыты» пригласили нас, его детей, к братской могиле № 42 (в посёлке Николаевка Славянского района Донецкой области), где рассказали о подробностях его героической гибели. Но это отдельный рассказ.

Volflenok4

К концу лета 1942 года заболела брюшным тифом сестричка Тамара. Пару недель она пролежала в больнице, а когда её оттуда привезли, я стал от неё прятаться – в похожей на скелет остриженной наголо девочке не узнавал свою сестричку.

У бабушки появились острые боли в желудке. Рентген показал язву, и врач рекомендовал немедленно оперироваться. Но доктор была терапевтом, а все оперирующие хирурги тогда были либо на фронте, либо в госпиталях. И тогдаодна добрая знакомая посоветовала народное средство: перед едой выпить грамм тридцать медицинского спирта и тут же закусить кусочком сливочного масла. Какими-то путями эти дефицитные продукты удалось достать, и недели через две боли отступили. А бабушке это лечение так понравилось, что она при случае повторяла его, вплоть до 97-ми лет, больше ни на что не жалуясь. Но горе продолжало её преследовать: после освобождения Кировограда мы узнали, что её старшая дочь Люба не смогла эвакуироваться, и 30 сентября 1941 года её со свекровью и четырьмя детьми, вместе с тысячами других евреев, уничтожили фашисты. Рассказывали, что моя двенадцатилетняя сестричка Феня ухитрилась скользнуть в кусты, её прикрыл лопух, но тут соседка с криком: «Жидовка!», схватив за косы, толкнула ее в толпу.

В ров крепостной загнали всех евреев.
Стреляя, экономили патроны,
Землёю забросали, не жалея…
Ещё дней пять неслись оттуда стоны.

Volflenok5

Летом в Коканде было жарко, и мы спали во дворе на больших кроватях. Однажды утром Люба Прокопец убирала постели, засунула руку под наволочку, а там её встретил скорпион. Лечиться пришлось долго! Осенью 1943 года мама пришла домой с мужчиной – инвалидом на двух костылях. Это был списанный начисто после двенадцатого (!) ранения Лев Моисеевич Рейзин. Когда он уходил на фронт, в Слуцке оставались его жена, тоже Циля, и пятеро детей. Всех их фашисты сожгли в Слуцком гетто. Он стал нашим отчимом. С освобождением родного города, мы возвратились в Кировоград. Имущество наше разграбили. Хозяйке тёте Фросе только и удалось запрятать от мародёров и закопать в огороде старинную сахарницу со щипцами для рафинада и несколько ложек… Надо было всё начинать сначала. Сегодня из моей семьи остался только я, поэтому решил рассказать о том, что запомнил. Родственники, по фамилии Бадовы, сейчас живут и в Австралии, и в Южной Америке. Мои племянники – сыновья Саши – живут в Минске и в Нью-Йорке, потомки Тамары – в Смоленске (но внук – в Ашдоде!). Отец мой был старшим сыном из пятерых детей. Его два брата прошли всю войну, а самый младший погиб на фронте совсем молодым. Потомки его братьев живут в Ашкелоне и в Нью- Йорке, а потомки его сестры – в Кировограде и в Израиле. Все семьи, уцелевшие в войне, тоже перенесли страдания эвакуации. Volflenok6

Из книги «Дети войны», г. Кирьят-Гат, Израиль, 2016 г.

Я родился в 1937 году в Украине, в городе Кировоград, в еврейской семье Арона Вольфленка и Цили Вербицкой. У моих родителей и ближайших моих родственников были интересные судьбы, о которых хочется рассказать несколько подробнее.
У родителей отца Беньямина Вольфленока и Соси Берлин, было пятеро детей: четверо сыновей Наум, Леня (Лейбл), Арон (мой будущий отец), Ейлик и дочь Клара. Дедушку Беньямина я сам не видел, т. к. он умер ещё до моего рождения, но по рассказам был роста огромного и силы неимоверной. В молодости он был артистом бродячего еврейского цирка, жонглировал гирями, рвал цепи, занимался джигитовкой. В 1914 году его призвали в армию и определили в кавалерию. Там он подружился с будущим героем революции Александром Пархоменко, и прошел рядом с ним Первую мировую и Гражданскую войны. Перенесенные многочисленные ранения послужили причиной довольно ранней смерти дедушки (1936 г.). Бабушка Сося занималась домашним хозяйством и воспитанием детей.
Отец мой был активным комсомольцем, затем членом партии, участвовал в различных общественных делах, в том числе и в раскулачивании. Когда началась борьба с религией, его назначили руководителем областного отделения общества «Союз безбожников». В 1940 году его направили в Одессу на курсы работников областных комитетов партии, которые он успешно окончил в начале июня 1941 года.
Моя бабушка по материнской линии Маня Бадова (бабушка Маня) после еврейских погромов в конце 19-го века, в возрасте восьми лет осталась сиротой, и её отдали в услужение в состоятельную еврейскую семью владельца молочной фермы Аарона Радомысльского. Сын хозяина дома впоследствии стал выдающимся революционным и государственным деятелем Григорием Зиновьевым, другом и соратником Ленина. Бабушка помогала на кухне, а затем и сама стала искусным поваром. Замуж бабушка вышла рано.
От первого брака родилась дочь Люба. Но в 1905 году ее муж погиб от рук черносотенцев. Во втором браке, с Овсеем Вербицким, родилась моя мать. Этот брак тоже длился недолго, в 1915 году во время Первой мировой войны мужа призвали в армию, и он погиб на фронте.
Детство мамы было тяжелым. При бушевавшем в двадцатые годы страшном голоде бабушка вынуждена была отдать ее в приют. Оттуда мама в переднике носила бабушке кашу. Так они и пережили то страшное время. Закончив только три класса хедера (еврейской гимназии), мама пошла работать ученицей по пошиву зимних одеял, став затем великолепной мастерицей. Когда маме исполнилось 16 лет, она вышла замуж за отца, родила троих детей. Кроме меня в семье были ещё старший брат Саша и сестра Тамара. Мама работала на почте, сначала кассиром, затем бухгалтером.
С начала войны отец был направлен преподавателем военно-политического училища в Сталинград, но в январе 1942 г. вместе с курсантами переброшен в распоряжение Юго-Западного фронта. В апреле того же года мы получили похоронку. В конце февраля батальон, комиссаром которого он был, перешел реку Северский Донец под шквальным огнем противника, выбил фашистов и занял круговую оборону. В течение пяти дней они ждали подкрепления, но не дождались. Тогда отец приказал всем, кто может передвигаться, пробираться к своим. Остались держать оборону и погибли вместе с ним ещё пятеро коммунистов. Арон Вольфленок похоронен в поселке Николаевка, Славянского района, в братской могиле № 42.

