Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Борд Семен

Bord_Levikova1

Семен Борд. Родился в 1931 году в Лепеле (Белоруссия). Инженер-электрик, жил и работал в Витебске.

Ирина Левикова. Родилась в 1935 году в Витебске. Врач-педиатр, жила и работала в Витебске.
Репатриировались в 1991 году.
Живут в Хайфе.

Сын, дочь, внучка и внук.

КАК МЫ ЖДАЛИ ПОБЕДУ

Я родился в Лепеле, Витебской области. Когда началась война, мне было почти десять лет. Отец работал в сапожной артели, мама была домохозяйкой. Как раз выделили путевки в пионерский лагерь, и тут началась война. Через пару дней стали бомбить Витебск и Оршу – это были важные железнодорожные узлы. И Лепель – тоже. Нас было пятеро детей в семье, три мальчика и две девоч- ки, и отец нас с мамой отправил в поселок Камено – между Витебском и Лепелем, где жили родители папиного двоюродного брата. Там мы пробыли дня три-четыре. А 28 июня Лепель разбомбили, и отец приехал к нам – ему в артели дали лошадь. В местечке Камено жило не так уж много евреев, между белорусами и евреями там были хорошие отношения, отцу даже предложили в какой-то белорусской семье в другой деревне нас спрятать.

Итак, собралась наша семья – семь человек, а также семья двоюродного брата отца – тоже семь человек: он с женой, трое детей и родители. На одной подводе сложили чемоданы, и только выехали за местечко – лошадь в гору не тянет. А на подводе – старики и дети. И тогда та семья решила, что они не поедут дальше. Развернулись, приехали обратно к дому, разгрузили вещи. «Мы остаемся, и все». А мой отец решил: «Нет, мы уходим». И мы одни на этой подводе поехали до Витебска. Основным погонщиком лошади был я. Ехали мы в основном ночью, а днем отсиживались в лесу. Помню, как-то я уснул и упал между лошадью и телегой. Лошадь была умница, тут же остановилась и не пошла дальше, и тем самым спасла меня.

Ехали мы целую неделю. С большими трудностями добрались до какого-то места в сорока километрах от Витебска, где нас подобрала машина и довезла до города. Из Витебска на поезде доехали до Смоленска. Под Смоленском объявили тревогу, и все высыпали из вагонов и побежали прятаться к лесочку. Налетели самолеты, стали бомбить. Я был ребенком, мне было интересно увидеть самому, что творится вокруг. Я вскочил на ноги и вижу – летят бомбы! Я кричу: «Вон бомбы летят!». И тут один человек схватил меня за ногу, дернул, и я упал рядом с ним. В этот момент разорвалась бомба, и тому человеку оторвало ногу.

Эшелон наш разбомбили, и мы пошли группами пешком в сторону Смоленска. Из Смоленска папа решил ехать в Сталинград, там у него жил родной брат. Мы нашли какой-то поезд, идущий в ту сторону. Подкармливали нас в пути солдаты. Помню, как-то подошел к группе солдат, которые ели из своих котелков, стою, апопросить не могу, стесняюсь, смотрю, а есть очень хотелось. И солдаты поняли, в чем дело, положили мне кашу в котелок, я побежал кормить свою семью.

Доехали до Сталинграда. Папин брат встретил нас, всех семерых, и предложил отправиться в колхоз Сталиндорф, а иначе, сказал, не выжить. Колхоз находился в восьмидесяти километрах от Сталинграда, ближе к Дону. Туда мы и поехали. Это был еврейский колхоз. Создали его люди русские по происхождению – субботники и геры, имена все были еврейские: Сара, Соломон и т.д. Богатый был колхоз. Рядом тоже были колхозы, откуда крестьяне приходили к нам раздобыть еду.

Там мы работали на поле. Частного хозяйства в Сталиндорфе не было. Интересно, что не было и приусадебных участков, не было и скотины в домах – все колхозное. Обычно осенью начинали развозить колхозникам заработанный хлеб, зерно, арбузы, помидоры, картошку и др. Так некоторые жаловались, что им некуда все это загружать. И отказывались. И это – во время войны! Там мы не голодали.

