Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Лернер Любовь

Эта память высечена в сердце моём

Я, Лернер Любовь, родилась в 1936 г. в г. Каменец – Подольск, Украина. Папа, Лернер Соломон Иосифович, 1910 г. рождения, служащий; мама, Гальперин Этя Львовна, 1912г. рождения, домохозяйка. Когда мне было два года, родители переехали из Украины в Ставропольский край, город Георгиевск, по месту новой работы папы. Там же родился мой, ныне покойный, брат Александр.

Когда началась война, мне было не полных пять лет. Мне кажется, что жизнь начала восприниматься мною именно с того момента, когда случилась большая беда. Я помню жаркий вечер августа 1941. Жили мы тогда на окраине города, в месте, которое почему-то называли Чёртов яр. В дверь нашей небольшой квартиры в Ставрополе, тогда он назывался Ворошиловск, постучали. Мы все побежали к двери. Я увидела очень много людей с маленькими детьми, с мешками, с чемоданами, все в пыли, все кричали, плакали, дрожали и, перебивая друг друга, что-то рассказывали. Я с любопытством вглядывалась в новые лица, но навсегда запомнила только глаза моей дорогой мамочки.

Она с надеждой смотрела в глаза родственников и все спрашивала и спрашивала, где её мама, папа и маленькая сестричка. Никто толком не отвечал. Спустя годы, когда я была студенткой, то узнала, что дедушку Лейбиша, бабушку Рейзел, тётю Нэсю немцы закопали живыми, но до конца жизни мама эти подробности не знала.

В то время как гости возбужденно обменивались информацией мои родители должны были решать, как расположить людей, как их накормить, напоить, дать им умыться. У нас тогда не было ни водопровода, ни электричества. И лишь светилась лампа под стеклом.

Помню, что все ютились у нас несколько недель, за водой бегали к ручейку, детей купали в корыте по очереди в одной и той же воде, которая была скользкой и коричневой от грязи. Помню, как дядя уходил в армию, а у его жены должен был родиться ребёнок, и все плакали. Папа сутками работал на производстве по изготовлению патронов и ящиков для них. Однажды он прибежал и сказал, чтобы все быстро собрались и бежали на вокзал. К Ставрополю подходят немцы. Он добился разрешения посадить нас в вагон, который эвакуировал семьи военнослужащих. Их жёны были очень недовольны этим и обрушили на нас ушат ругани.

Я помню моего высокого, красивого папу, по лицу которого текли ручьи пота, пока он всех нас не впихнул в этот вагон и поезд пополз вперед. Папа остался. Мы выбрались из Ставрополя, только благодаря его усилиям.

Помню, как через какое-то время все начали кричать «бомбёжка» и выпрыгивать из вагонов на траву и камни. Мамочка выскочила с нами на руках. Она легла и прикрыла нас телом. Я из -под её живота видела, как летят огромные чёрные птицы, а из них падают чёрные бутылки. Это были мессершмитты, бомбившие поезд. Помню, когда они улетели, все опять взобрались в свои вагоны, и вдруг в нашем поднялся крик. Я оглянулась и увидела рядом с собой маленькую дырочку в стенке вагона на уровне моей головы, через которую шёл луч солнца. Все разволновались не на шутку, некоторые плакали, говоря, что пуля пробившая стенку могла меня убить. Я вряд ли понимала, почему все так взволнованы, и продолжала играть, вставив в дырочку пальчик.

Когда поезд дополз до очередной станции, кто-то из военных сказал, что это Георгиевск и город горит. Мама схватила нас и хотела выпрыгнуть, ведь папа сказал, чтобы она ждала его в Георгиевске. Я помню небо оранжево-красное и чёрно-серый дым. Офицер, старший в нашем вагоне сказал, что детей не даст, и крепко нас держал, чтобы мама не выпрыгнула, а она кричала, что потеряет папу. Бомбёжка по дороге повторялась много раз, а однажды, пока мы лежали на траве прикрытые мамой, наш поезд ушёл. Мама, держа нас с братом на руках, шагала по шпалам, пока другой паровоз нас не подобрал. В конечном итоге мы добрались до города Баку.

