Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Тарасова (Цуркова) Инна

СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА ВРЕМЕН ВОЙНЫ

Отрывок из рукописи «Корни. Моя семья. Откуда мы? И как мы оказались там, где мы есть?»,
2006 год

Исторические события давили, ломали и калечили судьбы. Наша семья не была исключением.

Я родилась в г. Слуцке 8 мая 1935 году последним, пятым ребенком. Мой папа – Евсей-Меер Рубинович Тарасов. 1888-1942гг Мама – Тамара Самсоновна Тарасова (девичья – Цуркова)1892-1977гг. Брат – Сёма (Самсон ) 1914-1962гг. Сестра — Муся 1917-2010гг. Брат — Лёва (Лейбл, Леонид – по паспорту) 1925-1988гг. Брат –Рува (Рувим )1927 г.рождения. И я — Инна.

На самом деле назвали меня Идой в честь рано умершего маминого брата. Рассказывали, я рано начала говорить и называла себя «Инна» — так и осталось.Tarasova1

Первый мой сознательный день рождения после войны вся семья праздновала в день Победы 9 мая 1946 года во Львове, и все запомнили. Позже стало ритуальным обычаем: в 19-00 минута молчания в память о не вернувшихся с войны, первый тост был в честь ПОБЕДЫ и ветеранов: Муси и Иосифа за столом и всех, кто воевал, а уж потом за меня – так было всегда. День рождения был вторичным, что соответствовало истине. А когда потребовалось восстановить метрику о моём рождении , т.к. все архивные документы в Слуцке сгорели, перед комиссией на очной ставке предстала маленькая девочка, как оказалось потом, после туберкулёза и мне установили – 1936 год рождения – мама не возражала, т.к. появилась возможность ещё год получать пенсию на ребёнка (14 руб. в месяц) по утере кормильца. Чуть не записали меня, автоматически, русской по фамилии папы Тарасов, но тут мама возразила. Молодец — я не хотела бы быть изгоем в своей семье, считала бы себя предателем.   Итак, получилось: Инна, 9 мая, 1936 года рождения. Так я прожила такую жизнь, как прожила, проживаю сейчас и надеюсь ещё пожить.

Город Слуцк моего детства. Небольшой, уютный, зелёный, с речкой Случь, население, в основном, евреи и белорусы, новый дом, закончен в 1939 г. самый красивый по улице Урицкого № 36. За него у родителей ещё оставался долг 200 руб., который мама отрабатывала: шила в счёт долга, одну комнату сдавали . Старшие дети учатся в институтах, летом приезжают домой, средние в школе и маленькая, белокурая «мизинке»–последняя, на идиш или от слова мизинец, всеми любимая и всеми балованная живёт счастливо на радость не очень молодым родителям, старшим братьям и сестре это я -Инна. Вокруг дома поднимается молодой сад, огород и много цветов – мама любила. Большая “овчарка” Рэкс, наваливясь передними лапами на тяжёлые ворота с пружиной, пропускала меня с улицы во двор. Жили мирно, тихо, все со своими радостями, надеждами и мечтами. У мамы, у первой по улице была растоплена русская печь и соседи приходили на рассвете за кипятком, за чаем. Она и сама наливала себе 4 – 5 стаканов, ставила их в очередь один за другим и пока пила 1-й другой остывал. А тётя Сима, жена маминого брата, с которой они очень дружили, пекла самый вкусный и ароматный « ситный» хлеб: не чёрный, не белый, а серый. Мне кажется, я помню его вкус и запах, но никогда в жизни такого не встречала.

