Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Минькин Самуил

Minkin1

Родился в Мстиславле, Могилевская область, в 1931 году. Инженер-механик, жил и работал в Брянске, откуда репатриировался в 1990 году, живет в Кирьят-Ата (Хайфа).

Два сына, четверо внуков и четверо правнуков.

О ЕВРЕЙСКОЙ ТРАГЕДИИ НИЧЕГО НЕ СООБЩАЛОСЬ

В конце 1943 года в газетах появилось сообщение, что освобожден город Мстиславль и станция Ходосы. Немцев гнали на запад. Эвакуированные стали уезжать в освобождённые районы, в основном на Украину. Мы бегали провожать отъезжающих и завидовали им белой завистью. Появилась надежда на скорое возвращение домой. Мама написала письмо в Мстиславль, в горсовет, откуда нам сообщили, что наш новый дом сожгли немцы при отступлении. Хотя нам некуда было ехать, нас тянуло на родину с невероятной силой.

Мы получили письмо от тети Сорки, где она писала, что дом ее в Монастырщине цел, она с дочками собирается уезжать на родину, и если мы хотим к ним приехать, то они будут очень рады. Мы решили, что если Б-г даст и все будет нормально, то весной поедем в свои края – на родину.

Сапоги, которые сшил отец, здесь, в Буденовке, порвались, и мне не в чем было ходить в школу. Я вырезал две подошвы из доски, прибил к ним ремешки и надевал на рваные сапоги. Ходить в них было трудно – доски не гнулись, прихо- дилось идти на прямых ногах, да еще ремешки постоянно рвались. Мама разорилась и купила мне у чеченца чуни. Чеченец сказал, что вместо стелек нужно положить солому, тогда ходить будет мягче и теплей. Теперь каждый день, прежде чем надеть чуни, я менял «стельки». Вскоре пятки у чуней протерлись, и во время ходьбы солома вылезала наружу. Эта зима была ещё более голодная, и мама строго следила за экономией продуктов, стараясь, чтобы хватило до появления зелени. То там, то здесь говорили, что люди пухнут и умирают от голода.

У меня уже не было никакого терпения ждать, когда мы поедем, и я приставал к маме. Наши хозяева, Полина и Алексей Шамшеевы, не советовали нам ехать зимой, говорили, что лучше дождаться тепла, а тогда – дом под каждым кустом. Мы слышали, что теперь пассажирские поезда подбирают на станциях людей и везут в освобожденные районы. У Полины в Джамбуле жила родственница, ей она написала письмо, чтобы та нас впустила на пару дней. Выезд наметили на март месяц.

ДЖАМБУЛ

В Джамбуле мы слезли с кузова машины, надели мешки и пошли искать род- ственницу Полины. Женя – так звали хозяйку – жила вместе с трехлетним сы- ном. Муж её был на фронте. Женя расспросила о Шамшеевых, про Буденовку, она сама была родом из этого села, но давно переехала в Джамбул. Она сказала, чтобы мы отдыхали, а завтра – на вокзал.

На железнодорожной станции оказалось, что никакие эшелоны не идут. Пока не пройдешь санпропускник, на вокзал не пускают. Теперь ситуация поменя- лась: на вокзале и в привокзальном садике сидело много народа, которому нужно было ехать на запад. Люди неделями толпились в очередях за билетами, а эшелоны, в основном с военными и военной техникой, проносились мимо.

На дворе стояла плохая погода, шли дожди, было холодно. Женя посоветовала маме, чтобы та обратилась в райисполком – там нам как семье фронтовиков должны были выдать хлебные карточки – по триста грамм хлеба в день на человека. Ежедневно в шесть утра я шел в магазин и занимал очередь за хлебом. Когда подходила моя очередь, продавщица вырезала ножницами квадратик с датой в каждой карточке, ставила на одну тарелку весов килограммовую гирю, на другую – стограммовую, отрезала треть буханки и взвешивала 900 грамм хлеба. Если не хватало, добавляла кусочки, если вес был лишний, кусок отрезала. Иногда порцию – девятьсот грамм – она давала кусками, и спорить с ней было бесполезно, она поднимала крик: – Куда я буду девать куски?!

Идя в магазин или возвращаясь, я проходил мимо большого углового дома с красивым крыльцом, на котором сидел пацан, упитанный, краснощекий, и постоянно что-то жевал. Однажды он окликнул меня: – Эй, ты, еврей, что ты все ходишь по нашей улице?! Чтобы я тебя больше тут не видел! Будешь ходить, я тебе покажу!

