Гомель, 1941 год

В один прекрасный день мы, пацаны, обратили вни-мание, что в нашем городе оживилась жизнь военных. По железной дороге в сторону Запада шли эшелоны с военной техникой, которая почти вся была зачехлена.

На полянке напротив наших окон около большой ли-пы появился броневик темно-зеленого цвета. Его обслуживали 3 человека: лейтенант с кубиками, двое с тре-угольниками, возможно, сержанты. Я в званиях еще не разбирался. Мы им готовили чай, а сухой паек у них был свой.

В один из дней к нам постучался лейтенант и передал конверт с письмом моей маме, сказав при этом, что уезжает по делам службы и просит отправить письмо по указанному адресу, если они не вернутся через три дня. На конверте был адрес Москвы.

Лейтенант вернулся один, голова его была перевя-зана. Мы его накормили, ничего не спрашивали, знали, что обстановка серьезная и тревожная. О начале войны мы узнали по радио. Во дворе, где была наша горка, установили репродуктор – большую черную «тарелку», поставили скамейки для людей. Там мы и услышали сообщение о начале войны.

По радио выступал Молотов. После окончания вы-ступления все молча разошлись. У всех было подавленное настроение. Город Гомель не так сильно подвергался бомбардировкам, как Минск, но и к нам самолеты долетали. У нас появилась новая игра – кто больше соберет осколков от снарядов.

Однажды мы узнали, что на другой стороне реки Сож упал немецкий самолет, и летчики спустились на парашютах. Мы никогда не видели немецких летчиков, хотели посмотреть на них, но нам сказали, что их уже увезли. Мы очень огорчились и пошли домой. Хорошо, что мы зашли в наш подъезд со двора. На улице стоял часовой с винтовкой.

С большим трудом дозвонились в нашу квартиру. Ко-гда мы вошли в зал, мы увидели, что все наши четыре окна облепили соседи. Мы их растолкали на правах хо-зяев и тоже прильнули к окнам. Под нашими окнами стояла автомашина «ЗИС – 5». На соломе лежали два немецких летчика. Они были по пояс голыми, грудь обоих была перебинтована, у одного через бинты выступала кровь. У второго рот был открыт, здоровой рукой он от-гонял мух. На бортах грузовика сидело по одному солда-ту с винтовками.

Так я и Коля впервые увидели раненых фрицев.

Эвакуация

Когда зашла речь об эвакуации, нашлось не мало людей, которые говорили, что немцы — культурная нация, что они не будут убивать гражданских, поэтому эвакуироваться не обязательно.

Отец на уговоры не поддался и однажды, придя с работы сказал, что надо собираться. Куда едем, никто не знал. С собой мы взяли необхо-димые документы, серебряные ложки, одеяла, обувь, одежду. Кое-что закопали в сарае в погребе, положили туда альбом с марками.

Этот альбом мне подарили на мой день рождения. Дядю, подарившего мне этот альбом, звали Гера. На об-ложке альбома был изображен корабль и море, а в море был каменный туннель, из которого выглядывал паровоз с вагонами. На первой странице альбома можно было прочесть правила пользования марками и как их при-клеивать. Внутри были напечатаны рисунки марок, кото-рые надо было приобрести и наклеить на соответствую-щий рисунок. На первых страницах размещались рисунки всех царей России, а потом в алфавитном порядке страны Европы, тоже с рисунками. Альбом был издан в царское время. Его тоже купили в Торгсине. Это были времена НЭПа. Что еще помню из того, что взяли с собой, это скатерть, которую вышивала ришелье моя мама. Эта скатерть и маленькая серебряная ложечка сохранились до сих пор. Скатерть 1927 «года рождения», а ложечка еще древнее. Я вспомнил еще один эпизод из моей жизни, когда мама работала на Гомельской малярийной станции в ре-гистратуре. Я приходил к ней на работу и просматривал регистрационный журнал, выискивая смешные фамилии. Один раз я пришел и в углу увидел кресло, похожее на зубоврачебное, но у него по бокам почему-то торчали две полудуги. Я залез на него и задал маме вопрос: что это такое? Мама покраснела. Она опешила и не знала, что ответить. Мама сказала, чтобы я немедленно слез и больше никогда на него не садился. Этот ответ меня не удовлетворил, но я больше на него никогда не садился даже будучи взрослым. Вскоре его оттуда убрали.