Кировоград почти сразу стали бомбить, и мы бегали прятаться в подвал. Мне запомнились щупальца ночных прожекторов и пламя пожарищ. Линия фронта быстро приближалась, и мы стали готовиться к эвакуации. Мама организовала подводы с лошадьми и наша семья (мама, бабушка Маня и трое детей) и семьи папиных братьев, ушедших на фронт, добралась до железнодорожной станции. Бабушка Сося с детьми тёти Клары (сестры отца), ушедшей медсестрой на фронт, тоже сумели эвакуироваться из города. А вот сестра мамы, тетя Люба, вырваться из Кировограда не успела.
29 сентября 1941 г. ее вместе со свекровью и четырьмя детьми, как и всех, оставшиеся в городе евреев, расстреляли оккупанты. Рассказывали, что её двенадцатилетняя дочка — моя сестричка Фенечка, когда их вели, ухитрилась спрятаться в кустах, но их соседка с криком «жидовка !», схватила её за косы и толкнула обратно в колонну.
Я помню, что мы ехали в теплушках, бабушка Маня давала нам кипяток, с размоченными в нем сухарями. Большой радостью было, когда какие-то женщины в ведрах разносили суп. Время от времени налетали фашистские самолеты и бомбили. Во время одной из бомбёжек мы лежали с Тамарой рядом, и она все приговаривала: — «Пошел бы дождь, пошел бы дождь». Я не понимал тогда, что если пойдет дождь, то самолёты улетят и бомбёжка прекратится. Так мы ехали почти два месяца и в сентябре добрались до Поволжья. Нас расселили в бывшем немецком колхозе, но вскоре стали бомбить и это место. Нам пришлось снова отправиться в путь. На пароходе мы спустились по Волге к Каспию. Там нас посадили в теплушки, и мы поехали в Узбекистан.
Доехали мы до Ташкента, а затем нас направили в Коканд. В Коканде нас поселили в доме пожилого узбека. Мама начала работать в госпитале, а я пошёл в детский сад. Летом 1942 года заболела брюшным тифом Тамара. Когда её привезли из больницы, то в похожей на скелет стриженной наголо девочке я не узнал свою сестричку. Однажды мама проходила недалеко от базара, и в группе лежавших на земле грязных и опухших от голода людей увидела знакомую еврейскую семью из Кировограда. Мама наняла арбу и привезла этих обессиливших людей к нам. Придя немного в себя, они рассказали, что в последний момент перед захватом Кировограда немцами, они пешком вырвались из города. Затем, в теплушках или на баржах, а, в основном, пешком, несколько месяцев добирались до этого места. В пути их бомбили немецкие самолёты, гоняли местные жители, мучил голод, жажда, вши и болезни. В результате всего этого большая часть выбравшихся из Кировограда людей погибла в пути.
О судьбах братьев и сестры отца известно, что все они с самого начала войны ушли на фронт. Наум воевал с первых часов войны, несколько раз был ранен. После тяжелого ранения под Харьковом был признан непригодным. Лёня сначала был механиком на бронепоезде, а в Германию вошел с танковыми войсками. Клара служила медсестрой в прифронтовых госпиталях, в 1944 году заболела туберкулезом, ее демобилизовали, и она приехала к нам, в Коканд. Самый младший брат, Ейлик, в 1941 г. пропал без вести.
После освобождения Кировограда, в 1944 году мы вернулись домой. Я окончил гимназию, затем поступил в Педагогический институт на физико- математический факультет, ездил добровольцем на целину. Всю жизнь, начиная со школьной скамьи, писал стихи, печатался в различных изданиях, был внештатным корреспондентом областного радио. Окончил вечерний Университет культуры по специальности лектор по истории искусств, отслужил в армии в ракетных войсках. В 1963 г. женился на Гите Смоляницкой, у нас родились две дочери – Алла и Елена.
Мысль о репатриации, начала зреть с 1967 года. Тогда я написал стихотворение «67 год». Оно ходило по рукам и видимо попало не в те руки. Как-то меня вызвали повесткой в соответствующие органы. На проходной я сдал паспорт, не надеясь, что получу его обратно, но обошлось без ареста. По возвращении домой я снова задумался об отъезде. В следующий раз эта тема всплыла в 1972 году. Люди, которых мама спасла в эвакуации, уезжали в Израиль и предложили нам сделать вызов, но моя мама была против.
В 1990 году репатриировалась семья старшей дочери Аллы. И вслед за ними сразу же поехали и мы. В настоящее время обе дочери с семьями живут в США. У меня три внука и одна внучка, а год назад родился правнук. Я занимаюсь общественно-литературной деятельностью, являюсь секретарём ЛИТО «Арфа», объединяющего поэтов и писателей страны.