Tarasova2

Исторические события задевали жителей городка и порой давили своими колёсами, ломали и колечили судьбы. Не была исключением и наша семья. Война 14-го года с Германией — немцы интеллигентные и мирное население не трогают. Война с Польшей — поляки издеваются над евреями, запускают пружинки в бороды стариков и рвут волосы. Папин племянник, Лейбл Маслянский, в 24-ом году из Слуцка уехал в Палестину, стал там Иегуда Мас, о нём почти ничего не знали (я в 1991-ом году разыскала семьи его дочерей в Израиле, но родственные связи не наладились). Другой, Давид Маслянский, работал ведущим инженером металлургического завода на Урале в г. Златоусте, в 1937-ом году был арестован и расстрелян, как враг народа (впоследствии реабилитирован). Скоропостижно в возрасте 59 лет умирает мамин брат Шмолыче. Мама лишается голоса, на несколько лет перестаёт петь: была у неё привычка – всегда тихо красиво петь во время шитья…

А у меня – беззаботное счастливое детство.

Tarasova3

Городок пограничный, много войск, частые военные учения. Однажды Лёвка даже умудрился принять в них участие, зимой: сбежал из дому, спрятался в какой-то военной технике. Его полузамёрзшего потом привезли и сдали родителям.

Старший брат Сёма после окончания рабфака при Беларусском политехническом институте в 1935 году поступает в УЛТИ (Уральский лесотехнический) и заканчивает его в 1940 году инженером-механиком. Направлен на работу в Карело-Финскую ССР главным механиком треста «Сердобольск».
Tarasova5

Муся в 1935г. после 9-го класса поступила в Минский медицинский институт. Тогда вербовали в институт и на вступительных экзаменах её спрашивали только о родителях, а папа был рабочим, что было важно для советской власти, если уж принимать евреев, то из рабочих. Мама буквально заставила её уехать учиться. Окончив медицинский институт 1940 году, Муся была направлена на работу в Ленинград, получила комнату и жила там с мужем.

Наступило лето. 22 июня 1941 года.

Началась ВОЙНА и 1-ая бомбёжка нашего пограничного города Слуцк в первую военную ночь. Старших детей дома нет. Сёма   призывается в РККА (рабочекрестьянская красная армия) 22 июня 1941 года и после окончания 18-ти дневных курсов младших лейтенантов направлен на Волховский фронт. Его жена Лиза (женат с 1937 года) после зубоврачебного техникума тоже сразу призывается в армию. Все медики военнообязанные.

И Муся призывается с 1-го дня, распределена на Украинский фронт. При этом чудом не попадает в Армию генерала Власова : 80 врачей мобилизованы к Власову, а она по списку оказалась 82-ой. Армия Власова была позже полностью уничтожена.

Муж, инженер, достаёт себе бронь и эвакуируется с заводом в тыл, работает там до освобождения Ленинграда. Возвращается в их комнату и пишет Мусе на фронт, предлагая высылать ему воинский гонорар. Он обещал собирать эти деньги для «счастливой» послевоенной жизни…

Прошёл 1-й день войны. Вечером жители Слуцка начинают волноваться — приближается вторая ночь, все боятся оставаться в городе – его бомбят. В первую ночь уничтожены электростанция и водонапорная башня – немцы хорошо осведомлены. Лёва решительно и твёрдо заявляет: « Я ухожу из города!». Рува, как нитка за иголкой, никогда не отставал от брата: «я тоже». Оставались только двое пожилых родителей и я. Мама решает: мальчишек не удержать, надо быть всем вместе, на ночь все уходим из города в поле, а утром вернёмся домой. С наступлением сумерек мама взяла документы, подстилку, одела мне старенькое байковое платице, вроде бы 5 штук одно на другое (ночи холодные), новое бархатное достала, но положила обратно в комод (жалко), родители закрыли дом и мы ушли ночевать в поле за город, чтобы никогда больше не вернуться. Ночью в разных местах города вспыхивали пожары от бомбёжки. На рассвете нахлынувший поток бегущих из города людей поглотил и нас.

