Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Заболовская Лиля

МЫ В ЭВАКУАЦИИ, ОТЕЦ В ШТРАФБАТЕ

1942 год, Россия, Северная Осетия, г. Орджоникидзе. Немецкая армия продвигалась по близлежащим селам и была уже в пяти километрах от города, в котором мы жили.

Работающие в городе предприятия эвакуировали в организованном порядке, в который мы не вписывались. Папа мой, Ефим (Хаим) Яковлевич Заболовский (1898 г.р.), бывший начальник Управления милиции г. Орджоникидзе, в 1939 г. был арестован по обвинению в пособничестве польской разведке, как изменник Родины.

Мама, Мария (Малка) Львовна 1906 г.р., понимая, что наша семья оказалась между «молотом и наковальней», как семья врага народа и евреи, решила действовать. Она завернула в подушки швейную машинку, одела меня и старшего братишку Владлена, 1929 г.р. Еще с нами была бабушка Хана, мамина мама, и начался наш длинный путь на Урал, полный лишений, волнений, голодных и холодных дней. Поезд, в который нам удалось забраться, часто и подолгу бомбили. Была паника, люди покрепче перебегали из одного поезда в другой, впереди стоящий, таща свой скарб.

Мама, сделав с нами несколько таких перебежек, обессилев, оставила такие попытки. Сменив несколько эшелонов, мы попали на пароход. Это тоже был наш подвиг. Протиснуться в людской толпе, которая несла вперед. Впереди – жизнь, позади – смерть. На палубе корабля было так много людей, что яблоку упасть было негде

Солнце палило, и люди умирали без воды, без еды, без элементарных удобств. Потом мы снова поездом ехали на Урал. Наконец, эшелон остановился в Свердловске (Екатеринбург). Мама оставила меня с братом на вокзале, а сама побежала найти какое-нибудь жилое помещение. Вокзал не отапливался, было очень холодно, я отморозила руки и ноги.

Мама смогла найти подвальное помещение в частном домике, где мы устроились на первое время. Братишка Ваденька, умный мальчик, в условиях общей неустроенности, голода, холода и страха, стал взрослым не по годам. И он сказал маме: «В школу я не пойду, пойду работать на завод, потому что там дают по карточкам в два раза больше кусочек хлеба». Ему исполнилось тогда одиннадцать лет. Мы оставались все время голодными. И он пошел на завод, где были такие же мальчики. Им делали деревянные ступеньки перед станками, чтобы дети могли дотянуться до рычагов управления станка. После работы мальчики возвращались с завода полями, где рос кормовой бурак. Те из них, кто накидывался и съедал много сырых бураков, умирали.

Мама тоже бегала куда-то в поисках заработка. На швейной машинке, которую ей удалось довезти до Урала, она шила военную одежду, как другие женщины. И это была помощь фронту, никто не роптал, каждый делал, что мог. Иногда ей удавалось раздобыть картофельных очисток, и мы варили суп. Это была удача – суп. За кусочком хлеба по карточкам нужно было подолгу стоять в очереди.

Хорошо помню, как мама съедала свой кусочек хлеба сразу, аккуратно подбирая каждую хлебную крошку в рот. Ей было 35 лет, а весила она всего 38 килограмм. Я оставалась в подвале, завернутая во все тряпки, какие у нас были. И ко мне «в гости» приползала разная живность – червяки, пауки, мыши. Если я сидела тихо, то хозяйка дома заглядывала подозрительно – почему я молчу, жива ли?

Потом повезло, и мы попали на подселение. Это тоже было полуподвальное помещение, квартира из трех комнат. В одной комнате жили хозяева. А в другой (проходной) – женщина из Ленинграда с девочкой лет семи-восьми, и мы – я, мама и братишка. Было тесно, но никто не ссорился, всем было плохо. Но это было лучше, потому что на новом месте было относительно тепло, хотя все удобства оставались на улице.

Через некоторое время мама узнала, что папа находится в ссылке в г. Соликамск. Мама взяла меня, братишка работал и считался взрослым, и поехала в Соликамск, чтобы получить свидание с отцом. Там мы прожили не долго. Папа, видя свое безвыходное положение, просил направить его в штрафной батальон смыть кровью свою «вину», если таковая имелась перед Родиной. А маме он сказал: «Ты должна ехать обратно в Орджоникидзе. Там знают, что арест – это ошибка, что я ни в чем не виноват. Меня реабилитируют и вернут все, что забрали – звание квартиру, доброе имя». Папа очень верил в справедливость сверху.

В штрафном батальоне папа воевал храбро, был ранен, попал в госпиталь под Москвой. Был награжден медалью «За отвагу», но это уже другое, длинное, горькое, обидное и жестокое. Об этом писал немного Солженицын в «Архипелаг ГУЛАГ», сославшись на фамилию моего отца, как источник информации. Александр Солженицын приезжал к нам в Орджоникидзе в 1960-е годы (папа написал ему после публикации рассказа «Один день Ивана Денисовича». Солженицын остановился в гостинице, приходил к нам в течение трех дней и записывал за папой).

Сама я всю жизнь работала в научно-исследовательском институте электронных материалов инженером и так как я сохранила фамилию отца, то в КГБ не обделяли меня вниманием. Папа, после того, как остался живой после штрафного батальона, снова был отправлен досиживать срок в г. Вельск Архангельской области. И только после того, как отец «всех народов» умер, он попал под амнистию в Хрущевскую оттепель. Выйдя на волю, поехал за правдой к Генеральному прокурору СССР.

Еще об эвакуации. Когда мы возвращались, запомнилась станция Ташкент, где дали кусок хлеба и черпак супа, что было отмечено печатью на моем Свидетельстве о рождении: «Хлеб. Суп. Станция Ташкент». Это дорого стоило, так как люди еще долго получали хлеб по карточкам в очередях, которые занимали с ночи.

Может быть, кто-то владеющий пером и знаниями, сумеет лучше рассказать о том запуганном времени и людях, в нем уже отживших. Это необходимо написать для внуков и просто людей читающих. Написать, помня, что ты еврей, не тот, у кого бабушка еврейка, а тот, у кого внуки евреи.