10 июля 1941 г. подъехала автомашина. Мы поло-жили на неё свои скромные пожитки и поехали на же-лезнодорожный вокзал, где нас погрузили в товарные вагоны. Мы поехали на Восток. Прощай, Гомель, такой красивый городок с 120-ю тысячами населения, с очень красивым парком и деревянным мостиком над озером, где жили белые лебеди, с речкой Сож, с ее Мельниковым Лугом с островком, который образовался в результате расхождения двух рукавов реки. В этом городе я родился и прожил без малого 16 лет, здесь прошло мое детство с его радостями и бедами, и отсюда нас выгоняли фашисты. Вернемся ли мы когда-нибудь сюда? Никто из нас не знал ответа.

Через города Бахмач, Конотоп, Курск, Орел, Тула, Серпухов, Подольск, Клин мы добрались до Калинина. В Калинине подогнали бывшее нефтеналивное судно, по-садили в трюм без иллюминаторов, с двумя или тремя люками наверху. Дали тюфяки, на которых можно было лежать. Никаких удобств. Хочешь по нужде — выходи на палубу. Днем металлическая палуба нагревалась так, что босиком на неё нельзя было ступить, невозможно было выдержать и минуты. Воду пили из реки. Только ночью можно было ожить. По Волге мы прошли много городов: Кимры, Клязин, Углич, Рыбинск, Ярославль, Кострому, Кинешму, Самару, Сызрань и Вольск. Вольск был конечной пристанью. Мы выгрузились и стали ждать автома-шину, чтобы погрузить свои пожитки и поехать на место жительства.

Нас привезли в Солянский зерносовхоз Пугачевского района Саратовской области. Там отец стал работать начальником производства. Мама не работала. В то время мне исполнилось 16 лет, и я, конечно, не хотел сидеть на шее у родителей и решил пойти учиться в ремесленное училище, чтобы получить специальность. Но сначала надо было получить паспорт, для чего надо было прибыть в г. Пугачев.

Время было зимнее. Морозы доходили до 40 граду-сов. Из одежды у меня был лыжный костюм коричневого цвета, короткий тулупчик, шапка-ушанка с искусственным мехом, ботинки, варежки и две пары носков. Наняли возницу с санями. Голая степь, сильный ветер. Возница в тулупе, валенках и шапке-малахае. Кое-как добрались к вечеру до города. Отогрелся в какой-то хате. Утром получил паспорт. Поехали назад. Пурга улеглась, но мороз был лютый. Чтобы я согрелся, возница сбросил меня с саней и при-казал бежать за ними. Но этот вариант не получился – я так и остался лежать на дороге. Он смачно выругался и сказал, что ехать со мною больше не хочет. Мы как раз проезжали через какую-то деревню. Он постучался в ближайшую избу. Меня внесли в хату. В хате было тепло. У меня обморозились кончики пальцев на обеих ногах. Не помню, чем меня оттирали, но мне стало лучше.

Даром хлеб у хозяев этой хаты я не ел. Я делал дере-вянные ложки, что давало мне право зачерпывать еду из чугуна сразу после хозяина к большому неудовольствию его двух детей, которые видели во мне конкурента. Когда приехал за мной отец, хозяин не хотел меня отпускать и говорил, что я делаю хорошие ложки и работу выполняю с любовью. Я и папа очень благодарили эту семью за то, что она спасла меня от холода и голода. Отец привез валенки и более длинный тулупчик, который на время у кого-то одолжил.

Ремесленное училище в Саратове

Получив паспорт, я стал раздумывать, куда пойти учиться. Кто-то посоветовал в ремесленное училище в городе Саратов. Так я и поступил. В ремесленном учи-лище N 8 я учился на модельщика, потому как еще с дет-ства полюбил дерево. Но учеба продолжалась недолго. Нужно было работать на заводе.

Нас послали на военный завод в деревообрабаты-вающий цех по изготовлению ящиков для зенитных сна-рядов. Платили 53 коп. за ящик. И ещё мы собирали из готовых изделий большие ящики для аккумуляторов подводных лодок, за них платили 2 рубля 15 коп. Готовую продукцию принимали военпреды. Делалось это выборочно. Военпред становился на столярный верстак и с высоты примерно 2 метра ящик бросали на пол. Если он ломался, то в брак уходила вся партия.