Мама хотела ещё вернуться, взять какие-нибудь вещи, но Лёва сказал «нет» и пошёл за всеми, Рува за ним. У родителей не осталось выбора и мы все вместе пошли прочь от нашего дома. Так Лёва, как библейский Моисей, повёл нас от огня и мудрое мамино решение: держаться всем вместе, спасли нам жизнь.

Из электронной еврейской энциклопедии: « 5 июля 1941 г. Слуцк заняли германские войска. Нескольким сотням евреев удалось к этому времени эвакуироваться из города; из-за отсутствия транспорта многие уходили пешком» (это про нас).

Так мы стали «беженцами» и людская река вынесла нас на дорогу Слуцк–Речице. На развилке: Речице- Бобруйск смешались со встречным потоком из Речице – немцы уже перекрыли эту дорогу. Перепуганные люди бежали домой, обратно в Слуцк. На разъяснения, уставшие и обезумевшие, не обращали внимания – хотелось укрыться дома. Мы повернули на Бобруйск — Могилёв.

Весь этот поток выглядел так: посредине по асфальту мчались, отступая от границы, на большой скорости военные грузовики, крытые брезентом, как сейчас выясняется – это было добро некоторых наших военоначальников и их семьи. С двух сторон ехали телеги, запряженные лошадьми, доверху нагруженные домашним скарбом, а сверху сидели дети – так убегали деревенские жители, у которых были лошади. По обе стороны рядом с ними бежали люди, уже по грунтовой обочине, время от времени огибая горы щебёнки – дорогу перед войной собирались расширять. Мы бежали. Рядом с дорогой ярко зеленели и нарядно цвели заболоченные белорусские полянки с тоненькими берёзками и лесами. Все 5 потоков двигались в одном направлении, только цветные полянки и леса – назад. Всё это выглядело странной рекой с быстрым движением посредине и постепенно замедляющимся к краям. Временами движение нарушалось : над дорогой появлялись самолёты , бомбили её и те, кто бежал по краям, ссыпались с дороги и прятались, где могли. Родители пожилые, мне 6 лет. С нами вместе бежали родственники – семья маминого брата: тетя Сима – старше мамы , её дочь Бася – больна астмой с детьми: сыном Сёмой 6-ти лет и дочерью Раей 1,5 лет. По роковой случайности муж Баси Яков Оркин оказался в эти дни в Слуцке: арестованный в 39-ом году инженер, перед самой войной вдруг был отпущен. При нём была только справка об освобождении. Он бежал с маленькой дочкой на руках и помогал своей больной жене, которая задыхалась — не мог их бросить. Решил добраться до какого-то пункта , посадить жену с детьми на любой транспорт и явиться на призывной пункт, как должны были поступить все мужчины его возраста.

В какой-то момент бежавшие по обочине люди стали огибать что–то лежащее на пути. Когда мы приблизились, то увидели мужчину, на груди у него был кусок фанеры с надписью углём: ДЕЗЕРТИР, он был расстрелян. Наглядное пособие сработало. Все родственники очень испугались и стали уговаривать Яшу зайти в ближайший призывной пункт по дороге и объяснить положение, попросить на день-два отсрочку. Так он и сделал. Его тут же взяли и отправили в штрафбат. Больше его никогда не видели. В результате: извещение через много лет «Пропал без вести».

А мы бежали дальше. Иногда папе удавалось прижать меня почти вертикально, к гружёной телеге и, придерживая руками, бежать в её темпе, недолго — сердце у него было слабым. Так я увидела движущийся поток немного сверху и сзади нас. Врезалась в память такая картинка: за телегой бежит молодая женщина, видно жена военного, держит за руку мальчика лет 5-ти — 7-и. Она кричит , чтоб посадили и её ребёнка, но никто не слышит и сажать некуда. Женщина вдруг оставляет его руку, начинает кружиться, как в танце, и исчезает под мчащимися на неё сзади грузовиками. А мальчик прдолжает бежать за телегой, зовёт маму, просит посадить его тоже и вскоре теряется в толпе – он ничего не понял. Минутная сценка, а помнится всю жизнь.

