КАК МЫ ОКАЗАЛИСЬ В ГЕТТО

До войны мы жили в местечке Станиславчик Жмеринского района Винницкой области У нас был небольшой домик на две семьи. В одной половине жили мы, в другой – брат папы Пинхас Фурман.
Четкое воспоминание из детства – моя плетенная из белых прутьев кроватка. Стоит она за «грубкой»– печкой. Вероятно, чтобы мне зимой не было холодно.
Прямо передо мной на стене висит «тарелка». Черная и круглая, она поет и говорит человеческими голосами. Перед домом – две березы, на которых висят качели. В сенях – лестница-стремянка, что ведет на чердак. Один раз, вслед за сестрами, я полез на чердак и на нашей стороне обнаружил огромный кувшин с двумя ручками. Он был такой большой, что мои руки едва доставали до края горловины. Так что я сам не мог, хотя очень хотелось, вытаскивать из кувшина «грудку» (комок) душистого сладкого меда, как это делали мои сестры, тайком взбираясь на чердак…
Пришла война. Нас выселяют из дома и везут «в лагерь» – недостроенную свиноферму без крыши, без окон и дверей, в селе Затишье. Стоит эта ферма среди леса, обнесенная колючей проволокой.
Семьи с детьми оборудовали себе «нары»: клали на кирпичи, большие камни обломки оконных рам, дверей, досок. Из кирпичей сооружали примитивные очаги для приготовления еды… Ближе к осени, когда наступили холода и пришли болезни, мама решила бежать из лагеря в Жмеринку. Там жила её сестра Рахель, вышедшая замуж за Шмерла Бурштейна. В семье было восемь детей.
Решили, что мой брат, Миша, которому в ту пору было одиннадцать лет, пойдет в Жмеринку на разведку (а это 25 километров!), все узнает и вернется. Миша вернулся через неделю и, взяв с собой нашу старшую сестру Лизу, отправился в гетто. Там, по слухам, было менее голодно, была надежда выжить. Через какое-то время вслед за Мишей (и по его объяснениям дороги) отправились сестра Клара и шестилетняя Зина. До гетто оставалось около семи километров, когда их поймали на дороге возвращавшиеся с продовольствием для солдат охранники лагеря. Девчонки сильно плакали, клялись, что они не еврейки, лопотали по-украински и, к их счастью, были почти блондинками. В итоге пожилые немцы-охранники сжалились над детьми и отпустили их.
Девчонки добрались до дяди Шмерла.
Последними бежали мама и я. Маме было тяжело нести меня всю дорогу, я был уже трехлеткой, она играла со мной:
– Сынок, побеги вперед, а я тебя буду догонять!
Так она играла со мной, чтобы хоть немного отдохнуть!
Помню оранжево-желтый цвет земли. Видимо, неубранный хлеб, и голубое с белым высокое небо.
В гетто брали не всех. Но дядя Шмерл незадолго до того приютил у себя в доме, несмотря на жуткую тесноту и болевшую жену, бессарабского юриста с семьей. Впоследствии этот человек стал во главе самоуправления еврейского гетто. Так что нам, с его помощью, приняв дядину фамилию Бурштейн, удалось поселиться в гетто.
Гетто возникло через неделю после отступления Красной Армии. Фашисты заняли город, а в начале сентября квартал, прилегающий к базару, обнесли колючей проволокой. Сюда должны были перебраться все евреи, а все неевреи обязаны были покинуть огражденную территорию. Вход и выход – по пропускам. На этом клочке земли проживали 3274 еврея. Мы прожили («прожили»?!) в гетто тридцать два с половиной месяца.
…Дядя Шмерл помогал многим. А был простым многодетным «балагулой». Только сейчас я знаю перевод этого слова с иврита – «баал агала» – хозяин колес, телеги.
Удивляюсь, порой, как я – совершеннейший кроха– мог запомнить все это.
Но моя память еще держит многое из той жизни. Если это была жизнь…

