Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Шкляр Владимир

Родился в 1937 году в городе Гомеле (Белоруссия).
После окончания техникума работал в поселке Комарин, а потом в Чернигове (Украина).
С 1997 проживает в Германии, в г. Росток.
Женат. Имеет сына.

ГРОБОВ НЕ ХВАТАЛО, ХОРОНИЛИ В МЕШКАХ

Описать всё, что было пережито за годы войны, невозможно. Многие эпизоды забылись. О некоторых вспоминать очень тяжело.

До войны мы ― отец, мать, я и младший брат ― жили в Белоруссии, в городе Гомеле. Но когда началась война, судьба стала загадочно распоряжаться нами. Часть наших родственников ― по материнской линии, попала в Казахстан. Другая, по линии отца, эвакуировалась тоже в Казахстан. А дед по отцу, который помнил свой плен в Германии во время Первой мировой войны, эвакуироваться отказался и остался в Комарине. И был сожжен заживо.

Нас же отец посадил в товарный поезд, который следовал на Южный Урал. Сам он остался. С тех пор мы его не видели и о его судьбе ничего не знали до окончания войны.

Поезд шел очень долго. Вагон был разделен брезентовыми занавесками, за которыми находились другие семьи. Поезд останавливался на всех узловых станциях, пропуская военные составы. Паровоз отцепляли, и он уезжал заправляться водой и углем. Это могло длиться довольно долго. В это время взрослые выпрыгивали из вагонов и бежали на станцию с ведрами, чтобы набрать холодной и горячей воды. Многие бежали в ту же сторону, чтобы купить чего-нибудь из еды или поменять вещи на продукты. Потом раздавались продолжительные гудки вернувшегося паровоза, которые извещали об отходе поезда, и люди бежали обратно, на ходу запрыгивали в вагон.

Через какое-то время мы прибыли в город Орск-2. Была ночь. Нас поместили по улице «Второй городок», барак 8, комната 12.

Орск-2 был «закрытым» городом. В то время и в течение многих последующих лет здесь изготавливали военную продукцию. На заводах работали в основном политзаключенные и уголовники, осужденные на длительные сроки. Многие заводы, привезенные из западных и центральных областей, стояли еще под открытым небом, огороженные колючей проволокой в несколько рядов. Вокруг завода была степь и бесчисленное количество бараков. Что же представляли собой эти бараки?

Их стены состояли из блоков, изготовленных из соломы, навоза и глины. Пол был земляной, утрамбованный. Посреди комнаты стояла «буржуйка» из толстого металла (Маленькая железная печь для обогрева небольших жилых помещений; жестяная труба обычно выводила дым в форточку или в дыру в окне. Одно из изобретений времен Гражданской войны 1918-20гг; тогда же возникло и название. — Ред.), которую топили каменным углем.

Уголь для нескольких бараков привозили один раз в неделю. Мы, дети, ведрами таскали его, так как мама работала. Было тяжело. Но зимой было еще труднее. Из-за холодов «буржуйку» надо было топить круглосуточно, и часто угля не хватало. Нам приходилось идти на территорию ближайшего завода и оттуда таскать уголь в мешках и ведрах. Для нас, детей (мне было в первый год войны пять лет, братику ― три), это было тяжелым испытанием: мороз доходил до 35 градусов Цельсия, дули сильные степные ветры, а снег был выше нашего роста. Но делали это мы потому, что было необходимо. Я понимал, что охрана завода видит наше «воровство», но делала вид, что не видит.

От непрерывного отопления в комнате стоял дымный смрад и было трудно дышать. Форточек в окнах не было. Приходилось проветривать, приоткрывая входную дверь. Из-за того, что дымоходные трубы раскалялись, нередко загорались крыши бараков. Пожары были частым явлением.

Мама уходила на работу в семь часов утра, шила солдатские шинели. Работала по десять-двенадцать часов и приходила поздно вечером. Мы видели, что она очень уставала, и старались её лишний раз не беспокоить. От нее ждали лишь одного: принесла ли она нам чего-нибудь поесть. От обеда, который ей давали, она умудрялась что-нибудь сэкономить и принести нам. На детей выдавали паек, но я не помню чего и сколько.

Страдали мы не только от голода, но и от холода. У нас было очень мало одежды, зимой мы мерзли и часто болели.

Рядом с заводами находились большие терриконы, которые постоянно тлели. Многие дети, особенно те, которые потеряли родителей, лежали на досках или на соломе между терриконами и грелись. Некоторые заболевали и умирали.