Однажды мы отдыхали на опушке леса, перед нами была зелёная поляна с ярко цветущей болотной травой. Мы, дети, бросились рвать травинки с красными, как рваные тряпочки, цветами. Набрали довольно большие букеты, как вдруг рядом оказались взрослые, вырвали из рук цветы, бросили на землю, а нас быстро уволокли в лесок. Оказывается, над нами уже заходил, прицеливаясь, самолёт с крестами – мы были такой удобной мишенью и они, играя, охотились за нами, а мне запомнилось чувство обиды – отобранные и брошенные на землю, цветы.

Не помню, сколько продолжалось это бегство длиной в 300км. Оказались мы на большой вокзальной площади, устланной лежачими, сидячими и двигающимися людьми, такой большой муравейник. Это был Могилёв. Все пытались попасть в товарные эшелоны, идущие на восток. Не знаю, через какое время мы со всеми родными попали в вагон. Народу в теплушке было столько, сколько смогли поместиться сидя, стоя, кое-кто лежал. Так мы доехали до города Мичуринска.

Опять привокзальная площадь, уже знакомая картина, как в Могилёве. Только тут всех регистрировали и спрашивали, кто, куда хочет ехать. Папины две сестры с семьями жили на Урале в г. Златоусте. Они в 20-е годы, имея дом, немного земли, хозяйство, нажитое своим трудом, боясь раскулачивания, уехали из Слуцка на Урал. Родители, списавшись с ними, решили поехать к ним. В основном все беженцы уезжали в Среднюю Азию, к теплу – все были одеты по-летнему, а ведь впереди зима, да и у каждого были свои планы.

А до того времени, когда сформируют составы, беженцев разбирали по домам жители Мичуринска. Нас, две семьи, взял к себе местный священник, выделил комнату, накормил (мы к тому времени уже очень изголодались) и единственное о чём он попросил, чтобы дети, а нас было 5-ро, сами ничего не рвали и не портили в саду. Каждое утро у нас на столе появлялась большая миска чёрной смородины. Мальчики ещё умудрились наворовать яблоки в знаменитом Мичуринском саду, за что священник крепко пожурил их. За Мичуринском уже вспыхивали зарницы. Война шла по пятам.

Недели через три подошла наша очередь — ехать на Урал. Хозяева дали нам с собой большую подушку и ватное одеяло, это было целое состояние. Мама всю жизнь берегла, чистила, использовала эти вещи. Я думаю, пёрышки от той подушки есть ещё в некоторых маленьких моих подушках, так бережно и благодарно мама относилась к вещам и помнила о добре.

Поезд состоял из 60 товарных вагонов – теплушек и двух паровозов — один впереди, второй в конце. Никаких полок, скамеек – все на полу на подстилках, котомках, соломе. У торцевой стены в начале вагона сидела толстая бабка и, пересыпая, в ладонях чёрные бобы, гадала желающим за еду, деньги, ценности. Мама никогда в жизни не обращалась к гадалкам. А одной женщине, дальней родственнице, гадалка предсказала, что одного из двух детей она потеряет по дороге, но потом найдёт. Бабка оказалась права. На какой-то остановке мальчик спрыгнул с поезда по нужде, состав тронулся, и он не смог его догнать.

Его мама с дочкой сошли на следующей остановке в надежде найти сына. Они остались жить и работать в ближайшем колхозе до конца войны. Встретились только после войны. Об этом случае часто вспоминали взрослые, поэтому, видно, он и запомнился.

Ещё ехал в нашем вагоне старый еврей с бородой. Он почти всё время проводил в молитвах, покачиваясь под стук колёс вперёд, назад. На плечах у него была расшитая золотом и чёрным белая накидка – талас. Он всегда обращался лицом в сторону движения поезда – на восток, а получалось, как-будто к гадалке. Так они вдвоём работали на наше общее будущее: одна пыталась угадать, а другой просил у Б-га спасения.