Все наши родственники сидели на набережной, на земле, в пыли, а бабушка, папина мама, придерживала голову дедушки, который едва дышал. Люди длинной очередью направлялись на пароход. Вдруг одна из родственниц закричала, обращаясь к маме: «Бетя, смотри – Сёма!» Это был мой папа. Я помню человека в коричневом пыльном пиджаке, который стоял к нам спиной и смотрел на толпу, движущуюся к пароходу. Он оглянулся на крик и побежал к нам. Прежде всего он бросился к дедушке. Встал на колени, прислонил свою голову к нему, дедушка последний раз вздохнул и умер. Все кричали, что нужно идти на посадку, а умершего дедушку завернуть в простыни и сбросить в море. Папа не разрешил. Он быстро нашёл двух еврейских женщин, и они обещали похоронить дедушку в Баку по всем правилам. Мы пробрались на пароход, и в это мгновенье папа упал, он потерял сознание.

Это, конечно, было следствием предшествовавших событий. Когда немцы вошли в Ставрополь, отец сумел пешком выбраться из города и добраться до Баку. В пути он питался зёрнами, травой, чем попало, и пил воду из любой лужи, заразившись брюшным тифом.

Когда мы примостились на палубе папу положили на мамины ноги, и мама капала ему воду в рот. Мы тоже очень хотели пить, но нам сказали, чтобы мы не шевелились, иначе люди сбросят больного папу с парохода в воду.

С жуткими трудностями мы попали в Ташкент. Родственники разъехались по Узбекистану. Мама не покидала папу, которого забрали в больницу. С нами еще осталась бабушка. Я слышала, что все шептались, что папа не выживет. Мама не выходила из больницы. Есть было нечего, и она голодала и ела то, что папа выплёвывал от рвотного рефлекса. Благодаря мамочке, врачам больницы, в которой работали эвакуированные евреи — специалисты медики, и сопротивлению папиного железного организма, он выжил.

Мы же в это время жили с бабушкой в сарае у хозяйки. Это ветхое строение имело лишь три стенки и земляной пол. Бабушка с трудом добывала еду, и мы бывали счастливы, когда кто-нибудь угощал нас кашей, которую мы ели по крупинкам, а если крупинки выпадали изо рта, то подбирали их и ели грязными.

У нас развился конъюнктивит, и мы по утрам не могли раскрыть глаза, так они слипались. Когда мама выходила из больницы, она нам размачивала веки водой из арыка и приносила лепёшки. Праздником была еда, когда бабушка доставала бараньи кишки, и промыв их в арыке готовила из них необыкновенно вкусную еду.

Выйдя из больницы, папа стал понемножку работать, а когда Ставрополь освободили от немцев, мы возвратились домой. В квартире ничего из наших вещей не оказалось. Здесь продолжали жить эвакуированные, среди которых один был болен туберкулёзом. Мама плакала и просила его, чтобы он не плевался, чтобы не заразить нас, но он продолжал плевать с кровью, не считаясь с окружающими. Потом моего братика долго лечили от возникшего бронхоаденита. Папа попросил соседей возвратить нам хоть что-то из вещей, в ответ один из соседей пообещал папу убить, когда он ночью будет возвращаться с работы.

Помню, мама с соседкой однажды пошли в село менять одежду на продукты. Они два дня не возвращались, а дорога пролегала через лес. Соседи говорили, что их скорее всего съели волки. Мы сидели голодные и даже боялись плакать. Я очень хорошо помню нашу трудную жизнь, но понимаю, что у тех, чьи отцы не возвратились, она была ещё тяжелее.

Помню день, когда кончилась война. Играла музыка, люди плакали, пели, танцевали и кричали от радости. Помню, что и после войны было много слёз, как мы переживали, когда арестовали сына наших друзей за то, что он был в плену и вернулся. Наверно, все считали его предателем. Да, было очень трудно. Но я вспоминаю, сколько счастья было у нас с братиком от тепла наших любящих, дорогих, мужественных родителей. Я стала врачом, защитила диссертацию, более 40 лет я работала врачом в г Кисловодск с большой любовью к людям. Муж, инвалид войны тоже был врачом.

Судьба моей семьи сложилась так, что папочка и мамочка болели и умерли, умер от тяжёлой болезни и муж, а через несколько лет умер единственный сын от осложнений тяжёлого диабета.

Когда заболел мой брат, я, чтобы спасти его, репатриировалась в 1999 г. в Израиль. В Израиле делали всё что могли, но его жизнь продлилась только на несколько лет. Было жутко остаться одной. Но я брала пример с мужественных израильтян, у которых из-за непрерывных войн тоже много бед.

Я люблю Израиль, люблю Россию. Просто люблю людей и желаю всем добра.

 

Любовь Лернер, г. Нетания