Метлицкий Леонид родился 31 марта 1932года в городе Минск. Мать Рива, отец Уда, сестра Неля. Закончил Минский политехнический институт, работал начальником строительномонтажного управления. Жена Людмила. Репатриировался в 1990 году.

Утро 22 июня 1941 года. Проснулся очень рано в радостном ожидании. Сегодня в 12 часов дня приезжает в отпуск отец, призванный в январе 1941 года на службу в кадровую армию. Это ожидание нарушил взволнованный голос матери, разговаривавшей с соседкой. В их разговоре звучало страшное слово — войне. Такое незнакомое в мирной жизни слово. Во второй половине дня почтальон принес телеграмму от отца: «Уезжаю на фронт. Берегите себя», и целых два с половиной года мы не знали о нем ничего. Жив ли?

А в городке Мена, где мы жили, что на Черниговщине по центральной улице во всю ширину булыжной мостовой вышагивала длинная колонна мужчин, молодых парней и постарше. Был слышен только нечеткий шум шагов да плач и возгласы женщин: жен, матерей, и детей, семенящих по обочинам дороги.

Еще через несколько дней по ночам слышался непрерывный грохот тяжелой техники и цоканье лошадиных копыт, наверно, конная тяга артиллерии.

В середине июля было объявлено, что желающим уехать предоставят транспорт, большие телеги, запряженные парой лошадей. Каждая телега на три семьи. Погрузив какие-то вещи, собрались вечером на площади города, чтобы с рассветом двинуться к паромной переправе на реке Десна, что в 10 километрах от городка. Но ночью небо над переправой озарилось бегающими лучами прожекторов, спускающихся осветительных бомб, разрывы снарядов и трассирующих пуль. Мелькали силуэты самолетов, попавших в лучи прожекторов. Бомбежка с перерывами шла целую ночь.

Рано утром объявили, что переправа разрушена, но железнодорожный мост цел. И нам, кто желает, было предложено срочно ехать на вокзал. Разрешили взять с собой только один небольшой чемодан и еду. Все остальные вещи оставить в повозках. На железнодорожных путях стоял состав с товарными вагонами. За ним военный санитарный поезд, который увозил с поля боя раненных. До фронта было, как говорили, 30-40 километров. Это был последний поезд. Мы тронулись в путь. Но спустя некоторое время на подходе к узловой станции города Бахмач, появились немецкие самолеты, бомбившие станцию и железнодорожные пути. Составы остановились. Три самолета сделали разворот, развернулись и на бреющем полете буквально над составами, так что были видны кабины с пилотами, поливали составы пулеметным огнем. Кто-то из эвакуированных выпрыгивал из вагонов, чтобы укрыться от пуль в посадках вдоль железнодорожного полотна. Кого-то настигали пули, слышались призывы о помощи. Обстрел окончился так же быстро, как и начался. Раздался гудок паровоза и состав начал двигаться. Кто-то успел вернуться, кто-то отстал от поезда, кто-то остался там навсегда.

Не останавливаясь, поезда проскочили Бахмач и затем въехали в крупнейшую железнодорожную станцию Конотоп. Десятки железнодорожных путей на станции были забиты составами с военной техникой, горючим и военными. Поезд вместе с санитарным составом проскакивает станцию под звуки сигналов воздушной тревоги и сразу за нами налет немецкой авиации. К небу вздымается стена огня и дыма. Утром состав остановился, и мы через открывающиеся двери выходим на пустой перрон вокзала. Вдоль перрона стоят красноармейцы — комендантский патруль. Стояла непревычная звенящая тишина, непонятная для такого страшного слова — Война. Через несколько минут появились красноармейцы с тележками, наполненными едой, которую раздавали перед каждым вагоном. Объявили, что через 40 минут состав отправится дальше. На подходе к Саратову была остановка на большой станции, где на путях стояли такие же товарные вагоны, наполненные людьми. Это вывозили местных немцев, живших на Поволжье, на север страны.

Последняя остановка город Ершов, где прибывших распределили по разным местам.

Нас, маму, меня и сестру, беременную женщину из нашего городка, жену военного летчика, тетю Нюру, которые поженились за год до войны, и еще пять семей в глубинку района деревню Красный Кут. Эта деревня растянулась на несколько километров вдоль широкой реки с крутыми обрывистыми берегами, изрезанными глубокими оврагами, заросшими кустарником со смешным названием «Малый Узек».

