Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Шварцман Анна

НЕ МОГУ ЗАБЫТЬ

Я, может быть, не помню, что я ела вчера, но вот годы войны помню и сейчас до мельчайших подробностей. Мы жили в Кишиневе, и нас бомбили уже утром 22 июня – так что о том, что началась война, мы поняли раньше, чем об этом сообщили по радио. Немцы продвигались стремительно, стало ясно, что надо бежать. Мой отец тогда работал бухгалтером на стеариновом заводе и нашей семье выделили одну подводу вместе с семьей главного инженера. Кое-кто говорил, что немцы – культурная нация, и они никого не тронут, но папа в это не поверил. Мы собрали самые ценные вещи, какие только у нас были и заперли дверь дома – словно это могло кого-то остановить от грабежа.

Так мы двинулись к железной дороге, в сторону Украины. По одну сторону дороги шел перелесок, а по другую – пшеничные поля. Мы двигались в колонне армейских грузовиков, и на нас то и дело налетали немцы и начинали бомбить. Поэтому как только налетали самолеты, надо было прыгать с подводы и бросаться в пшеницу – она созрела и была очень высокая. Потом кто-то из водителей посоветовал нам, чтобы мы отстали, так как немцам надо разбомбить именно колонну, иначе мы не выживем.

Так несколько дней, меняя лошадей в колхозах, мы добрались до станции. К этому времени нас всех уже качало от голода, все, что у нас было, мы съели, а карточки нам не полагались. Потом мы еще несколько дней на поезде, под бомбежками ехали до Ростовской области. На одной из станций потерялся мой старший брат, но потом он нашелся – нагнал нас на другом поезде, и это было настоящее чудо. В Ростовской области мы осели, папа нашел работу, так как был уверен, что сюда немцы не доберутся.

Однако скоро стало ясно, что немцы подходят к Ростову, и нам снова надо бежать. Ехали мы вместе с депортируемыми немцами Поволжья, но тем дали возможность собрать все свое имущество, а у нас же уже ничего не было.

В конце концов мы остановились в одном очень богатом колхозе Ферганской области. Но богатство колхоза нас никак не касалось — председатель поселил нас в школьном спортзале, а в качестве еды выделил нам несколько мешков репы. Ни хлеба, никакой-либо другой еды у нас в течение нескольких месяцев не было – только эта репа. К тому же, хотя в Средней Азии обычно тепло, осень 1941-ого и зима 1942-го года были страшно холодными, а нам было нечем укрыться. Вскоре мы все еле держались на ногах – и от холода, от того, что болели, и от недостатка еды. У отца развился сильный авитаминоз, и он отправился в Фергану, в поликлинику.

Здесь он встретил какого-то еврея из Кишинева, и тот рассказал ему, что вся наша остальная семья тоже успела эвакуироваться и поселилась в Ташкенте.

Тогда мы поехали в Ташкент. Ташкет все называли городом хлебным, однако когда у тебя нет карточек, то нет и хлеба. Для того, чтобы получить карточки, кто-то в семье должен был работать, а чтобы получить работу – надо было где-то прописаться. У нас же прописки не было, и потому никакой еды не было тоже. С большим трудом мы нашли комнату площадью в 7.5 кв.м. и какое-то время жили там все ввосьмером. Спали мы на полу, причем только на боку – иначе бы всем места не хватило.

Наконец, отец нашел какого-то узбека, который сдавал комнаты во дворе своего дома, и был согласен нас там прописать. Когда мы вошли внутрь довольно большой комнаты, которую этот узбек нам предложил, то увидели, что посреди нее вырыта огромная яма. «Я вообще-то держал это помещение для скота, а не для людей, — пояснил узбек. – Кому надо, тот яму и засыплет!».

Мы засыпали яму, прописались, и вскоре папа уже работал. Теперь у него была рабочая карточка, а у нас у всех – иждивенческая. Но по сравнению с прежним житьем, новая жизнь показалась нам раем…

Ну, а как только Кишинев освободили, мы стали собираться в обратный путь. Дом наш оказался разрушен, и мы поначалу поселились в маленьком домике на окраине. Вот, пожалуй, и все…