Minkin2

Я всегда болезненно воспринимал антисемитские выпады, но на этот раз от неожиданности ничего не сказал, да и не хотелось с ним связываться, и прошел мимо. На следующий день, когда я возвращался из магазина, пацан увидел меня, сошёл с крыльца, преградил мне дорогу и спросил: – Ты что, не понял, что я тебе сказал? – Пропусти, – сказал я. Он схватил меня за борта моего старенького пальто, из которого я давно вырос, и стал трясти. Я стукнул ему в глаз. Он еще раз дернул и надорвал борт. Мы начали драться, он разбил мне нос, но я почувствовал, что он хочет от меня отделаться, так как он стал отдирать мои руки и кричать: – Пусти!

Я в него вцепился мертвой хваткой, не ощущая ударов, я готов был разорвать его на куски, если бы у меня хватило сил. Из дома выскочила его мать, растащила нас, толкнула меня, забрала своего сыночка домой, а мне стала угрожать и ругать матом.

Продавщица в этот раз дала мне наш паек одними кусками, и после драки куски оказались разбросанными на земле. Я подобрал их и пошел домой. Мама, узнав, в чем дело, стала меня ругать на чем свет стоит, говорила, что я не могу спокойно ходить по улице, что почему-то только меня все трогают: и дети, и собаки… Зашивая пальто, она сказала: «Ладно, все равно это пальто тебе уже мало, на следующую зиму придется доставать новое, – и добавила, – правильно, надо уметь защищать свое достоинство».

Хлеб мы съели, только песок скрипел на зубах. А пальто пришлось носить и всю следующую зиму. Я продолжал ходить за хлебом по той же улице, но пацана того на крыльце больше не видел.

Через станцию Джамбул один раз в сутки проходили скорые поезда Алма-Ата – Москва и Фрунзе – Москва. Они останавливались, но ни один человек не выходил и не садился. Солидные люди ехали в спальных вагонах, и мне было завидно, что у нас нет возможности ехать так, как они.

Мы прожили у Жени больше недели и никак не могли уехать. Женя посоветовала маме, чтобы та пошла к коменданту вокзала и потребовала, чтобы он посадил в поезд жену фронтовика с малыми детьми. Каждый день мама стала ходить к коменданту. Она так ему надоела, что он, наконец, предложил ей вариант: достать билеты на поезд Алма-Ата – Ташкент с пересадкой на станции Арысь. Он сказал, что Арысь – крупнейший железнодорожный узел в Средней Азии, и там формируются составы.

СТАНЦИЯ АРЫСЬ

Когда поезд пришёл на станцию Арысь, было уже темно. На вокзал нас не пустили. Женщина, сто- явшая на входе, отправила нас сначала в санпропускник и показала рукой, куда идти к бане. Мы за- блудились, была ужасная темень, на улицах не было ни одного человека, мы ходили около часа и еле нашли дорогу назад, на вокзал. Дежурная сжалилась над нами и разрешила войти без справки из санпропускника. А санпропускник, как оказалось, был совсем рядом…

Мама получила хлебные и продуктовые карточки. За хлебом нужно было занимать очередь с вечера и всю ночь ходить отмечаться. Ночью около магазина дежурило несколько человек, а утром, когда привозили хлеб, образовывалась огромная очередь, и начинали искать, кто за кем стоял, поднимался крик: «Стоял! Не стоял!». Дело иногда доходило до толкотни и драки. Хлеба на всю очередь не хватало, и тем, кому не хватило, приходилось на следующий день занимать очередь пораньше.

Продуктовые карточки отоваривались тем, что привозили в магазин. Нужно было хватать все, что только поступало: крупу, горох, рыбные консервы, селедку, мыло… В руки давали по одному килограмму, по одной банке или по одному куску. Как только начинали что-либо давать, большие семьи бежали к магазину с маленькими детьми, оставив кого-нибудь охранять вещи. Большая часть карточек оставалась не отоваренной; но все равно люди были довольны тем, что хоть что-то удавалось ухватить.

Многие эвакуированные ждали формирования поезда, но жили в городе, а у нас на вокзале шла своя интересная жизнь. Днем было тепло, и мы бегали без верхней одежды. Ночью было холодно, и от мороза лужицы покрывались льдом. Спали на вокзале вповалку на цементном полу, все жались друг к другу, и если кто-то открывал дверь, пассажиры начинали ругаться. Плохо было спать около двери или в проходах.

