ЧТО ПОМНИТСЯ ИЗ ДЕТСТВА

Мне было четыре года и шесть дней, когда началась война – да, да, я «того самого» 37-го, года. «Нас разлучили с дедом утром ранним – В том ненавистном сталинском году. – И до сих пор я той разлукой ранен, — Хотя его уже давно не жду» (Андрей Дементьев). Был еще легендарный, триумфальный, рекордный полет Валерия Чкалова, в честь которого я и назван.

Родился я в Ленинграде, до начала войны себя вообще не помню, знаю о своем довоенном детстве только по рассказам родных, по сохранившимся фотографиям, которые комментировала мама. Так, я знаю, что до войны мы снимали дачу в пригородах Ленинграда: Сестрорецке, Разливе, Зеленогорске, который, если не ошибаюсь, тогда назывался «Терийоки» — ведь это территория Карельского перешейка, принадлежавшего до «финской» войны Финляндии.

Мы находились на даче. В день начала войны папа примчался и забрал нас в Ленинград.>

По рассказам родных знаю, что выехали мы из почти полностью окруженного города в самом конце августа, или начале сентября последним составом, которому удалось проскочить невредимым. Следующий поезд уже бомбили немцы. Кольцо блокады замкнулось… >

В составе этом мы оказались только потому, что дядя Ефим (Ефим Михайлович Швер – мамин родной брат) работал до войны главным бухгалтером гостиницы «Европейская», и мы ехали в эвакуацию в вагоне, «принадлежавшем» этой гостинице. Нас было пять человек: бабушка Софья Мироновна Швер – мамина мама, моя мама — Евгения Михайловна Юткевич (до замужества – Швер), мой старший (на 6,5 лет) брат Миша и наш двоюродный брат Вова (сын дяди Ефима) – младше меня на полгода. Кстати, всю блокаду, оставаясь в Ленинграде, дядя Ефим был директором этой гостиницы, он-то и сохранил нам нашу коммунальную квартиру (в которой жили только родные – кроме нас, еще бабушкины сыновья с семьями) на ул. Маяковского, 40.

Всю эвакуацию мы жили на станции Нея, это на границе Ярославской и Костромской областей, почему именно там – неизвестно…Это была деревня, в которой располагался госпиталь. Помню, как ходячие раненные, сидя на травке пригорка, делали свистульки, по-моему, из ольхи, и давали их нам, мальчишкам. Я и Вова ходили в детский садик, в котором работала моя мама. Помнится, что все время хотелось есть. Врезалось в память: в тарелке супа плавает несколько макаронин или лапшинок, которые все время вываливались из ложки обратно в тарелку, долго никак не удавалось их «поймать» и отправить в рот… Еще запомнились очереди, в которые нас выстраивали, чтобы попасть на единственный горшок. Порой не получалось «сходить», так как все время торопили: «скорей, скорей…». Остался в памяти приезд папы. Он воевал на Тихвинском фронте, вероятно, самом близком к месту нашего пребывания. Наверное, именно поэтому ему как-то удалось вырваться к нам на день или два. Давал он мне свой наган подержать, поиграть (настоящий – вот радость для мальчонки!), предварительно вынув, разумеется, патроны из барабана. Наган казался мне очень тяжелым, нажать на спусковой крючок никак не мог, не хватало силенок… Вот, пожалуй, и все воспоминания той поры…

Еще запомнился эпизод по пути в Ленинград, при возвращении из эвакуации.

Мы ехали в товарных вагонах. В них были сделаны деревянные настилы, параллельные полу, справа и слева от раздвижных дверей вагона. На этих настилах «пассажиры» сидели, лежали и спали. На свободном пространстве посередине умудрялись приспосабливать подобие столов, за которыми ели и пили, сидя на чем придется. Во время остановки на каком-то полустанке мама отправила Мишу (напомню, подросток, почти 13 лет) с бидоном за горячей водой. Вернувшись, Миша подает бидон с кипятком маме, вытянув руку вверх, так как нижний край вагона был довольно высоко. Мама, принимая бидон, «споткнула» его о кромку пола вагона, опрокинув кипяток на ногу. Дикая боль. Еще долгое время нога не заживала. Из-за этого мама не могла работать, а ведь надо было кормить двоих мальчишек и бабушку.

Папа вернулся домой только в марте 1946 г., так как участвовал в войне с Японией. Можно только догадываться, как тяжело было маме без него. Об этом периоде детская память сохранила такой эпизод. Мы вернулись из эвакуации 10 августа 1944 г. От Московского вокзала (почему-то в память врезались трамваи в раскинувшейся от площади Восстания перспективе Невского проспекта) пешком дошли до нашего дома на ул. Маяковского, 40. Пройдя под аркой и через двор, поднялись на 4-й этаж, вошли в квартиру. Наши две довольно просторные (16 и 18 кв.м) смежные комнаты были почти пустые. В первой стоял огромный, под потолок, старинный красивый буфет, квадратный массивный стол (он раздвигался – позднее мы клали в раздвинутое место чертежную доску, прилаживали к ней посередине сетку, и играли в настольный теннис, или – как тогда говорили – пинг-понг). Были еще диван, несколько старинных стульев с высокими спинками, в углу стояла печка. Два окна в этой и два окна в соседней комнате выходили во двор-колодец. Во второй комнате были две кровати, диванчик, печь, а в углу у окна стоял маленький рояль – вот о нем-то и речь.

Уже позже я узнал, что мама играла на рояле. Дело в том, что мамина семья была состоятельной, дед был лесопромышленник, торговал лесом, в том числе и с Финляндией, где семья жила 6 лет. Впоследствии мне очень хотелось научиться играть на рояле. В то время было у меня три заветные мечты: научиться — играть на рояле, водить машину и плавать; исполнились только две последние. Но…через короткое время после нашего возвращения из эвакуации рояль куда-то исчез, зато в буфете появилось несколько литровых и пол-литровых банок со сливочным маслом… Время, повторяю, было послевоенное, послеблокадное, послеэвакуационное, словом, трудное, да, и мамина ошпаренная нога еще долго давала о себе знать…

Вернулись мы, повторюсь, 10августа, а уже 1-го сентября я пошел в первый класс. Это был первый ПЕРВОКЛАССНЫЙ набор в школу после снятия блокады. …Для ленинградцев высшим знаком, синонимом невероятных трудностей, экстремальных условий жизни на краю гибели является блокада. Поэтому все ленинградцы, хоть как-то сопричастные к тому времени, перед лицом тяжелейших жизненных невзгод говорят: «Если уж мы блокаду пережили…».

По себе знаю — помогает!