Мы ехали очень медленно, стояли подолгу на путях, пропуская военные эшелоны с солдатами и техникой, которые спешили на запад, на войну. Когда эти поезда оказывались возле нас, мы дети подбегали к военным и они, с жалостью глядя на нас, давали нам кусочки сахара, хлеба, печенья.

Наш поезд на поворотах был похож на длинного изогнутого дракона с 2-мя пыхтящими дымом головами. Так мы пересекли Волгу в одном из её широких мест и упёрлись в Уральские горы. Прибыли в г. Златоуст. В Златоусте жизнь потихоньку налаживалась. Нам выделили маленькую комнатку на самом верхнем пятом этаже. Меня отдали в детский садик. Папа, первоклассный столяр-мебельщик, работал на военном заводе – сколачивал ящики для снарядов. Лёва и Рува даже поступили в медицинский техникум (они успели закончить 7 классов ещё дома). Нам дали участок спиленного леса вдоль линии электропередачи: там раньше росли многолетние стройные сосны, а землю с мощными пнями и глубокими корнями мы готовили для посадки картофеля, т.е. выкорчёвывали пни и вскапывали.   Как это делали группа пожилых людей и столько же детей представить трудно, но есть фотографии этого «боевого» отряда.

Tarasova4

Рано наступала суровая уральская зима, папа очень тяжело переносил морозы, болел. Его уволили с работы и перевели на инвалидную пенсию. Из Средней Азии приходили письма от родственников. Писали, что там тепло и можно прокормиться. Папа стал настаивать на переезде, он говорил, что зиму не выдержит, много курил, выменивал свою хлебную карточку на махорку. Мама поддалась. и мы уехали к теплу в Среднюю Азию в г. Андижан. через Новосибирск — Алма-Ату – Ташкент. Там нас, естественно, никто не ждал.

В комнате, где жили наши родственники на 24 кв. метрах, уже проживали 6 или 7 семей («у богатых» были занавески) и эти люди категорически отказались предоставить нам угол. У родителей было немного денег, за которые им сказали, в старом городе можно купить, или снять, маленькую комнату. Договорились.

Папа взял узел со всем нашим скарбом на спину, мальчики тоже что-то несли, мама держала меня за руку и мы все двинулись в старый город по указанному адресу. Шли долго. Прибыв на место, мы увидели за забором мазанку с земляным полом, с одной дверью, без единого окна размером приблизительно в 5 — 6 кв. метров. Но, увидев нас, хозяева даже не открыли калитку и не пустили в дом, видно пожилые родители с 3-мя детьми и всем скарбом на плечах не представляли приятного соседства. Папа, молча, повернулся и, тяжело ступая, пошёл обратно, мы за ним. Вернувшись, снял узел с вещами и опустился на стул. Он молчал. Ничего нельзя было исправить. Молчали все. Я залезла к нему на колени и хотела с ним поделиться чем–то съедобным, что дали мне, но папа отказался со словами: «Нет, Инночка, кушай сама – мне уже ничего не нужно» — это были последние слова, которые я от него слышала. В эту же ночь он умер. Это был 8-ой день нашего приезда, 12 декабря 1942 г. Как стало известно позже, до смерти папы в ноябре 1942-го было сожжено гетто в Слуцке вместе с нашим домом. И дом и папа, который его построил, ушли один за другим. У мамы осталась записка: такой-то сектор, ряд, такое-то место на кладбище.

После случившегося нас пустили в комнату. Братья с мамой из чего–то сколотили топчан, и мы все четверо спали на нём. Летом Рува спал во дворе и однажды, у него на простыне во впадине позвоночника пригрелся скарпион – хорошо, что сон был крепким, Рува не шевелился и резко сел, проснувшись. В другой раз беда: из — под него вообще украли простыню, тогда большая ценность – всё тот же крепкий сон. Часто случались землетрясения, перед которыми змеи уползали с гор в низкие места, на кладбище, а после землетрясения обычно – наводнения.

