Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Басс Михаил

НИКОГДА НЕ ЗАБЫТЬ

Война… Она обожгла сердца и души миллионов людей.

Мне было три года и пять месяцев когда началась война. Её начало мне запомнилось тем, что через наш городской посёлок отступала Красная Армия.

На улице стояла июльская жара и по центральной улице посёлка шла бесконечная вереница запылённых, мокрых от пота, уставших солдат. На покрашенных в зелёный цвет, повозках лежали и сидели раненые. Окно нашего дома было открыто, и мама поила холодной, колодезной водой солдат. Местные власти определили отца в партизанский отряд, но ввиду наступления немецких войск, было принято решение всем потенциальным партизанам (особенно евреям) прибыть в район сосредоточения вместе с семьями.

Отцу выдали лошадь с повозкой, на которой наша семья, состоящая из пяти малолетних детей, (по сути это было начало нашей эвакуации) поехали в район сосредоточения. Он находился в лесу в двадцати пяти километрах от районного центра. Когда мы прибыли на место, руководство района направило моего отца и ещё одного человека в местный сельский совет, чтобы они позвонили и узнали, что нового в районном центре. Позвонив туда, они услышали немецкую речь.

У находившихся в лесу людей началась паника. Стали слышны громкие, испуганные голоса. Руководство района быстро посадило свои семьи на машины и уехали в неизвестном направлении. Отец быстро запряг лошадь и посадив на повозку самых маленьких, плачущих детей, поехал по узкой, лесной дороге. Много дней и ночей наша одинокая повозка медленно катилась по лесным дорогам. Никто не знал когда и где прекратится это скитание.

Боясь бомбежек, ехали в основном ночами, а днём прятались в лесу. Это «путешествие» мне запомнилось острым желанием спать, чувством голода и запахами пахучего сена и конского пота, перемешенного с дёгтем, которым смазывали оси колёс повозки.

Мне запомнился склон горы, по которому спускалась наша повозка и дорога к длинному мосту через широкую реку. Когда переезжали через мост, отец посадил меня на повозку, остальные взрослые и дети постарше бежали за ней. Мы еще не успели переехать мост, как налетели немецкие самолёты и стали его бомбить. Только мы успели перебежать на другую сторону, как несколько бомб попало прямо в середину моста. Все побежали прятаться в прибрежный лес, а меня отец схватил с повозки, покатился с крутой насыпи и спрятался в густом кусту. Испуганный, я прижался к груди отца и сквозь слёзы сказал:

— Папочка, спрячь меня к себе под рубашку, мне страшно.

И когда он это сделал, я ещё долго не мог успокоиться. Отбомбившись, самолёты улетели. Отец нашёл в лесу зацепившуюся за пень повозку с лошадью, и мы поехали дальше. Много дней и ночей прошло, пока мы не приехали к вокзалу города Воронежа. Вокзал был полон эвакуированными, ожидавшими отправки дальше в тыл. Мы разместились на полу недалеко от входной двери.

Из еды ничего не было, пили кипяток, набранный на вокзале. Спали прямо на полу. Когда объявляли, что на платформу приходит очередной поезд, масса людей, жаждущих уехать штурмовала вагоны. Наши неоднократные попытки сесть на поезд долго не приносили желаемого результата. Наконец, после долгих и мучительных дней, нам с трудом удалось это сделать.

Никто не задумывался куда и в какой город едут. Сколько дней мы ехали, не помню, но на одной из остановок родители решили выйти из поезда.

И вновь мы оказались на вокзале, но теперь уже города Челябинска. Недели две пробыли на вокзале, пока родители не добились, чтобы нас оставили в этом городе и обеспечили жильём.

Жильё оказалось на самом краю города – это был барак дореволюционной постройки с печным отоплением. В небольшой комнате стояла железная кровать, без постельных принадлежностей и стол с несколькими табуретками.

Отца и старшего брата вскоре забрали в армию. Мать устроилась в трест благоустройства города разнорабочей, один брат постарше тоже пошёл работать, а я ещё с одним братом сидели дома. Из одежды ничего не было, поэтому на улицу мы не выходили с осени до поздней весны.

Когда после долгого пребывания дома, наконец, выходили на улицу, у нас кружилась голова. По карточкам выдавали триста граммов хлеба на человека в сутки. Мать после работы, под пристальным вниманием детей, на безмене каждому взвешивала его порцию, делила её на три кусочка и говорила:
— Это съешь утром, это в обед, на ужин я приду и сама вас покормлю.

Помню, я как-то маме сказал:

— Ты мне отдай мой кусок хлеба, а потом я сам буду думать.
— Горе ты моё – отвечала она. Вырастешь и будешь думать, а пока слушай маму.

Голодные, мы с братом летом часто бывали на улице в поисках еды – копались в мусорках. Несколько раз в находили там картофельные очистки, немного подсушенные на солнце. Мы их брали и вытерев об рубашку съедали.

Однажды, накануне выходного дня, старшему брату, на работе выдали мясо старого, сдохнувшего коня. Дома, пока целый день варилось мясо, все были в приподнятом настроении, в предвкушении, наконец-то, нормально поесть. Мясо оказалось очень жёстким и с трудом поддавалось зубам.

Однажды мама тяжело заболела и её положили в больницу. Мы остались одни. Надо сказать, что забеременев ещё до войны, в эвакуации мама родила нам братика, который заболел дизентерией. Заболел дизентерией и я. В больнице мама написала письмо командиру части отца о том, что семья его военнослужащего находится на грани вымирания. И отцу дали отпуск. В день, когда он приехал, умер младенец – братик.

Пришло время, когда немцев изгнали с территории Белоруссии и мы возвратились домой. Там мы узнали, что все наши родственники, которые не эвакуировались, погибли от рук фашистских палачей.

Тяжёлое и тревожное военное детство наложило свой отпечаток на мою дальнейшую судьбу, навсегда зародив в душе непримиримость к насилию, несправедливости, жестокости, человеконенавистничеству.