ВАФЛИ

Забор из колючей проволоки, которым обнесли гетто, проходил поперек улицы Максима Горького и одним краем упирался в угол водоразборной будки. В будке сидел человек, «ответственный за кран», – он открывал и закрывал вентиль.
Через дорогу, на «русской стороне», размещалась пекарня, в которой пекли вафли. За забор без «аусвайса» пройти нельзя. Но мы, мальчишки, всегда находили в заборах лазейки и пользовались этим удобством без всякого пропуска!
Возле будки рос большой тополь. Корневища его нависали над канавой, по которой летом и осенью текли потоки дождевой воды. Подлезая под эти мощные корни, мы с легкостью выныривали на другой стороне улицы.
Пекарня располагалась в полуподвальном помещении двухэтажного дома. Вход на второй этаж был со двора по деревянной лестнице с длинным балконом на всю ширину дома. А над этим балконом, как раз на уровне наших детских рук, были окна пекарни. Стекол в них не было, только решетки. Зато подоконники были широкими!

В пекарне работали четверо. Двое стояли возле печки, непосредственно занимаясь выпечкой. Двое других делали остальную работу: рубили дрова, замешивали тесто, носили из будки воду…
Вафли готовили на четырех чугунных формах. Это были толстые пластины, скрепленные шарнирами. К нижней и верхней пластинам крепились две ручки из толстой гнутой проволоки. Пластины сперва накалялись в печи, потом вытаскивались. Верхняя «крышка» быстро открывалась, в нижнюю заливали жидкое пресное тесто. Формы закрывались и вновь задвигались в печь. Как только мастер считал, что вафли испеклись, он вытаскивал форму из печи. Быстрыми движениями обрезались края ножом вдоль четырех сторон формы. Эти обломки сбрасывались в корытце возле печи. Форма опрокидывалась на широкий стол, вафельный лист выскакивал на полотенце и остывал… Когда деревянное корытце у печки наполнялось обрезками, кто-то из работников вываливал содержимое на широкий подоконник.
Тогда наступало наше время – уже не смотреть за чудом выпечки, а налетать на обуглившиеся ошметки и запихивать в рот!
Ссор между нами не было: на шум могли прийти полицаи, и наше пиршество могло мгновенно закончиться. Только наши грязные лица и руки выдавали наш «СЕКРЕТ». Во всяком случае, как-то утоляли голод…
С тех пор я не люблю вафли!