Нас,поселили в пустующей избушке из глинянных блоков и крышей из камыша на самом берегу с крутым спуском к реке. Избушка — это светёлка 20-25 кв.метров с большой кроватью, русской печкой и полатями. Поначалу колхоз выделил немножко зерна и капусты. Мама пошла работать в колхоз. Через некоторое время тете Нюра родила мальчика и тоже пошла работать. Быстро прошла осень и внезапно вошла в жизнь зима с сильными морозами, ветрами и снегом, занесшим наше жилье до крыши. Мы должны были откапывать выход на улицу и окна от снега. Я носил воду из проруби в реке по крутому склону берега. Чтобы добраться до проруби, сперва протаптывал в глубоком снегу тропинку и по ней тащил ведра. Пока добирался до дому половина ведра проливалась на одежду, которую сразу же прихватывало морозом и в этом ледяном панцыре добирался до дому. И так несколько раз в день. Печь топили соломой или стеблями из подсолнечника, за которым мы с мамой ходили с саночками. Стебли увязывали веревкой и тянули домой. Поле подсолнечника было далеко от села.

Наше «благополучие» нарушила болезнь ребёнка. У него началась падучая — эпилепсия. Вдруг он закатывал глазки, выгибался дугой, изо рта шла пена. Взрослые были на работе, лекарств и врача не было. Зрелище было страшное. Так продолжалось какое-то время, ребенок таял на глазах. Говорили, что это от испуга беременной матери при обстреле. Вылечила его старая бабка, которую откуда-то привезли. Дело уже было весной. Она велела вытопить печь, всех выгнала на улицу и что-то делала с малышом. После трех сеансов эпилепсия прошла. Забегая вперед, я встретил Нюру в 1948 году, мальчик Валера вырос здоровым и не болел.

На трудодни, которые заработала мама, дали немножко зерна и кусочек засоленной ноги — коровы или лошади, зарезанной из-за нехватки кормов. Наступила весна 1942 года. Когда я пошел на речку к проруби, я стал очевидцем ледохода. Потрясающее и ужасающее зрелище.

Ну, а мы, пацаны из деревни, занялись житейскими делами. Выковыривали из толщи льда вмерзшие рыбины. Пировали несколько дней. Это был праздник.

Нас, мальчишек, кто покрупнее, взяли на работу, освободив от учебы, сажали картошку, ухаживали за уцелевшими после зимы, помогали на посевных работах с трактористами, которых еще не призвали на войну. С приходом весны появилась зелень: крапива, лебеда и другая съедобная трава.

Перекапывали прошлогодные картофельные поля, иногда находили мерзлые картофелины. Мама варила супы из зелени и этой картошки. Стало веселее.

Началась уборка зерновых. Нас послали на складирование соломы после комбайна. Это работа делалась при помощи конных грабель, одноосной телеги с металлическими колесами и изогнутыми зубьями из металлических прутьев. На оси было сиденье для одного рабочего. Поскольку нам была эта работа не под силу, то работали по двое. Один пацан, сидя на лошади, управлял ими. Я, когда набирался вал соломы, останавливал работу, и мы, вдвоем, поднимали за рычаги зубья грабель. Вал соломы оставался и мы двигались дальше. И так целый день во время уборки зерна. Поле находилось далеко в степи, ночевали в вагончике на полевом стане вместе с колхозниками, в основном женщинами. Из еды запомнилась каша, какая-то с синевой, два раза в день. Иногда давали по стакану молока. Но так уставали, что и кушанье не хотелось, только бы поспать. Ночью в степи завывали иногда волки. В один из дней с еще одним мальчиком попросились домой посетить своих мам и близких. Нам показали, куда идти, и мы пошагали напрямую через степь. До села было далеко. По пути мы проходили поле, где уже убрали горох. Мы на ходу нашли немного стручков гороха. Как вдруг увидели, что в нашу сторону приближается сторож-объездчик полей. Мы знали, что за сбор колосков наказывали, и мы бросились удирать. Он уже почти настигал нас, но рядом с полем были заросли колючего кустарника. Мы влетели в него. Лошадь не могла продвигаться по кустам, и он с угрозами отстал он нас. Мы, иcцарапанные колючками, пришли домой. Вытаскивали колючки долго, на теле было много нарывов. Ну и добыча килограмм — полтора стручков гороха того стоила.

Так прошло лето 1942 года. Картошка и бахчевые засохли. Еле собрали зерна на посевную следующего года. Надвигалась зима 42-43 годов. Маме на трудодни дали немного зерна и часть засоленной лодыжки от зарезанной коровы или лошади. Это на всю зиму. Выпал снег, а топлива еще не заготовили. Мама выпросила в колхозе сани с лошадью. Я остался дома, а мама поехала в поле нарезать подсолнечника. По дороге лошадь испугала собака, выскочившая из-под воротни. Лошадь пошла галопом вразнос, заскочила в какую- то яму. Сани перевернулись. Мама ударилась, потеряла сознание, пролежала на снегу, обморозила ноги, еле добралась домой. На следующий день поднялась температура, воспаление легких. Лекарств в медпункте не было. Отпаивали травами. Обменял последние вещи на два литра молока, отпаивал её. Топить было нечем, ходил на околицу и в оврагах собирал сухостой, потом тащил вязанки сухостоя по глубокому снегу. Мать болела долго. Я думаю месяца полтора. Ходил в правление колхоза, просил какой-нибудь еды. Дали кусочек солонины килограмма два и чуточку ячменя. И это все до весны.