Надо было жить. Мама устроилась работать ночным сторожем в редакции местной газеты и поливальщиком улиц. Первая, после корректора, прочитывала только что выпущенную, свеженькую газету. Однажды в газете обнаружили опечатку: в слове Сталинград была пропущена буква «р». Редактор, молодой красивый интеллигентный одинокий узбек (мама иногда стирала и чинила его рубашки) навсегда исчез, и нельзя было, ни рассказывать, ни спрашивать о нём — куда пропал человек?

Мама начала понемножку собирать деньги на швейную машинку, она ведь была лучшей портнихой в Слуцке. Ей удалось купить старенькую зингеровскую машинку, сначала головку, а потом и ножную часть. Начала потихонечку шить. Мечта была: собрать деньги на дорогу домой, когда кончится война. Никто не знал, не понимал, чем закончится эта война, и какой ценой? Но газеты и репродукторы кричали: МЫ ПОБЕДИМ! – и все верили: не могло же это длиться вечно. И только дома смогут собраться все, кого разбросала эта страшная война.

Мама была сильным и умным человеком. Всегда могла всё продумать, принять решение и действовать «по плану»- это её жизненная установка и присказка: «человек сам не знает, что он может перенести» соответствовала истине. Многие люди, знавшие её со Слуцка, нуждались в её советах, разыскивали её, и она всегда находила выход из сложных жизненных ситуаций. Ожидание писем с фронта и как прокормить семью – вот, что стало ежедневной заботой. Мальчиков: Лёву и Руву, взяли на завод, где перерабатывали хлопок, в маслодавильный цех. Они иногда умудрялись принести домой за голенищем для младших хлопковую ватку, смоченную в масле. На блюдечко выдавливали несколько капель. Это было очень вкусно, но и очень опасно: могли судить и наказать.

Летом мы младшие: Сёма, я и Рая, плескались в мутном от глины арыке (ручье), играли с кошками, у каждого была своя, однажды одна даже окотилась в кровати, собирали на базаре косточки от урюка(абрикоса), раскалывали–зёрнышки были сладкие. Однажды на несколько дней к нам с фронта приехала Муся. Она долго не могла прийти в себя от увиденного. И о том, что папы нет, мама на фронт не писала. Она позже, когда могла, присылала нам немного денег, что оставалось от постоянных государственных займов в пользу обороны.

Такая жизнь не устраивала и Лёвку. Он был большим романтиком, мечтал о подвигах, считал, что без него немцев не победить, не мог бездействовать, прибавил себе год до призывного возраста и добровольцем ушёл на фронт. Маме сказал, что получил повестку. Лёва хотел и попал в разведку, знал идыш, а, значит, понимал немецкий. Командир его оказался сволочью и антисемитом: без отдыха и перерыва посылал мальчишку на задания. Приходилось по многу часов лежать в снегу в ожидании языка и нужных сведений. Обувь порвалась, подошву привязывал верёвкой. Заболел. Перед очередным заданием попросил выдать целые сапоги. В ответ услышал: «Отказываешься от выполнения приказа? Расстреляю!» и схватился за пистолет. В этот миг командир был схвачен за руку комиссаром, присутствующим при этом «ты не видиш, мальчишка совсем болен? Отправь его в медсанбат». Провалявшись по госпиталям, в 1944 году Лёва был демобилизован из армии с тяжелейшей формой астмы, от которой страдал до последних дней.

Тем временем война продолжалась, но уже в другом направлении – на Запад. Иногда мама брала меня с собой в редакцию ночевать, где висели большие настенные часы с римским циферблатом, и мама научила меня римским цифрам. Откуда она их знала с четырёхклассным образованием еврейской школы? Догадалась. Мама первая прочитывала утренние газеты (на русском языке!) и быстренько приносила первые сводки с фронта домой.