ОСВОБОЖДЕНИЕ

18 марта 1944 года войска генерала армии Ватутина освободили город и большой железнодорожный узел Жмеринку. Первыми ехали кавалеристы в кубанках с красными лентами наискосок.
Убрали колючую проволоку, которой оградили фашисты гетто. Радость переполняла нас: мы выжили!!!
В ночь на 20 мая 1944 года фашисты совершили авианалет на город и станцию. Сперва с самолетов сбрасывались «фонарики», освещавшие при медленном спуске всю площадь предполагаемой бомбежки. Затем на цель сыпались бомбы!
Поняв, что внутри дома нам не спастись, мы, в чем были, выскочили на улицу. Побежали в сторону села Большая Жмеринка, находившегося рядом с базаром. Меня и сестру Зину мама крепко держала за руки (мне – шесть лет, сестре – девять!) Остальные – постарше – спасались самостоятельно. Рядом с нами бежали сотни людей. Я с ужасом смотрел на бегу на скачущих и ползущих безногих инвалидов. Им никто не помогал. «Спасайся, кто может!»
Наутро, когда воцарилась тишина, мы пошли к дому. От нашего жилья осталась только глубокая воронка – прямое попадание!
Поплелись к дяде Шмерлу. Тут уже нас ждали сестры – Лиза и Клара. А вот брата Миши нигде не было. Отчаяние и ужас охватили нас. Мы думали, что Мишка погиб. Очень плакали. Но вскоре он появился, воняющий за версту! Оказалось, что он прятался в какой-то помойной яме, в которую свалился, убегая от бомбежки. Просидел в ней до утра, пока не установилась тишина, тогда стал звать на помощь, и его вытащили. И вот такой «ароматный» он тоже появился в доме дяди Шмерла. Всю его одежду и обувь пришлось выбросить, он долго отмывался, а мы все радовались, что остались в живых!
Освобождение не принесло облегчения жизни. Жить было не на что, есть нечего. Мама решила отправляться в свое родное село Лука-Молчанская. С этим селом была связана семейная история.
Мой прадед был кантонистом. Отслужил царю и отечеству 25 лет! Так как был он сирота, то еврейская община по разнарядке отдала его в армию. Жизнь армейская была не сахар. А тут еще стали заставлять принять христианство, стать «выкрестом».
В ночь накануне обряда ему приснилась мать, которая не разрешала ему креститься и больно ущипнула за бицепс левой руки, чтобы не смог себя крестом осенить. Наутро, когда прадед проснулся, на левой руке его красовался большой синяк, который не исчез до самой прадедовой смерти (а прожил он до 96 лет!). Так мой предок и не поменял веру! Дослужился до унтер-офицера, что было для еврея большим чином. Дали ему пожизненно восемь рублей золотом в год и право на две десятины земли. Женившись в тридцать девять лет, он взял в спутницы вдову с двумя детьми и основал это село. В нем мама моя родилась и прожила тридцать семь лет.
Вернулись мы с мамой на её родину, село было свободно от фрицев, односельчане нас встретили приветливо.
Поделились половиной дома, утварью, дровами, одеждой. Мама была работящей колхозницей. А еще – умела шить на машинке. Шила всё: сарафаны, штаны, фуфайки… Так мы стали сельскими жителями.
Треугольники с фронта приходили в село редко. Один раз в неделю в сельраду (сельский совет – прим. ред.) прибывала почта. Каждый, кто ожидал вестей, набивался в этот домишко. Вечером 8 мая 1945 года должна была прибыть почта. Сестра Лиза пошла в сельсовет, а я побежал туда же через огороды и сады, так как мы, мальчишки, тоже были вовлечены в этот водоворот ожидания новостей!
Дверь в дом была открыта, чтобы ожидающие слышали, чьи имена выкрикивают для получения почты. Назвали нашу фамилию. Сестра вошла внутрь и через минуту появилась наружи с криком и плачем. Я понял, что отца больше нет. Пришла похоронка. Я пулей кинулся домой. Мне выпало принести семье ужасную весть: отец погиб в Польше 22 марта 1945 года.
А назавтра, 9 мая утром, по селу пропылила полуторка, и стоявший на ней солдат кричал:
– Побе-е-да!!!

ПРОШЛОЕ ОТОЗВАЛОСЬ…

Мы сидели за низким широким столом с легким вином и нехитрой закуской лицом к огромному – во всю стену – окну, которое лишь вчера вымыла моя жена. Она «никаенила», чтобы выжить в абсорбции (зарабатывала уборками). Меня же пригласили в качестве «эксперта»: узнав, что я художник, попросили оценить старый холст. Мы уже выпили по первой, когда…
Жаркое дыхание рядом. Я вздрогнул, увидев слева от себя Сталина – черную овчарку герр офицера – начальника гестапо.
…Он всегда выгуливал свою любимицу, сидя на велосипеде. Собака бежала впереди него, пристегнутая к ошейнику на длинной цепочке. Где бы ты ни был– близко или далеко от этой пары– никто не смел переходить в это время дорогу!
Однажды, играя с другом на его балконе, я услышал сперва громкий лай, а потом – крик женщины.

Борис Аренгауз родился на Украине в 1938 году. Получил художественное образование в Хабаровске. Его картины находятся в музеях и частных собраниях в России, Украине, Болгарии, Венгрии, Кубе, США, Израиле. Репатриировался в 1994 году. С 1996 г. Член Союза художников и скульпторов Израиля. Живет в Хайфе.

Из книги «Взрослое детство войны. Сборник воспоминаний — 2». Издано Культурно-просветительским центром и общиной «КЕЙТАР» совместно с Городской компанией по культуре г. Ашдод, Израиль, 2013 г.