Аванесова (Фиранер) Ханна
Я, Аванесова Ханна Мееровна (урожденная Фиранер), родилась 16 марта 1936 года в Ленинграде в семье служащих. Отец, Фиранер Меер Вульфович (1894–1952) по профессии фотограф.
Мама, Нихамова Юлия Михайловна (1903–1977) по профессии машинистка.
Семьи моих родителей приехали в Ленинград в начале 30-х годов из областей России, находившихся до революции за чертой оседлости. Папа из Мариуполя (Украина), а мама из г. Орша (Беларусь).
До войны мы жили в Ленинграде в большой коммунальной квартире (5 или 6 съёмщиков) на Невском проспекте в доме 29 (дом рядом с башней бывшей Гос. Думы). Наша семья занимала комнату размером примерно в 25 кв. м, в которой жили наши родители, мы с сестрой Брониславой (1937 г.р.), бабушка – папина мама Фиранер Перл Симховна, умершая перед самой войной в 1940 г., и в углу за ширмой – наша няня Оня, девушка, приехавшая в Ленинград из области.
22 июня по радио объявили о начале войны. Уже в июне начались авиационные налёты фашистов на Ленинград. Помню звук сирены и объявления по радио о воздушной тревоге. Мы спускались в бомбоубежище, располагавшееся в подвале нашего дома, и оставались там до сигнала «отбой воздушной тревоги», передававшегося по радио. Помню затемнение, когда по вечерам плотно занавешивались окна. Многие жители оклеивали оконные стёкла полосками из белой или газетной бумаги, чтобы они уцелели при бомбёжке.
Очень хорошо помню, как обсуждался вопрос о нашей эвакуации. Сначала мама решила было отправить нас детей с детским садом. Уже начала помечать наши вещи. Но пришёл папа и категорически воспротивился этому решению. Он считал, что дети должны ехать только с мамой, что война продлится не более трёх месяцев, и к зиме мы вернёмся домой. На большом обеденном столе, стоявшем в центре комнаты, была разложена карта СССР. Папа предлагал эвакуироваться нам с мамой в Мариуполь, где жили две его родные сестры – мои тётя Маша и тётя Надя с мужем Евсеем Цибулевским и их 16-летняя дочь Цива. В последствие во время оккупации Мариуполя все они были зверски уничтожены фашистами. Нас там ожидала бы та же участь, но Бог или судьба нас хранили.
Нашими соседями по квартире были ещё три еврейские семьи с детьми (Коцер, Шпунт и Шпильт). К нашему счастью, две из них (женщины с детьми) собрались эвакуироваться на Урал в г. Уфу. Они и уговорили маму уехать туда всем вместе. Мужчины были мобилизованы на фронт. Папа по возрасту не подлежал мобилизации, он оставался в Ленинграде служить в частях Местной Противовоздушной Обороны (МПВО). Мы с соседями уехали в июле 1941 года даже ещё в плацкартном вагоне. Из этой поездки на всю жизнь в памяти остался эпизод с пересадкой на какойто ж/д станции. Поскольку мама ехала с двумя маленькими детьми (мне было 5 лет, а сестре 3 года), какой-то военный помогал ей перенести детей и багаж. Он нёс маленькую сестрёнку и чемодан с вещами. Я с мамой была уже в вагоне, как вдруг поезд тронулся, а Броня осталась на руках у этого человека. Мы в отчаянии закричали… К счастью, окно вагона было опущено, и на ходу поезда Броня благополучно была заброшена в вагон.
По прибытии в Уфу нас поселили в пятиметровую комнату в частном доме, где помещалась полуторная кровать, на которой мы спали втроём, стол со стульями и на стене вешалки для одежды. Мама устроилась на работу в машинописное бюро эвакуированного в Уфу Московского авиационного завода, а мы с сестрой ходили в детский садик. Из жизни в Уфе я помню очень немного. В садике нас кормили в основном кормовой свёклой и кашей из плохо очищенного овса. (После войны я много лет не могла есть ни свёклу, ни овсяную кашу, даже геркулесовую и толокняную). Хорошо помню, как в детском саду в обед на стол ставили тарелочку с маленькими тонко нарезанными кусочками чёрного хлеба, и как дети с жадностью набрасывались на него, чтобы схватить горбушку. Для меня это был почти весь обед, т. к. свёклу и овёс я есть не могла. Мама целый день была на работе, и только вечером приносила нам что-нибудь более съедобное из заводской столовой. Помню, как по выходным дням мы ходили на городскую площадь, где висела огромная карта страны, на которой отмечали линию фронта. Как было страшно, когда эта линия всё приближалась к Волге, и как мы радовались, когда началось наступление наших войск. Иногда мама брала нас в кино. Помню, как впервые я поняла, что кинофильм – это не просто движущиеся картинки, а связный сюжет. Первым фильмом, который я восприняла как киносюжет, был «Подкидыш».
1942 году из блокадного Ленинграда к нам в Уфу приехала старшая сестра нашей мамы тётя Лиза – Елизавета Александровна Фрейдкова. Её старший сын майор Красной армии, воевавший на Ленинградском фронте, в 1942 году организовал её эвакуацию из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера по Дороге жизни. Тётя Лиза приехала до такой степени истощённой, что не могла ходить. В нашей пятиметровой комнате в проходе между стеной и кроватью поставили раскладушку, на которой она поправлялась и набиралась сил в течение нескольких месяцев. Конечно, в Уфе мы не голодали так, как в блокадном Ленинграде, но и досыта не ели, не говоря уж об ассортименте и качестве доступных продуктов. Я часто болела, а в 1943 году у меня обнаружили затемнение в лёгком. Тётя Лиза, к этому времени уже оправившаяся от дистрофии очень энергичная и деятельная женщина, летом вывезла меня и сестру из города в башкирскую деревню, где можно было купить или выменять на кое-какие вещи хорошие молочные продукты, масло, свежие яйца и т. п. Это спасло здоровье и нам и ей и помогло нам всем выжить.