Болкунова (Прилуцкая) Татьяна
Родилась в Вапнярке (Винницкая область, Украина) в 1930 году. Закончила университет в Черновцах, бухгалтер.
Живет в Кирьят-Гате.
Сын и дочь, две внучки и пять правнуков
У НАС БЫЛИ ОТМОРОЖЕНЫ И РУКИ, И НОСЫ…
Я родилась 11 мая 1930 года на Украине, на ст. Вапнярка Винницкой области. Семья была ортодоксальной. Дедушка Вакс Колмын окончил до революции ешиву в Варшаве, был кантором, после революции вернулся к себе на родину в г. Тульчин (Украина) и получил место раввина в Вапнярке. У нас был красивый двор: дом большой с миквой – дедушки и бабушки, дом меньший – моих родителей. Во дворе стояла постоянная сукка, был небольшой сад и очень красивые цветочные клумбы.
В 1936 г. власти закрыли синагогу и еврейскую школу, и дедушка стал резником, но не только: для верующих евреев он проводил еврейские обряды: бритмилу и хупу у себя дома. В 1938 году отца моего, Зисю Прилуцкого, арестовали как сиониста. Он был депутатом поселкового Совета и зятем любимого всеми раввина. Тут и закончилось наше с сестрой счастливое детство – мы стали детьми «врага народа». Маму уволили с работы, и мы жили только на средства дедушки.
В конце 1940 г. мама решила поехать на прием к Сталину в Москву. В приемной Кремля ее вежливо встретили, взяли заявление, обещали разобраться и предложили ей бесплатный билет обратно, домой. Вручив билет, тут же позвонили в местное отделение НКВД с указанием встретить ее, привести детей и отправить всех в Сибирь. В поселковом Совете работал друг нашей семьи, который нашел в близлежащем селе украинца, согласного приютить нас. Человек этот согласился поехать в Жмеринку – это станция перед Вапняркой, – снять маму с поезда и привезти к себе. В этом селе мы прятались до начала войны.
В августе 1941 года Вапнярку страшно бомбили – это была крупная узловая железнодорожная станция, через которую круглосуточно проезжали эшелоны на фронт. Последним эшелоном мы эвакуировались из Вапнярки. Путь через Одессу и Киев уже был занят немцами, и мы ехали на Урал через Владикавказ.
Сколько мы видели смертей! После бомбежек вдоль железной дороги валялись головы, ноги, руки, детские трупики. Разве это можно забыть!!! Через два месяца мы приехали в г. Абдулино, Чкаловской области, на Урале. Расквартировали нас у местных жителей. На улицу выйти не могли – нас драз- нили, кидали камни, обливали водой. Мама начала работать охранником на мелькомбинате и всегда приносила домой стакан манки и лепешку. Но вдруг она заболела, и ее увезла скорая помощь в больницу с диагнозом «тиф». Мы – дедушка 83-х лет, я и сестра 1933 г. рождения – остались совсем без средств к существованию. Нас, детей, хотели забрать в детдом, но дедушка не разрешил. В школу мы не ходили. Мы ходили на рынок просить милостыню. Я нанялась в госпиталь стирать бинты, а суп, который получала на обед, в баночке несла домой. В числе других ходила по домам, собирала теплые варежки и носки для фронта, в госпитале пела песни раненым, но писать для них писем не могла – окончила до войны четыре класса.
Дома было очень холодно, топить нечем, и мы ходили собирать уголь. Ставили на салазки ведро и шли несколько километров до железнодорожного вокзала. Морозы доходили до 50-ти градусов, снег никто не убирал, и дедушка молился, пока мы не возвращались: не было гарантии, что мы вернемся, ибо уголь собирали у паровозов – это были отходы, но и за это нас могли арестовать. У нас были отморожены и руки, и носы…
За месяц до смерти дедушки маму выписали из больницы – она осталась инвалидом. 6 февраля 1942 г. дедушка умер, похоронили его на татарском кладбище, а потом мы не смогли этого места найти.
Мама работать не могла, так что главными «работниками» были я и сестра. Мы пасли коз за один литр молока. Помогали собирать овощи и копать картошку. Собирали на колхозных полях колоски. Главной пищей летом для нас был паслен (его черные ягоды росли вдоль дорог). Не помню, сколько хлеба мы получали на паек, но его делили на небольшие кусочки, и к нему – кружку горячей воды, о сахаре даже не мечтали.
В Абдулино я окончила пятый и шестой классы, а сестра в школу не ходила – из-за голода она больше лежала. Никто в школе около меня не садился, говорили – воняет вшами. Жили мы в одной комнатке, похожей на кладовку, где стояла единственная кровать, на которой спали мама и моя сестра, а мой матрас лежал на полу – это было мое место. Нашей мечтой была – поесть горячей пищи до сытости, и чтобы дома было тепло.
Летом 1944 года мы вернулись домой. Дедушкин дом был полностью разграблен и разрушен, а в нашем одна комната осталась цела, но вещи растащили. Мы поселились в этой комнате, а с нами – бывшие соседи. Я пошла в школу сразу в восьмой класс, а сестра – в первый. Антисемитизм был страшный. По улицам было страшно ходить. Тот человек, который нас прятал от НКВД до войны, снова пришел на выручку. Он покупал живых свиней, резал, а нам оставлял кости и немного мяса. Мама готовила борщ и котлеты, и мы ходили с сестрой на вокзал к проходящим поездам продавать еду пассажирам. Демобилизованные солдаты, особенно девушки, очень жалели нас, давали хлеб, иногда свой сухой паек, а мне подарили гимнастерку, юбку и сапоги. В такой одежде я окончила десятый класс в 1948 году.
На Украине 1946 – 1947 годы были голодными. Трупы валялись на улицах. Страшное было время.
…Первые туфли я надела на выпускной вечер, а платье мне одолжила соседка, к которой вернулась демобилизованная дочь.
Отец мой был родом из Винницы, все его родные: мама, брат, сестра с двумя детьми и мужем погибли в Винницком гетто. Я решила поступить учиться в Винницкий пединститут, а там узнать что-нибудь об их гибели. Экзамены сдала успешно, но получила письмо из института, что дочь врага народа не может быть зачислена в педагогический институт, да еще на исторический факультет. Это был очередной плевок в душу.
В 1956 году мы получили справку о реабилитации отца.