ВОЙНА НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Мой отец Дамскер Соломон Ильич, врач — фтизиатр, был мобилизован и послан на Север в первые дни войны. Маму, Топицер Фаину Яковлевну, тоже врача, мобилизовали, но оставили   в Ленинграде, и она работала в госпитале. Меня, пятилетнюю, брата Иосифа восьми лет и бабушку, Хасю Вульфовну Дамскер, отправили в Малую Вишеру к родственникам. Считалось, что война будет развёртываться на севере, и самое безопасное место — со стороны Москвы

Но в Малой Вишере оказалось ещё опаснее, чем в Ленинграде. Здесь по дороге к более важным целям пролетали самолёты — разведчики. В Ленинграде была противовоздушная оборона, там за несколько минут до налёта объявляли воздушную тревогу, и иногда зенитчикам удавалось не пропустить самолёты к городу. Здесь же, в маленьком городке, не было ПВО. Фашистские самолёты летали так низко, что можно было разглядеть лицо лётчика. Они стреляли из пулемётов, и убитые и раненые падали прямо посреди улицы. Мне, ребенку, было невыносимо это видеть. Это выпадало из моих представлений о реальности.

Мама приехала за нами, мы пробились каким-то образом на площадку переполненного поезда. Как моей хрупкой вежливой маме это удалось — не могу понять. Эту посадку и поездку я запомнила на всю жизнь. Люди штурмовали поезд, цеплялись за любой выступ, пристраивались на буферах, на крышах вагонов.

В Ленинграде, горели продовольственные склады, запах гари висел над городом несколько дней. Бомбили каждую ночь. Мама уходила в госпиталь, и никто не знал, увидимся ли мы снова. Во время воздушной тревоги надо было спускаться в подвал. Загнать меня туда было трудно. Мне казалось, что там страшнее, чем на улице. Уж не знаю, от природы ли, или из-за известных мне случаев заваленных при бомбёжке убежищ, у меня на всю жизнь остался страх замкнутых помещений.

Отец добился своего перевода в Ленинград и демобилизации мамы и отправил .Город уже был в блокаде. Оставалась одна дорога — по каналам и озёрам. Ее блокировали только с воздуха, но наши самолёты и силы ПВО периодически подавляли вражескую авиацию. Это был шанс. Отец достал нам места на одном из двух пароходов, которые вышли из Ленинграда по Мариинской водной системе. Нас сильно бомбили, один пароход был потоплен, но наш вышел из кольца блокады.

Пока мы добирались до Волги, фашисты продвинулись к Сталинграду. В Астрахани формировался железнодорожный состав для эвакуированных из Ленинграда. Маму взяли туда на должность врача.Поезд состоял из товарных вагонов с нарами в два этажа. Состав был длинный, переходов между вагонами не было. Перейти из одного вагона в другой можно было только на остановках. Никто не знал, когда будет следующая остановка и сколько поезд там задержится. Поэтому, когда мама уходила к больному в другой вагон, я не знала, не отстала ли она от поезда. Я в ужасе ждала следующей остановки. У меня начались сильные приступы бронхиальной астмы. Я задыхалась в душном, забитом людьми вагоне, заходилась кашлем, не давая маме и соседям спать. Ехали мы несколько недель с продолжительными стоянками в тупиках, куда нас загоняли, чтобы пропустить более важные эшелоны. В начале пути нас преследовали бомбёжки. Люди выскакивали из поезда и прятались в лесу, а если укрыться было негде, просто бросались на землю в открытом поле.

В Новосибирске мы несколько суток мыкались на вокзале, пока мама, отстаивая в очередях, добивалась разрешения остаться в Новосибирске. Меня оставляли сторожить вещи. Но сторож я была никудышный. Я боялась потерять маму и то и дело бегала смотреть, где она. Баул с продуктами и тёплыми вещами украли.

Нас послали в глухое село Ново — Сухотино. По-моему изба, где мы поселились, пустовала, я не помню, чтобы у нас были хозяева. Изба была холодная, отапливать было нечем. Маму послали работать в поле, хотя в тех местах на сто километров вокруг не было врача, только фельдшер. Мама заработала воз бурьяна, другого топлива там не было. Немного согрели своё жильё. Собрали лебеды и крапивы, добавили немного муки, испекли лепёшки.

В конце концов, мама получила работу в больнице и стала там пропадать днём и ночью. К ней привозили больных из дальних мест. Она по специальности была терапевт, но приходилось выполнять всё: принимать роды, делать полостные операции и ампутации. Заниматься детьми у неё не было возможности. Мы были всегда голодны. Мой брат был более терпелив и выдержан, а я таскала всё съестное, что где-нибудь находила. Вместе с такими же малышами я подкапывала в поле картошку. Мы ели её прямо в сыром виде. Знали все съедобные растения и семена деревьев и объедали всё как саранча. Я до сих пор вспоминаю это невыносимое чувство голода.

Антисемитизм там процветал. Моего брата били в так, что мама забрала его из школы, и он не учился целый год.

Последний год эвакуации мы провели в Средней Азии, где жили мамины родители, эвакуированные из Ростова. Бабушке потребовалось немало сил и фантазии,
чтобы накормить изголодавшихся внуков.

Когда блокаду Ленинграда прорвали, мы получили вызов от отца, и осенью 1944 года вернулись в Ленинград. В послевоенные годы тоже было голодно и холодно, и антисемитизм крепчал, но все-таки мы уже были дома.

Страх же остаться без родителей сохранился надолго. Мне было 9 лет, когда однажды. вернувшись из школы. я увидела замок на нашей двери. Я не очень удивилась, так как подсознательно всё время ждала чего-то подобного, наслушавшись за время войны рассказов о брошенных детях. Соседка меня успокоила: «Как же они могли уехать, ведь вещи они не выносили». Это меня убедило. Помня свои детские переживания, я воспользовалась этим приёмом уже будучи взрослой. Я увидела в тамбуре касс Аэрофлота плачущего мальчика рядом с громадным рулоном ковра. –«Думаешь, тебя бросили?» — рыдает в ответ. Говорю: «А ковер-то они зачем купили? Чтобы здесь оставить?». Успокоился.

Осталась на всю жизнь непереносимость духовых оркестров. На тех вокзалах и пристанях, на которых пришлось скитаться во время эвакуации, играли военные оркестры, которые должны были поддерживать дух населения и мобилизованных, отправляемых на фронт. И эти громоподобные волнующие звуки в моём сознании накрепко связаны с тем стрессом, в котором я тогда находилась. Вспоминать все это тяжело. Лучше бы забыть. Но ведь тогда получается, что у меня вообще не было детства. Я смотрю на своих внуков. Какое счастье жить в своей стране! Я прошу Всевышнего, чтоб ни им, ни их детям и внукам не довелось пережить ужасы войны.

Подготовила Белла Усвяцова- Гольдштейн