Наступала весна 1943 года. Есть было нечего. Пили много чая из трав и сладкого корня, от которого начались отеки ног. Меня научили ловить сусликов. Это зверек, как большая крыса, но он ест только зерно. Но вместе с тем он переносчик туляремии — заболевание глаз, от которого слепнут. В норку, где он живет, заливали одно-два ведра воды. Суслик выскакивал из норки. Надо было рукой схватить его и убить, шлепнув об землю. За день добывал одного-двух сурков. Приносил домой и мы с мамой жарили его на вертеле. Был настоящий пир.

Колхоз как-то пришел в упадок. Мужчин не было, техника разваливалась. Наступила зима 1943 года. Колхоз на трудодни почти ничего не дал. В это время нас через какой-то центр отыскал отец. После тяжелой контузии, ранения он находился на излечении, где-то около Новосибирска. И по дороге на фронт ему разрешили на сутки приехать к нам. Ему было тогда 35 лет. В полевой военной форме, с пистолетом, двумя боевыми орденами, капитан артиллерии. К нам, в избушку, повалили народ. Все хотели знать, как там на фронте? Для общения с нами почти не оставалось времени. Папа привез в вещмешке еду: две булки вкусного хлеба, консервы, пачку кускового сахара и большую селедку, которая называлась «волжский залом». Очень жирная, вкусная и большая. Обсасывали каждую косточку. Сутки быстро прошли и отец уехал воевать до победы.

В конце октября 1943 года мама решила переехать в город Ершов. На попутных санях, груженных соломой, в сильный мороз мы преодолели длинную дорогу. По дороге я чуть не замерз, меня завернули в какое-то одеяло и зарыли в солому. Сначала было тепло, но затем начали сниться какие-то сны, что лето, солнышко. Издалека мне как бы слышались голоса. Я почувствовал, что меня тянут куда-то, двигаться я не мог. Весь был как деревянный. В избушке, куда меня затащили, раздели и начали растирать, короче, откачали.

В Ершове мама устроилась на работу с окладом в 600 рублей. Помню, это цена одной булки хлеба. На карточки давали по 150 граммов хлеба на человека и три литра чая, заваренного на солодковом корне. К празднику 7 ноября на карточки нам дали почему-то бутылку водки.В школу я ходил чисто условно, голод не давал сосредоточиться. Единственное, что меня удерживало, на последнем уроке давали булочку, которую я относил сестре. Посиневшая от голода, с отеками она лежала на кровати, почти не вставая. В доме, где мы снимали угол с двумя кроватями, был страшный холод. Углы комнаты были покрыты инеем, на окнах лед. В углу горела керосиновая лампа, полусумрак. Жили мы недалеко от станции и иногда мы с мамой договаривались встретиться на вокзале. Однажды, в один из таких походов, стоя на перроне, увидели останавливающийся поезд, из которого на перрон вышло много военных. Один из них спросил маму, где можно купить водку и еще сказал, что дает за бутылку три булки хлеба, а так же, что поезд будет стоять не менее двух часов. По взляду мамы я понял, нужно принести бутылку. Я побежал домой по глубокому снегу в мамином длинном пальто. В каких-то не по размеру старых валенках, подаренных квартирной хозяйкой, а в голове рисовалась картина: наедимся хоть раз за эти годы вдоволь хлеба. Но когда я вернулся, увидел пустой перрон и на нем плачущую мать. Стало очень тяжко, хотелось плакать, но я же мужчина в семье. И не слезинки не упало из глаз.

В начале 1944 года нам дали разрешение на возвращение домой. Оформление документов и подготовка заняло время и в начале апреля 1944 года мы тронулись в путь. На дорогу мама собрала две булки хлеба, сухари и немного какого-то маргарина. Мы возвращались в попутном переполненном полутемном товарном вагоне «теплушка» с печкой посреди вагона с маленьким баулом и коробкой со снедью, кружкой и чайником. По дороге поезд останавливался, кто-то выходил, кто-то садился. Мы протиснулись к печке и заснули. Когда проснулись, то обнаружили, что у нас украли еду. Двое суток ехали голодные. На станции, кажется, «Белополье» всех высадили из вагоном. И мы заночевали на вокзале где-то на полу. Мама пошла к коменданту с документами. Ей дали талоны и мы несколько дней провалялись на станционном полу. Так и не дождавшись мест в попутных вагонах, мы залезли на переходную площадку товарного поезда. По мере приближения к месту, менялся пейзаж. Разрушенные войной станционные строения и водонапорные башни, где- то разрушенные дома. И цветущая и благоухающая весна… Мы возвращались домой.

Источник: «Книга памяти. Воспоминания жителей Цфата, переживших ту войну». Израиль, Цфат, 2015.