Но вскоре немец стал подходить к Сталинграду. Папа был в это время мобилизован на военную фабрику. Его отпустили, чтобы забрать нас. Мы погрузились в товарный вагон, наполовину загруженный заводскими ящиками, и должны были эвакуироваться в сторону Саратова. Выехали. Привезли нас на какую-то станцию, и здесь началась бомбежка – станция находилась в районе трех военных заводов. Папа боялся бросить вагон, за который был ответственен, хотя о том вагоне уже вообще никто не думал, и, как ни странно, бомба туда не попала. Мы побежали в бомбоубежище. В бомбоубежище вошел какой-то высокий военный чин и спросил, что здесь делают дети. Он же распорядился, чтобы ночью, когда бомбежка прекратится, нас отвели к переправе через Волгу.

Вечером, когда стемнело, пришел солдат и повел всех гражданских с детьми к переправе. А переправы были в районах, где горели здания, чтобы немцы думали, что им в этом месте уже нечего делать, что там уже все разбомбили. Мы спустились по крутому берегу, пришла баржа, и мы переправились через Волгу. Во время переправы нас бомбили, и снаряды падали в воду рядом с нами. Когда баржа приблизилась к берегу, люди стали прыгать в Волгу, чтобы быстрее попасть на берег и уйти в лес.

Мы пришли в лес и шли до станции Эльтон, там когда-то жили немцы Поволжья. Было страшно и мучительно идти по лесу – бомбежка продолжалась, в лесу темно. Шли мы так больше недели. В Эльтоне было немного спокойнее, все же триста километров от Сталинграда. Там нас посадили в эшелон и довезли до Саратова, где находились эвакопункты, где распределяли, кого куда посылать. Отца записали на швейную фабрику в Новосибирск. До отправки жили мы прямо на станции, где нас, правда, кормили манной кашей с подсолнечным маслом. Запах был такой, что я и сейчас с ужасом вспоминаю, и не могу видеть манной каши. Потом нас посадили в теплушки, и мы доехали до Новосибирска.

Надо сказать, что в Сибири, куда когда-то ссылали многих раскулаченных, местные жители неплохо относились к евреям. А некоторые и вовсе не представляли, что такое еврей. Правда, был у меня младший брат, которого звали Абрам. Жили мы на первом этаже. Однажды мама говорит: «О, нашего Абрашу уже и тут знают». А они, оказывается, так называли всех евреев. Бывали инциденты. У нас воды не было, нужно было воду возить на себе от самой колонки, а та находилась на довольно большом расстоянии. Зимой грузили на санки пустой бидон и возвращались с водой. Однажды один мальчик перевернул мои санки с водой. А у колонки очередь, и долго движется, пока воду наберешь, – а морозы сильные, до 45-ти градусов. Я был меньше ростом, чем этот мальчик, но сила злости победила – я побил его. После этого он стал моим лучшим другом.Bord2

Как мы ждали победу! Предсказывали: через столько-то дней. И вот, я был тогда в седьмом классе, иду как-то утром в школу. Погода солнечная. А мы тогда еще ничего не знали – разница во времени между Новосибирском и Москвой большая. И вдруг вижу: люди веселые, стоят кучками, разговаривают, смеются, плачут. Встречаю знакомого: «Куда ты? Победа!». Радость была двойная: победа, и в школу идти не надо.

Вернулись мы в Лепель в 1947 году. Дома нашего не было. В Лепеле у нас остались дедушка по отцу, его дочь и два сына с семьями. Все они погибли в лепельском гетто, на еврейской улице. Все погибли, все двенадцать человек папиных близких. В Лепель из эвакуации вернулось довольно много евреев, и еврейская жизнь там еще какое-то время продолжалась. До войны это был хороший городок, была там и синагога, куда мы с папой ходили по праздникам. Красивая, добротный дом. Еврейская школа была. Детям делали брит (обрезание), бар-мицву (религиозное совершеннолетие) справляли. Мацу пекли в русских печках дома. Во время войны некоторые местные жители пошли в полицаи. Семью моего знакомого еврея, жену и дочь, загнали в гетто. Их отец был на фронте. И вот нацисты убили мать, а девочку спасла русская женщина и всю войну прятала у себя. Потом девочка выросла и вышла замуж за одного моего дальнего родственника.

Через некоторое время умер мой отец, и я уехал в Витебск. До этого успел окончить железнодорожный техникум. Потом начал учиться в московском институте железнодорожного транспорта. Приезжал в наш Лепель только на могилы родителей.