Однажды, когда все ещё спали, она бежала домой так быстро, как только могла – ноша была необычная, подкашивались ноги, рот смеялся и кричал, а из глаз рекой лились слёзы – такой мы увидели маму на пороге нашей комнаты …

КОНЧИЛАСЬ ВОЙНА…

Что тут началось! Старшие дети на фронте, письма идут долго – что с ними? Мы на чужбине в Средней Азии. Что со Слуцком, с домом? Читали в сводках: немцы всё уничтожали и сжигали с людьми. Но человеческий разум не подчинялся сводкам, надеялись… Возвращаться было некуда и долг в 200 довоенных рублей, о котором мама всегда помнила, отдавать было некому!

ПОСЛЕ ВОЙНЫ.

Сняла у полячки комнатку с кухней на окраине города, поближе к аэродрому — месту службы. В городе стреляли. Бандеровцы сопротивлялись новым «оккупантам-освободителям». Но армия, победившая Гитлера, была сильна.

Мусе за бесценок предлагали прекрасную квартиру на улице Листопада (Энгельса) с мебелью, посудой и даже с продуктами (хозяин бежал с немцами), но она, потерявшая всё своё, не могла представить себе, как можно пользоваться чужим и отказалась.

Началась обратная дорога домой. Опять в теплушках, мы пересекали изуродованную войной Украину. Доехали до Днепра недалеко от города Запорожья в её самом широком месте. Мостов не было: только останки по берегам. Опять длиннющий поезд с 2-мя паровозами впереди и сзади, такой Тяни-Толкай, стал замедлять ход и вдруг уткнулся головой в реку. Мальчики попрыгали из вагонов и побежали вперёд, к началу поезда. Оказалось наш поезд поедет по только что наведенному понтонному мосту: рельсы уложены на надувные подушки, лежащие на воде. Состав медленно сползал, казалось, прямо на воду. Мальчишки запрыгнули в теплушки, расселись в воротах, болтая ногами над водой. Все, кто находились внутри, перестали дышать. Вагоны покачивались вверх и вниз, казалось, плывут по воздуху, но поезд медленно продвигался вперёд. Наконец он стал вползать на противоположный берег. Почувствовав под колёсами твёрдую почву, люди в вагонах перевели дух. Полностью взобравшись на берег, поезд — вдруг встал. И тут произошло невероятное — нас по понтону отправляли обратно! Пытка повторилось.

Затем, проехав вдоль Днепра, наш поезд по уцелевшему мосту, не взорванному во время войны, спокойно переправился на противоположный берег. Говорили, что так испытали новый понтонный мост, по которому должна была пойти военная техника на восток к Японии –чего стоят, несколько тысяч человек?!– техника дороже.

Уже близко от Львова умудрился потеряться Рувка, но потом сам доехал и нашёл нас. Но для мамы волнения не кончались!

На вокзале во Львове нас встретил солдатик ( Мусю отправили в Луцк). Он помог нам нанять лошадку с подводой за 200 или-250р., уложил наше добро и мы с мамой поехали на квартиру, угол улиц Люблинской и Воляка (потом Зорге). Одноэтажный домик: комнатка и кухня, но с большим садом, вторую комнату занимала хозяйка полячка, которая в 1948г., выбрав польское гражданство, уехала навсегда в Польшу. Советская власть давала полякам выбор гражданства и 24 часа, а большей семье 48 часов — на сборы избравшим польское гражданство.

Они тоже бросали свои дома и имущество. Многие верили, что вернутся и просили нас беречь всё. Итак мы: мама, Рува и я оказались во Львове 25-го августа1945 года вместе с Мусей. Думали на время, всё ещё не покидали   мысли о Слуцке, о доме, а оказалось на 45 лет.

Tarasova6

Но… живые должны жить.

Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн