Горон Алла Григорьевна (девичья фамилия Кушнир) родилась 11 мая 1937 года в городе Кременчуг (Украина). Окончила Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии, кандидат технических наук, младший научный сотрудник. Муж Горон Геннадий, два сына Александр живет в Америке и Юрий живет в Канаде, внучка Елена. Репатриировалась из Москвы в 1998 году.

Когда началась война, мне было почти 4 года без 3-х месяцев, и первые детские воспоминания связаны с бомбежками. Жили мы в городе Краматорске на Донбассе.

Нас, детей, в семье было двое. Брату Эдуарду в начале войны было 7 лет. Он быстро научился улавливать гул немецких самолетов в небе, и даже до объявления воздушной тревоги, тащил меня за руку домой. Мы вместе с мамой спешили, как мне помнится, в сарай. Дом наш был двухэтажный, подвала не было, так что укрыться можно было только в сарае. Вначале бомбежки были редко и, в основном, днем. А потом все чаще и чаще днем, и ночью. У мамы была всегда наготове сумочка с едой и водой, так как неизвестно, как долго придется укрываться от бомбежки. Ночью было очень страшно. Мы с братом плакали, у него от страха стучали зубы, а я говорила, что «у меня в животе холодно». Однажды мы не успели выбежать из дома, только спустились со второго этажа. В это время попала бомба в совседний дом, стало темно, как ночью. Бабушка прижала нас своим телом к стене. Я помню, как болталась на петлях дверь нашего подъезда, и рыдала от ужаса моя тетя Хана — восемнадцатилетняя девушка.

Больше жить в своем доме мы не могли и после отбоя воздушной тревоги, взяв необходимые вещи, перешли жить к нашим друзьям. Они жили в многоэтажном доме, в котором был большой подвал. В этом подвале у каждой семьи была комната, вот в такой комнате мы и жили вместе с семьей наших друзей. Помню, как рыдала молодая женщина. Во время бомбежки завода погиб ее муж.

Бомбежки стали почти непрерывными. Сходить домой за вещами было невозможно. Уезжали налегке, я очень просила родителей принести мне мою куклу, но, увы… Ни взрослые, ни тем более дети, не могли тогда понять, что беззаботное детство с игрушками и конфетами кончилось. Помню проливной дождь и бомбежку, когда мы уезжали из города в полную неизвестность, оставляя чистую, только что отремонтированную квартиру и чудесный рояль, который, как потом рассказали маме очевидцы, немцы спустили на канатах со второго этажа через окно. Несколько дней он стоял на улице, и прохожие немцы тренькали по клавишам, а потом подъехал грузовик и увез наш рояль, очевидно в Германию.

Проводив нас, папа ушел добровольцем на фронт. На фронте уже были двое его младших братьев Абрам и Израиль и мамин брат Аркадий. Со всеми была договоренность писать нам в «Ташкент, до востребования». Папины братья, два молодых красивых парня, погибли в первые же месяцы войны.

До Ташкента мы ехали очень долго, больше месяца. Ехали в товарном вагоне, спали вповалку на нарах, еды и питья было мало. Было очень страшно, когда бомбили поезд. По пути у одной женщины в нашем вагоне умер ребенок, и нас с братом прятали от нее, так как при виде нас с ней начиналась истерика.

В Ташкент приехали поздно вечером, было темно, все приготовились к выходу, а поезд… не остановился, только замедлил ход. Как кричали люди, какая была паника, многие на ходу выбрасывали вещи и выпрыгивали на ходу из вагонов. Поезд остановился в семнадцати километрах от Ташкента в глухом ауле, где еще многие женщины ходили в парандже. Жили в глиняных домах с глиняными полами, и когда зимой шли дожди, крыша протекала, а пол представлял собой скользкое глиняное месиво. Нам с братом не разрешали вставать с кроватей, и мы сидели целыми днями голодные и холодные. Привычного нам хлеба не было, были лепешки, но их было очень мало, и страх голода остался на всю жизнь. А летом страшная жара и постоянная жажда. Воду брали из арыков, в которых и осликов купали, и белье стирали. Не всегда удавалось кипятить воду, и новая беда не заставила себя ждать — я заболела брюшным тифом. Помню, как меня везли в тележке на ослике в Ташкент. Жара на улице, а у меня температура под сорок. В Ташкенте мы с мамой два дня сидели в сквере на скамейке, пока за нами не приехала машина и не увезла нас в госпиталь, где у меня двадцать один день держалась эта предельная температура. После тифа меня, шестилетнюю девочку, учили заново ходить. А потом началась жуткая малярия. Помню эти приступы, которые начинались со страшного озноба, от которого не спасала никакая куча одеял. Акрихин (хину) от малярии пришлось пить до десяти лет. Здоровье из-за войны и эвакуациибыло подорвано на всю последующую жизнь.

Как только освободили от фашистов наш родной город Кременчуг, мы вернулись туда, Там нам то же жилось не сладко — город был разрушен на 98%, и комната, которую мы получили на шесть человек, была не больше двенадцати квадратных метров. О каких-либо удобствах и речи не было.

Перед самым концом войны, в апреле 1945 года, вернулся с фронта папа и забрал нас в Казань на свое новое место службы в армии. Здесь наша семья после четырех лет скитаний из-за фашистов начала заново налаживать быт. Помню пустую снятую комнату, в которую нас привез папа. Это было за несколько дней до Дня Победы.

В Казани в 8 лет я пошла в школу, не было учебников, тетрадей, на партах сидело по три ученика, продукты по карточкам и так далее и тому подобное. Но главное, что мы выжили.

С каждым годом День Победы переживается сильнее и сильнее — войну из памяти не вычеркнешь, и болезни, которые корнями уходят в военное детство, дают знать о себе все больше и больше.

Источник: «Книга памяти. Воспоминания жителей Цфата, переживших ту войну». Израиль, Цфат, 2015.