Днем пассажиры перебирались в привокзальный садик, сидели семьями, готовили еду. Одна семья, в которой было два больших сына, лет так четырнадцати-пятнадцати, каждый день уходила в степь.Оттуда они приносили в мешке черепашек, величиной с маленькую тарелку, разжигали костер и по одной бросали в огонь. Черепашки старались выбраться из костра, но ребята палочками снова их туда заталкивали, пока бедолаги не переставали дергаться. Зажарив таким образом с десяток черепашек, они разбивали камнями панцири, и мать ножом вырезала мясо в оцинкованное ведро. Затем туда наливали воду и варили черепаший суп. Когда суп был готов, вся семья, человек шесть, садилась вокруг ведра, полного наваристого жёлтого бульона с плавающими в нём кругами жира и приятным запахом, и ложками начинала хлебать его, вылавливая куски мяса.

Пожилой мужчина интеллигентного вида в пенсне и укороченном драповом пальто долго стоял и смотрел, как они едят, потом решился, подошел и попросил продать ему на десять рублей этого супа. Хозяйка налила ему почти полный солдатский котелок. Мужчина мгновенно уплел котелок и сказал, что это очень вкусно, и чтобы скрыть свой голод и готовность есть что угодно, стал рассказывать, что в фешенебельных ресторанах Парижа и Лондона черепаший суп – это деликатес, и стоит он очень дорого.

Я два раза в день разжигал костер, и мама варила суп. У нас был польский эмалированный чугун, литра на три, яйцевидной формы с ручкой, который мы привезли в Буденовку и там все время им пользовались. Каким образом попал он к нам, я не помню. Уезжая, мама не хотела с ним расстаться, и взяла его с собой. В дороге он оказался очень удобным. Я обвязал его проволокой и подвешивал над костром. Этот чугун прошел с нами всю эвакуацию, приехал с нами в Мстиславль, еще много лет мама им пользовалась, и он был для нас напоминанием о пережитой войне.

Деньги у мамы быстро таяли. На рынке в Арыси была ужасная дороговизна: буханка хлеба стоила сто рублей, килограмм картошки – десять рублей. Как-то на продуктовую карточку нам удалось получить два килограмма черных сухарей. Мама тут же их припрятала и сказала, что в поезде суп не сваришь, но, видя, что мы ходим голодные, залезла в мешок и достала нам по сухарю – они были твердые, как кости. В Арысе на вокзале мы прожили десять дней. Вдруг неожиданно появились слухи, что поезд в Ташкенте сформирован и на следующий день должен прийти сюда.

…Целую неделю мы тряслись в поезде. Мамины запасы подходили к концу, и она боялась, что скоро нам придется голодать. Ночь была самым тяжелым временем, спать приходилось, свернувшись калачиком, и стоило вытянуть ноги, как кто-нибудь обязательно на них наступал или спотыкался. Всю ночь приходилось крутиться, вставать и снова ложиться, в то время как смертельно хотелось спать.

СТАНЦИЯ ПОЧИНОК

В Починке вокзал был разрушен, и нас направили в эвакопункт, который находился в большом еврейском доме, недалеко от железной дороги. Хозяев этого дома расстреляли немцы. Мы оставили там свои вещи, прошли санпропускник и пошли искать какой-либо транспорт. На почте сказали, что машина за письмами и посылками приходит из Монастырщины утром.

Вернувшись в эвакопункт, мы устроились в углу на полу. Одни люди приезжали, другие уезжали. В основном это были евреи, которые остались в живых и возвращались из эвакуации. Там мы постоянно слышали рассказы о трагедии, постигшей еврейский народ, узнали, как немцами и полицаями проводились массовые расстрелы, как русская жена спасла своего мужа-еврея и своих детей, или наоборот, как жена сдала своего мужа, а потом расстреляли её детей, и она сошла с ума. Рассказывая о своем горе, люди освобождали душу, чтобы найти в себе силы жить дальше. Некоторые радовались, что остались живыми, были уверены в победе и говорили, что теперь они знают, как нужно жить. Другие опустились от пережитых потрясений и были безразличны ко всему.

Ни в газетах, ни по радио о еврейской трагедии ничего не сообщалось. Люди старались говорить тихо, оглядываясь, боясь, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не подслушал и не донёс. За «пропаганду и агита- цию» могли арестовать, и человек пропадал, как в воду канул…