Айзенберг Яков
Я, Айзенберг Яков Моисеевич, родился 30 марта 1935г. в г. Старый Крым (Крымская область, Украина), где и проживал с родителями до эвакуации.
Эвакуация
В конце лета 1941 г. наша семья — папа, мама и я — на грузовике отправились в Феодосию. Родители до войны работали в аптеке, и их, как медработников, взяли в госпиталь.
В Феодосии нас погрузили на последнюю баржу с зерном и отправили в г. Новороссийск. Поверх зерна лежал брезент с нарисованным огромным крестом, символизирующим, что транспорт медицинского назначения и на борту раненые солдаты. За солдатами были закреплены медработники, и в том числе мои родители, как фармацевты.
Когда вытягивали якорь, у одного из мальчишек нога попала между цепью и бортом, и ему там же отрезали на ноге пальцы. Перепуганный увиденным, я старался держаться возле родителей. Через некоторое время уже в открытом море появился странный самолёт с крестами на крыльях, который кружил над нами. Как только он появился, всех людей быстро убрали с палубы. После я заснул, но из рассказов взрослых узнал, что этот самолёт сел на воду перед носом баржи и плыл впереди нас около 4-х часов. Когда утром я выскочил на палубу, мы уже были совсем близко к Новороссийску.
После того как баржа пришвартовалась, наш старенький капитан, стоя на мостике, три раза перекрестился!
Станица Усть-Лабинская
В Новороссийске всех раненых пересадили на поезд, и мы отправились в станицу Усть-Лабинскую, Краснодарского края. Родители работали посменно в госпитале, а когда были свободны, выезжали со всеми на уборку урожая, я их почти не видел. Жили мы в бараке, и я подружился с местными ребятами.
Мы целыми днями болтались на улице, но самым любимым нашим занятием было воровать макуху в конюшне, ею тогда кормили лошадей. Для этого мы делали крючки из проволоки, заостряли один конец, цепляли им круг макухи и вытаскивали его из-под ворот конюшни.
Несмотря на то, что был конец лета, было много арбузов и других фруктов, для нас не было ничего вкуснее этой ворованной макухи. Там же возле магазинов мы ждали повозку с хлебом, потому что после разгрузки извозчик разрешал нам подбирать крошки хлеба, оставшиеся в повозке. Это было что-то!
Грузия, г. Цхалтубо
После месячного пребывания в станице раненых перевели в поезд, и нас отправили через станцию Армавир в Грузию. В Армавире поезд стоял очень долго. Сначала перед паровозом обнаружилась неразорвавшаяся бомба после очередного налета и требовалось время, чтобы саперы убрали её с рельсов. Потом всех нас выгнали в поле, т.к. началась сильная бомбёжка. Я помню, как раненые на костылях прыгали по степи и вдруг падали. Это потом я понял, что немцы расстреливали бегущих из своих пулемётов. Лежачие раненые оставались в поезде, и, естественно, медперсонал оставался с ними.
Уразумевши это, немцы стали поливать пулеметным огнем окна и стены вагонов. Мне запомнилось, как мама бросила меня на пол, положила сверху подушку и накрыла меня своим телом. Прежде чем упасть, я успел увидеть злорадный оскал на лице немецкого пилота в кабине самолета, и эту «рожу» я запомнил на всю жизнь!
Многих раненых мы тогда не досчитались, но в конце концов добрались до г. Цхалтубо, Грузинской ССР. Раненых разместили в эвакогоспитале 2452, а медперсонал с семьями в 2-этажном доме на опушке леса в 3-х км от госпиталя. Я помню длинные коридоры и двери, двери, двери…, за которыми жили люди. Родители работали в госпитале круглосуточно, приходили домой только в субботу вечером, а следующим утром уже уходили на работу.
Мы, дети, бегали босиком, в трусиках и маечках в любую погоду, а на шее у каждого на куске бинта висели ключи от помещений, в которых мы жили. А главное были почти всегда голодны. Родители перед уходом на работу оставляли мне еду на неделю, а я собирал друзей, и в течение полчаса мы уничтожали все до крошки.
Чтобы как-то выжить, нам, 7-10- летним пацанам, необходимо было самостоятельно добывать еду. В нашем арсенале было несколько способов, которые применялись в зависимости от обстоятельств.
Способ 1. Мы лазили в частные сады за фруктами. Кто-то из хозяев гонял нас, кто-то давал нам фрукты сам ещё и на дорогу, а кто-то стрелял в нас из ружья.
В одной из усадеб города, огороженной высокой оградой, жили князь с княжной и сыном. Мы его очень боялись, т.к. это именно он и стрелял в нас из ружья, но всё равно мы бывали в его саду, хоть и не так часто, как в других. Однажды князь, выйдя из дома и увидев, что на старой груше кто-то сидит, схватил ружьё и выстрелил. Этим выстрелом князь убил своего единственного сына. Горе его было безутешным, через месяц князь умер, а ещё через месяц похоронили и княгиню. Усадьбу с садом и постройками передали детскому дому.
Способ 2. На железнодорожном вокзале были склады с бутылками из-под керосина. Мы воровали эти бутылки, отмывали их с помощью песка в речке, что занимало примерно 3 часа на одну бутылку, потом продавали их местным жителям, которые охотно их у нас покупали для своего вина. За одну чистую бутылку нам платили 3 руб., а на них можно было купить три чурека (пышка из кукурузной муки), и этого на день нам вполне хватало.
Способ 3. На том же вокзале был и угольный склад. Мы брали с собой торбочки и у ох-ранника, инвалида войны без ноги, выпрашивали уголь. Ребята постарше вы-ходили в места, где поезда с углём замедляли ход, забирались на вагоны и сбрасывали оттуда крупные куски угля. Потом мы этот уголь продавали, и это тоже спасало нас от голода.
Способ 4. Дом наш стоял на опушке леса, и по ночам прямо к окнам подходили шакалы из леса. От их воя и от страха я не мог заснуть, но утром они уходили, и жизнь продолжалась.
Мы часто ходили в лес за ажиной (ежевикой), фундуком, дикими яблоками и грушами, алычой, сливами, земляникой. Это была солидная добавка к нашему питанию! Однажды, уже после полудня, ребята позвали меня в лес за ажиной, я взял кастрюльку и пошёл с ними. Увлёкшись сбором ажины, я потерял ребят из виду, а потом понял, что заблудился. Начало темнеть. Что мне было делать? Я услышал, как воют шакалы, и решил залезть на дерево подальше от них.
Представьте себе: ночь, на дереве сидит, дрожит от страха и плачет 6-летний ребёнок, а внизу под деревом ходят друг за другом четыре шакала! Стало прохладно, я весь сжался и видя, что шакалы меня не могут достать, немного успокоился и задремал. Это чуть не стоило мне жизни, т.к. я еле удержался, чтобы не свалиться с дерева.
Надо было как-то себя обезопасить. Несмотря на холод, я снял майку и ею привязал себя к стволу дерева. Так я просидел всю ночь. Когда рассвело и ушли шакалы, я с дерева увидел наш дом и уже через 10 мин. был у себя. Ребята мне потом сказали, что они меня искали и решили, что я сам ушёл домой. Родители об этом долго не знали, лишь через много лет, когда я рассказал маме об этом, она побледнела, но ничего мне не сказала.
Способ 5. Многие раненые, которые калеками выписывались из госпиталя, не хотели возвращаться домой и промышляли, кто чем мог. Двое из них делали на продажу сигареты. Но не было табака, бумаги, клея. Они нанимали нас, пацанов, собирать бычки (окурки), за каждый бычок платили 10 коп., а табак использовали для сигарет. Где они брали клей и бумагу, не знаю. Но помню, что в городе вдруг начали умирать люди.
Когда выяснилось, что умирают они от сигарет, купленных у инвалидов, их арестовали и расстреляли. Оказалось, что вместо клея они использовали гной своих ран.
Способ 6. Конечно, любимым местом у нас всегда был городской рынок, здесь мы промышляли двумя способами.
а). Прямо на территории рынка мы копали ямку, наливали туда воду и бросали в неё карбид. Потом мы брали большую консервную банку с одним дном, пробивали гвоздём в дне дырку и этой банкой вверх дном с дыркой затыкали ямку с водой и карбидом. Карбид в воде выделял ацетилен, и когда через отверстие в банке начинал интенсивно выходить газ, а мы это определяли по запаху, кто-то из нас ложился на землю, подносил к отверстию в дне банки горящую бумажку на длинной палке, и смесь в банке взрывалась. Банка летела вверх на высоту 50 — 60 м и, падая, издавала воющие звуки. Конечно, продавцы в этот момент разбегались кто куда, и мы на 2-3 мин. становились хозяевами положения. Этого времени вполне хватало для обеспечения себя продуктами на два, три дня.
б). Чуреки на рынке продавали грузинки, располагавшиеся в один ряд. Они садились на корточки или на что-то очень низкое, расстилали вокруг себя свои широкие юбки прямо по земле, а перед собой ставили вёдра с чуреками.
Мы, предварительно посчитав, сколько женщин сидит в одном ряду, вытёсывали столько же деревянных кольев и, потихоньку заходя сзади, вты-кали их в землю через расстеленные юбки торговок. Потом пацаны, по количеству сидевших в ряду продавщиц, проходили перед ними, перемещаясь цепочкой вперед, и когда первый оказывался против крайней из продавщиц, мы все по команде хватали чурек из ведра. Не подозревающие подвоха женщины вскакивали в попытке схватить наглеца за руку. А поскольку прибитые кольями к земле юбки держались на их бёдрах только на резинках, то естественно в это же мгновение юбки оставались на земле, а смущенные тётеньки лишь в том, что осталось на их теле.
Конечно, им было уже не до чуреков, они одной рукой хватались за свои юбки, а другой пытались как-то прикрыться. Мы же в это время занимались их чуреками. Но со временем мы вынуждены были отказаться от такого промысла, т.к. женщины, зная на что мы способны, стали брать с собой на рынок своих сыновей, братьев, а они нам пощады не давали. Однажды даже бросили меня в арык (канал) с водой. Я бы там и утонул, если б не наш сосед, который идя с работы, случайно меня увидел и вытащил на сушу. Все эти творческие, порой грубые способы добывания пищи придумывали старшие ребята, но это давало нам возможность как-то выживать.
О маме
Когда она в те редкие часы и минуты, будучи дома, старалась меня накор-мить, я, зная, что она тоже голодна, но сама не ест, чтобы все досталось мне, придумывал различные отговорки: то у меня болят зубы, то еще что-нибудь не так из-за чего я сейчас не могу есть корки, уговаривая съесть самой. Это надо было видеть, с каким она аппетитом съедала оставшиеся корки!
Школа
С наступлением осени я пошёл в русскую школу. Книжка была одна на всех, писали мы на старых газетах. В основном все дети были разных возрастов, плохо одетые и полуголодные. Школа, в которой я закончил три класса, ничем примечательным мне не запомнилась, кроме того, что я отморозил себе руки и ноги, бегая зимой в школу босиком и почти раздетым. Последствия этого со мной на всю оставшуюся жизнь и особенно напоминают о себе при наступлении холодов.
Эвакогоспиталь 2452
Уроков дома мы почти не делали, но, становясь старше, понимали всё острее, что идёт война, что вся страна живёт в страшном напряжении, и мы старались быть хоть чем-нибудь полезны людям. Мы ежедневно бегали за 3 км в госпиталь, где работали наши родители. Помогали раненым бойцам чем могли и быстро сдружились с ними.
Это ценили все: и раненые, и начальник госпиталя, и весь медперсонал. У каждого из нас было по 2-3 подопечных, и мы старались облегчить им пребывание в госпитале на лечении. Читали им газеты и письма, под диктовку писали за них письма родным и друзьям, пели военные песни и сами, и вместе с ними.
По вечерам в госпитале «крутили» кино. Мы садились на полу в проходе рядом со своими подопечными, а если по какой-либо причине один из нас не приходил или опаздывал, что бывало крайне редко, бойцы без нас в кино не шли. Молодые ребята выздоравливали, уходили на фронт, а на их место привозили других. Мы встречали эшелоны с ранеными бойцами и тут же, у вагонов, становились рядом и сопровождали их с носилками прямо в палаты. Я хорошо помню, как однажды привезли тяжело раненного солдата всего в бинтах и без сознания. Я сидел у его кровати, слушал, как он стонет, и тихо плакал, мне было очень его жалко. В какой-то момент солдат встрепенулся, ойкнул и, справившись с болью, спросил меня, почему я плачу, кто я и что делаю рядом с ним. Я ответил, что плачу, потому что мне очень его жалко, что мои родители работают в этом госпитале, а я помогаю раненым солдатам. Услышав это, он сказал, что не нужно его жалеть, что ему совсем не больно и что он очень доволен тем, что я рядом. Мы с ним подружились, звали его Володя, ему ампутировали обе ноги. При мне он ни разу не застонал и лишь по его болезненным гримасам на лице я видел, какие боли он переносит.
Сегодня я не могу вспомнить, скольким солдатам мне удалось помочь, да это и не так важно. Важно то, что мы, дети, нашли себя в этот тяжёлый для страны час!
Я хорошо запомнил парня, которого звали Серёжей. Он прибыл к нам с одним из эшелонов уже без рук и без ног, его вынес на руках парень с забинтованной головой, которого звали Семёном. Увидев это, я обомлел.
Серёжа сказал: «Ты чего, пацан, испугался? Видишь, теперь Семён — это мои руки и ноги, а я его голова!» Он усмехнулся, и его занесли в палату. Детская память избирательна, не всё, что было, запомнилось, но то, что осталось в памяти — осталось на всю жизнь! Время текло, и мы становились всё старше, а наша помощь всё более полезной.
31 декабря 1943 г. в госпитале организовали ёлку. Мы, дети медработников, помогали её украшать ватой, марлей, бумажными поделками и подготовили небольшой концерт для раненых бойцов. Представьте картину: большой зал со сценой (госпиталь размещался в здании бывшего санатория) набит людьми. Это раненые, медперсонал и др. работ-ники госпиталя. И, конечно, среди них наши родители. Выходит на сцену девчушка 8 лет в сарафане из марли и начинает читать стихотворение Симонова «Жди меня, и я вернусь…». Весь зал со слезами на глазах встаёт, таких аплодисментов я никогда не слышал. Раненые стучали о пол костылями и палками, и это был салют нам, детям войны, которые старались разделить вместе с ними все их радости и боли!
Я спел военную песню «Землянка». Другие дети тоже читали стихи и пели песни. Все песни зал пел вместе с нами, взрослые стояли и, обливаясь слезами, хлопали нам, пытались петь с нами. Сидели только те раненые, которым стоять было либо тяжело, либо не на чём. После концерта начальник госпиталя Автандил Гогоберидзе собрал всех детей на сцене.
Он сообщил, что благодаря помощи детей медперсонала в лечении воинов Советской Армии наш госпиталь занял в этом году первое место по срокам выздоровления и возвращения бойцов в действующую армию. Потом он зачитал приказ, в котором отметил поимённо каждого ребёнка и его роль в выздоровлении солдат, и наградил каждого из нас половинкой стакана ви-ноградного сока. Прямо на сцену вынесли бутыль с соком, и он лично наливал и давал его каждому из нас. Что творилось в зале! Все радостно улыбались сквозь слёзы и отчаянно нам аплодировали! Мы, стоя на трибуне, плакали вместе со всеми.
Были у меня в жизни потом всякие награды, но самой дорогой для меня наградой на всю жизнь остался этот стакан с наполовину налитым виноградным соком. Мы, дети войны, поняли свою сопричастность к жизни страны. Так фактически закончилось наше детство! И я глубоко уверен, что если бы вся страна от мала до велика не поднялась на борьбу с врагом, неизвестно, чем и когда бы закончилась эта страшная война!
В октябре 1944 г. вся наша семья переехала в освобожденный г. Донецк, где родители работали по своей специальности. Я, после техникума работая на стройках Донбасса, закончил вечернее отделение Донецкого политехнического института по своей специальности. Более 20 лет я работал на стройках, пройдя по должностной лестнице от мастера до главного инженера огромного генподрядного строительного управления. Затем более 20 лет работал в проектном институте республиканского значения, который возглавил в качестве генерального директора. Там же был избран Членом корреспондентом, а затем и действительным членом Академии строительства и архитектуры Украины. В 1997г. репатриировался в Израиль в город Кирьят Шмона, где уже с 1991г. жили мои дети и внуки.
С 1998 года я возглавляю городское отделение Объединения выходцев из Украины, и являюсь координатором этого объединения по крайнему северу Израиля.
При создании в городе организации, объединившей вместе людей, бывших в годы ВОВ в эвакуации, был избран зам. председателя совета.
Послесловие
Весной 1996 г. меня, как представителя «детей войны», пригласили на областной слёт «Дети полка», а потом на такой же слёт, но уже республиканский, проходивший в г. Киеве. Никто меня не предупредил, что я должен буду там выступить. Вдруг я слышу голос ведущего слёта: «Слово предоставляется господину Айзенбергу Я.М., из г. Донецк». И я вышел на трибуну.
Передо мною выступали «Дети полка», они рассказывали о своих подвигах, показывали свои награды, а я начал с того, что я тоже из «детей войны», но я не воевал, подвигов не совершал, наград за это не имею, после чего рассказал, как мы жили и чем занимались во время войны. Я сказал, что преклоняюсь перед солдатами, воевавшими в самых опасных местах, но нам мальчишкам, не доросшим до призывного возраста, тоже нашлась полезная работа.
Во время моего рассказа в зале стояла гробовая тишина и, может быть поэтому, я обратил внимание на инвалида без ног, сидящего в инвалидной коляске и медленно продвигавшегося по проходу к трибуне. И, вдруг он закричал не своим голосом: «Яшка! Яшка! Это я Володя! Яшка! Яшка! Я живой! Яшка! Яшка!» У него была истерика от радости, мне еле удалось его успокоить.
Действительно, этим человеком оказался тот самый Володя, о котором я упомянул выше в этом рассказе. Зал бурно отреагировал на нашу встречу. Я же посетил его дома и познакомился с его семьёй. После войны Володя, вернувшись домой в Киев, женился на девушке, работавшей крановщицей на оборонном заводе, научился сапожному ремеслу и всю жизнь этим занимался. Оказалось, что и его жена Раиса и его сыновья с жёнами и его внуки знали историю пребывания его в эвакогоспитале №2452 в маленьком грузинском городке Цхалтубо и знали также, что был такой пацан Яшка, который спас жизнь их отцу и дедушке. Я не вправе считать себя его спасителем, но я получил огромнейшее удовлетворение от этой встречи и понял, что если бы даже я ничего в жизни хорошего не сделал для множества людей, одного того, что Володя выжил, хватило бы мне, чтобы не считать свою жизнь прожитой напрасно.
Айзенберг Яков, зам. пред. ГСО, Кирьят-Шмона