Недалеко от бараков находилось кладбище. Зимой, когда мы не убегали далеко от наших бараков, мы часто видели похороны. Исхудалые люди несли тела мертвых в мешках: гробов не хватало. Могилы в скованной морозами земле выкопать было невозможно. Землю взрывали, покойников опускали в ямы и кое-как закапывали.

Воду мы брали в водопроводной колонке. Но она работала только летом. Зимой мы ходили в проходную завода, где был лишь один кран.

Летом я вместе с другими детьми много времени проводил на танковом полигоне. Там танки «доводили» до уровня, необходимого для боевых действий: регулировали прицелы орудий, проверяли рации, натяжение гусениц. Первоначально техники-водители прогоняли нас с полигона, так как там было опасно: часто проводились стрельбы из танковых орудий. Но гоняться за нами им надоело, а потом они с нами познакомились, тем более, что многие из них тоже жили в бараках. С полигона они гонять нас перестали, но просили быть внимательными и соблюдать безопасность. Более того, они многое нам рассказывали о танках и тем самым вызвали интерес к технике на всю жизнь. Зная, что мы постоянно голодные, они часто угощали нас хлебными сухарями или кусочками сахара. Кроме того, они научили нас ловить сусликов, которых было много в степи.

Охота на сусликов в летнее время стала для меня с братом настоящим, хотя и нелегким, «промыслом». А добывали мы сусликов так. Нора суслика имела два-три выхода. В каждый из них нужно было влить немало воды, чтобы заставить его выскочить. И определить, из какой норки он выскочит. Но самое трудное ― нужно было быстро и крепко рукой   схватить суслика за загривок. Если ошибся, то он так сильно искусывал пальцы, что боль продолжалась несколько дней. А бывало и так, что крупный суслик «дробил» кости пальцев. Трудность заключалась и в том, что по безводной степи нужно было таскать много воды. В этом мне помогал братик. А я, помимо воды, нес еще мешок и металлическую трубку, которой наносил удар суслику по голове.

Иногда удавалось поймать два и даже три суслика. Мы приносили их в барак, где сосед ― инвалид труда сдирал с них шкурки и оставлял их себе, а мясо отдавал нам. Позже я узнал, что этот человек в прошлом был армейским командиром, полковником. Перед войной его, как и многих других командиров, репрессировали. Человек он был хороший. Нас он учил, как правильно варить или тушить сусликов, помогал со специями. Ловля сусликов была для нас не только увлечением. Когда нам удавалось их поймать, — это было настоящим праздником. Мы с братиком старались сварить их до прихода мамы с работы, чтобы она с удовольствием поела. Но я не хотел ей говорить, что у меня болят искусанные пальцы. Обычно я прятал их за спину, но братик по наивности выдавал меня.

Однажды поздней осенью ― это был уже, кажется, 1944 год ― я совершил необдуманный поступок. Я пришел на полигон. Мои знакомые водители загоняли танки на железнодорожные платформы. Состав был очень длинный, на меня никто не обратил внимания. Люки у большинства танков были открыты, и я, не думая, залез в один из танков. Мне было уже семь лет, и я считал себя взрослым. Поезд тронулся и пошел. Сколько времени я пробыл в танке, я не помню. От голода я потерял сознание. Я ничего не соображал, когда меня вытаскивали из танка. В себя я начал приходить в военном госпитале. Сколько я там находился, я тоже не помню. Помню только, что когда мои знакомые «технари» забирали меня из госпиталя, мне они на прощание подарили детский матросский костюмчик. Этот костюмчик я много лет надевал по праздникам. Когда я вырос из него, костюмчик носил мой братик.

Мне трудно передать горе мамы после моего исчезновения. О моем «отъезде» ей сказали дети, которые видели меня возле платформы с танками. А о том, что я нашелся и где нахожусь, рассказали ей вернувшиеся «технари».

Весной 1946 года мы вернулись в Гомель. В военкомате мама узнала, что отец погиб в боях под Курском. Дом наш был полностью разрушен. Жить нам было негде. Мама оставила нас под присмотр тети, а сама уехала в городок Комарин, где до войны жили все её родственники. Через две недели и мы оказались там. В этом городке продолжилось мое трудное, теперь уже послевоенное детство.

Вейз мир! Будьте счастливы те, кто читает эти строки.

Подготовил А. Цфасман (Германия)