ВОТ ТАКАЯ СУДЬБА…

В 1941 году мы жили в молдавском селе Чобруч Олонештского (сейчас Stefan Voda) района Молдавской ССР. Мой отец Гольдштейн Самуил Моисеевич был мобилизован в Советскую армию, мать – Паскарь-Гольдштейн Эстер Иосифовна и остальные родственники оставались в деревне.

Маме стало известно от знакомых из оккупированных городов, что нацисты проводят в них массовое истребление евреев. (Советская печать и радио об этом не сообщали). Когда семья стала собираться на восток, дедушка (как и многие дедушки в это время) сказал: «Девочки, вы уезжайте, а я останусь, посторожу дом, зачем немцам старик?». На что моя тетушка Белла ответила: «Папа, если ты сейчас же не сядешь в подводу, я тебя свяжу по рукам и ногам и брошу в нее как бревно! Ты меня знаешь!» Вот так удалось уехать всем, и слава Б-гу, дедушка и бабушка (по нынешним временам не старые люди — где-то в возрасте 62-63 года.), смогли в эвакуации умереть в своей постели.

Мы бежали на восток на телеге, бросив дом, все имущество в доме и на подворье. С нами была мамина сестра Белла, и ее дети. Мост, по которому мы переправлялись через Днестр, бомбили, наша лошадь была убита, и мы дальше бежали пешком до ближайшей железнодорожной станции в город Бендеры. Я заболела дизентерией, молока у мамы не было, корову убили. И все думали, что ребенок умирает. И вот моя тетя Беллочка подумала: «Ребенок все равно не выживет, пусть хоть умрет сытым». И она жевала грязные сырые картофельные очистки, которые нам иногда удавалось подобрать по дороге, и кормила меня ими, а мама удивлялась – почему малышка ротиком тянется к своей тете? Так, благодаря моей тете, мне удалось выжить.

В Бендерах, после многодневного ожидания, нам удалось сесть на поезд, направлявшийся в сторону Украины. Далее, то поездом, то пешком, без вещей, без денег, мы бежали через Украину и Россию на восток, вплоть до Средней Азии. Там, в Киргизии мы остановились в колхозе «Красный Пахарь». В Киргизии сестры разъехались — тетя Белла с сыном и дочерью поехали в город Беловодск, мама осталась в колхозе со мной, и в декабре 1941 г. мама уже работала там бухгалтером.

Мама весь день была на работе, и я оставалась дома одна. Я была маленьким, круглым, как шарик, ребенком с белокурыми кудряшками, и киргизы называли меня «алтын кыз» — «золотая девочка». Весь день я, как колобок, катилась по кишлаку (так называется село в Киргизии), и не было почти ни одного домика, в котором жили киргизские многодетные семьи, где женщины не зазывали бы меня к себе. Без лепешки или чего-нибудь другого вкусного я от них не выходила. Я не просила поесть: мама получала зарплату продуктами. Для меня бродяжничество было увлекательным приключением.

Летом 1944 года – мне было три годика – на картофельных полях колхоза появились тучи колорадских жуков. Правление отправило всех, кто не был занят на других работах, собирать их. Послали и детишек. Вручили нам жестяные консервные банки, показали, каких жучков отбирать, и мы отправились в поле. Я была вместе со всеми. Это было интересно, и я была горда, что могу чем-то помочь, как большая. А самое главное – все детишки, которые там работали, получали награду. Каждый вечер на площади перед правлением колхоза мы сдавали свои баночки председателю, и он клал нам в ладошки конфеты. До сих пор помню их восхитительный вкус. Это были засахаренные квадратики с фруктовой начинкой. Их называли – «подушечки». Каждый, кто был тогда ребенком, помнит их (других у нас не было). Таким был мой первый заработок. Горжусь, что мой трудовой стаж начался в три года.

Один эпизод из жизни в колхозе. Соседка, жена колхозного бригадира, как-то пришла к маме и говорит: «Айша (так маму называли в Киргизии, ее настоящее имя — Эстер, в семье ее называли Атя), мой муж хочет взять тебя своей второй женой. Переходи к нам — и девочка будет присмотрена, и у тебя не будет холодный дом, а мы с тобой будем подружками». Когда мама мне об этом рассказала, я хмыкнула, а она на меня рассердилась. «Как ты не понимаешь, — мужик видит, как бьется одна женщина с ребенком, с утра до вечера на работе, и просто хотел окружить ее заботой. Это благородно было с его стороны. Правда, я ждала отца и отказалась от предложения бригадира, но отказалась с благодарностью о его заботе». Вот такие были нравы, которые моя мама, европейски образованная женщина, окончившая дипломатический факультет Коммерческой Академии Бухареста, смогла понять и оценить.