На заводе была военная дисциплина. За опоздание на работу на 5 минут можно было угодить под суд. Если работу закончил раньше своих товарищей, уходить с за-вода было нельзя.

На завод каждый добирался своим ходом. А что творилось в трамвае, это не передать словами. Трамвай был набит «под завязку». Люди цеплялись за каждый выступ, даже «колбаса» была занята страждущими. Кри-ки, плачь, ругань – всё перемешивалось. Вспоминать об этом страшно.

Жили мы в большой комнате «Красного уголка». В ней стояли кровати, бильярдный стол с металлическими шарами, где можно было перекинуться, т.е. поиграть. Проигравший лез под стол. Я иногда проигрывал деньги, честно заработанные на заводе. Но игры у нас были и другие – жестокие.

Самой безобидной была игра «Пожар». Выбиралась жертва, носящая очки. Во время сна очки с жертвы сни-мали, на стекла наклеивали папиросную бумагу, и очки осторожно одевались на спящего, но так, чтобы он не проснулся. При крике «Пожар!!!» жертва вскакивала, и так как ничего не видела, под общий хохот начинала махать руками, как бы разгоняя дым. Была и игра «Вело-сипед». Здесь тоже выбиралась жертва. Спящему пацану между пальцами ног закладывалась бумажка и поджи-галась. От боли человек просыпался и начинал двигать ногами, как при езде на велосипеде. Были и другие даже более изощренные.

Нашу группу расформировали, но скорее всего не за упомянутое баловство, а за более серьезное «преступ-ление». В комнате, где мы спали, висела вешалка, на ко-торой стояла картина «С. М. Киров на субботнике», написанная на полотне. Учащиеся нашей группы в под-питии начали бросать металлические шары от биллиарда в эту картину и порвали ее. Возбудили уголовное дело. Нашли зачинщиков и посадили. Группу разогнали, и нас отправили по домам. Так я снова очутился в семье дома.

Как я уже говорил, мама не работала. Чтобы про-кормиться, она купила козочку. Из ее шерсти связала мне шарфик. Помню, шарфик был светло-серого цвета с черной полоской. Я же вырезал мундштуки на продажу и тем самым немножко облегчал финансовое положение семьи.

Ремесленное училище в г. Балаково

Пробыв дома примерно месяц, я снова поехал по-ступать в ремесленное училище, но уже в город Балаково на Волге. Меня снова приняли. В группе было 25 человек: 18 ребят и 7 девушек. Все хотели учиться и получить специальность столяра-рулевого. Теперь такой спе-циальности нет, а во время войны она была.

Суть ее заключалась в следующем. Летом ты был ру-левым на буксире, а зимой, когда Волга замерзала, сто-лярничал на судах. Мы изучали речное дело, конструк-цию катеров, лодок и всевозможные речные команды. В то же время нас учили столярному делу. Девушки рабо-тали не хуже ребят.

Я был старостой группы. У нас был очень хороший мастер по столярному делу. Звали его Владимир Петро-вич. Жил он в городе в деревянном доме, окна которого были отделаны резными наличниками с достаточно сложным узором. Вообще на Волге почти все дома, тем более окна, покрыты резными наличниками. Жил он очень скромно. У него была жена и дочь Маша. Я часто бывал у него дома, мы играли в шахматы. Помогал я ему и материально — делал гребешки из граба и точил вере-тена. За гребешок или веретено давали по тыкве. Дела-лось это так. Мы отправлялись на лодке на другую сто-рону реки Волга. Она была равнинная, и там местный хозяин имел бахчу, где росли тыквы на пригорке. Мы привозили нашу продукцию, а получали взамен тыквы. Это был бартерный обмен, как говорят сейчас. Я острым ножом отрезал плеть, и тыква своим ходом скатывалась к лодке.

На занятиях по военной подготовке нас учили под-нимать затонувшие суда под Сталинградом. То есть нас готовили быть водолазами. Водолазный костюм был большой, громоздкий и тяжелый, особенно свинцовые подошвы. В воде вес терялся, но на суше поднять ноги было проблемой. Слава Богу, нам это не понадобилось. Наступила зима. И новый 1943 год стал для меня годом начала военной службы. Детство и юношество закончилось.

Из книги Григория Нисенбойма «С войной покончили мы счеты…»