Мои воспоминания об эвакуации всколыхнули в душе целый пласт мыслей о прошлом. Еще немного из истории семьи. Я понимаю, что это не нужно для Вашего проекта, но поток воспоминаний, который невозможно остановить и который, увы, уже никому, кроме меня, не нужен, требует излития на бумаге. Возможно, Вам это будет просто интересно.                                                                                     Семья моего деда, единственная еврейская семья в селе, была религиозной, следовала традициям, отмечала еврейские праздники. Дом наш был зажиточный: два этажа. На первом — магазин, кухня, гостиная, на втором – спальни. В пристройке: домашние слуги и батраки. В подворье — коровы, лошади, птица, телеги, большой виноградник, подвал, в котором хранились продукты, как в холодильнике, и вино для дома и на продажу. Семья очень поддерживала Израиль. В доме была жестяная шкатулка (называлась шекельная), в которую вкладывали деньги на Израиль, каждый год их собирали сионисты и докладывали, сколько дунамов на них куплено. Мама рассказывала, что были на это даже бумаги, но не до них было, когда бросали все и убегали, спасая жизни.

Дедушка взял в жены Розу, девушку из обедневшей интеллигентной кишиневской семьи, которая аж гимназию закончила (что в те времена было не частым явлением). Для моей бабушки Розы это было мезальянсом, конечно, но она стала преданной женой, хорошей хозяйкой, что было необходимо для такого большого хозяйства. Дедушка вставал в 5 утра и весь день был в заботах.

Мама очень хотела учиться; дедушка, как в каждой еврейской семье, поддерживал это стремление, оплачивал ее квартиру и учебу в гимназии в Кишиневе, затем, когда она захотела учиться дальше, оплачивал ее учебу в Академии в Бухаресте. Когда мама приезжала на каникулы и много читала, дедушка, недоумевая, говорил: «Зачем ты так много читаешь о чужих жизнях? Я в своей жизни не могу толком разобраться, а в чужие мне просто некогда и незачем лезть.» В Бухаресте она познакомилась с папой, они поженились. По поводу женитьбы тоже забавный эпизод. Когда мама приехала на учебу, отец был председателем совета студенческого кампуса, а маму избрали в совет представителем бессарабского землячества.
Ее представили ему, а он проворчал: «Только детей мне не хватает в совете» (деревенская худенькая девочка с косичками, конечно же, не могла не вызвать подобной реакции). Когда они поженились, она пошутила: «Вот я тебе и отомстила за твое ворчание, женила на себе», на что он в том же духе
ответил: «Худшей мести ты придумать не могла».

А тетя Беллочка учиться не хотела. Но была очень способной, остроумной, быстрой, переняла многое от бабушки по хозяйству, доброй, тепло и сердечно относилась ко всем людям, ко мне особенно (как к своим детям, так как считала и меня своей дочерью, спасенной ею от смерти). Я очень любила ее.

В июле 1940 в Бессарабию пришли русские по пакту Риббентропа-Молотова. Дедушка как кулак подлежал выселению, но за него заступилось все село, и председатель сельсовета — бедняк, но работящий, сказал, что дедушка самый лучший человек на селе, всегда помогал беднякам, давал работу и т.д. Ну, от него на время и отступились. А там началась война. Возможно, не начнись она так скоро, до него бы добрались — КГБ не церемонилось. Во всяком случае, после войны в 46-47 гг. многие загремели в Сибирь. На фронт бессарабцев, бывших граждан Румынии не брали — не доверяли им, брали на трудовой фронт. Так взяли мужа моей тети Беллы, и он выжил. А моего папу взяли на фронт, как знающего языки, в том числе немецкий, русский и румынский. И он погиб.

Мама с папой в Бухаресте были леваками, ходили в марксистские кружки, собирали деньги на МОПР, были очень образованными людьми, знали многие европейские языки. И когда Бессарабия перешла к СССР, мама сказала папе: «Я еду к родителям, одних я их не оставлю. Тем более, что мы с тобой мечтали о социализме». На что папа ответил: «Атя, это не тот социализм, о котором мы мечтали. Но я поеду с тобой — ты ждешь ребенка, и я должен быть рядом».

По еврейской традиции дедушка выделил маме приданое (по тем временам большие деньги — 12 тысяч лей). Отец сказал, что он к этим деньгам не притронется. И перед отъездом
в Молдавию в 40м году, мама переслала эти деньги родителям отца в румынскую Трансильванию.

Во время войны к власти пришел Антонеску, родителей папы отправили в Аушвиц, и там родители погибли.

В 1944 г., когда мама узнала, что Молдавия освобождена, мы снова разными поездами месяц добирались домой. Когда сестры, соединившись, вернулись в Молдавию, они увидели, что наш дом уцелел, но был занят под сельсовет, имущество погибло, жить было негде и не на что, и сестры поехали на съемные квартиры: мама в Кишинев, тетя — в Бендеры.

Мой отец погиб на фронте в декабре 1944 году, мама умерла в Кишиневе в 1978 г.

Сейчас уже нет в живых ни мамы, ни тетушки, нет в живых и сына тети Беллы. Дочь ее, Эмма, тоже уже старая женщина — 1933 г. рождения, живет в Израиле в Кирият- Моцкине.

О наших с мамой мытарствах после войны рассказывать не буду, каждый может рассказать не меньше. Может быть, оформлю это для себя как воспоминания, но не уверена. Читать некому.

Вот такая судьба…

Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн