Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Якубович Семён

Академик, профессор, д.т.н., Лауреат Государственной премии СССР и Международных премий.

Родился б марта 1939 г. (Станция Красный Рог, Почепского района, Брянской области, РФ).

В Израиле с 2006 г.

В ПАМЯТИ НАВСЕГДА

До войны моя семья жила в Брянской области на станции Красный Рог.
Уже через день после начала войны начались бомбёжки станции. Заслышав гул немецких самолётов, мама хватала меня подмышку и бежала в лес, подгоняя впереди бегущих старших детей (13., 11, и 9 лет). Благо, до леса не более 100 метров.
На меня наводил ужас вой падающих бомб. Не взрывы. а этот дикий вой. Его, этот вой, и страх, который я испытывал, запомнил на всю жизнь.
Потом было бегство от быстро наступающих немцев. Бегство, громко называемое эвакуацией. Я этого, естественно, не помню. Но по рассказам старших, было очень тяжело.
Больше двух месяцев мы двигались на восток. По железной дороге.
Ранней осенью 41 года станция, на которой стоял наш поезд, подверглась налёту немецкой авиации. Горели вагоны, пристанционные постройки. В нашем поезде невредимыми остались два или три вагона. В том числе, и наш.
Судьбой было определено нам оставаться живыми.
После бомбёжки наша семья добралась до эвакопункта на станции Валуйки (ныне Белгородская область). Эвакопункт — это комната, набитая измученными людьми, горстями достающими из-за пазухи вшей и стряхивающих их на пол, это — плачущие дети и обессиленные старики. Там же была и наша семья: родители, нас, детей, четверо. Мама взяла на руки меня, слабого, недавно, перед самой войной, перенёсшего тяжёлое воспаление лёгких, пошла искать в окрестностях дом, в котором бы ей дали тёплой воды, чтобы вымыть меня. Ушла под вечер. Огней в домах не видно. Светомаскировка станции. Увидев в одном окне пробивающийся через щель свет, постучала в этот дом. Открыла женщина. Мама попросила воды.
Хозяйка пригласила пройти в дом, успокоила маму: «Сейчас мы его вымоем, на­ кормим и уложим спать». Хозяйка велела привести остальных детей. Нагрела в печке воду, вымыла вместе с мамой детей, накормила всех. Постелила постели и уложила всех спать до утра. Поезда ожидались только утром.
Может быть, эта ночь и спасла мне жизнь. Простая русская женщина, как само собой разумеющееся для неё, помогла совсем ей чужим людям в трудной для них ситуации. Щедрость и благородство души, сострадание, бескорыстие русских людей в ту страшную Войну проявлялись значительно чаще, чем ксенофобия.
Мы, дети, не знаем, как звали эту женщину. Знаем только, что её муж, машинист или помощник машиниста паровоза, в ту ночь был в рейсе. Но мы помним её и хотим, чтобы наши дети и внуки, помнили, что доброта спасает мир.
Конечным пунктом у нас оказалась станция Белинская и городок Каменка Пензенской области. Нас подселили в частный дом, где хозяйкой была молодая женщина с ребёнком — моим ровесником.
Жизнь в эвакуации была очень тяжёлой. Я всё время болел чем-нибудь, старшие не очень были уверенны в том, что я в этих условиях доживу до Победы.
Отец с нами прожил не более полугода. Его, железнодорожника, откомандировали в освобождённые районы Подмосковья, а затем, после освобождения Брянской области, он вернулся на станцию Почеп. В родные места.
Мама осталась с четырьмя детьми на руках. Она уходила на работу, а со мной оставался кто-нибудь из старших детей. Они, все трое, уже учились в школе. Благо, в разных сменах.
У меня от этого времени чётких воспоминаний не много. Вот некоторые из них:
– Основное – хотелось есть. Я понимаю, что мне, самому младшему и хилому, доставалось всё в первую очередь. Но всего было очень мало. Моей любимой едой были хлебные довески. Такие ровненькие и красивые. Еда, и, вроде, игра. Ты его ешь по чуть-чуть, и он уменьшается понемногу, откусишь больше, он уменьшается быстрее. И чем медленнее ешь, тем он вкуснее.
– На улицах вечером непроглядная темень. Я иду с кем-то из взрослых на станцию. Дорогу освещает карманный фонарик, под ногами пугающая чёрная влажная дорога. (Засыпана угольным шлаком вместо щебня). Вокруг никого. Тихо. Только редкие гудки слышны со станции. Страшно.
Конец 1944 года. Отец приехал забирать нас домой. Вечер. Я сижу на отцовских коленях. Родители оживлённо разговаривают. Я вдруг обнаруживаю на столе небольшой светлый квадратик. Я не помню, что это такое, но думаю, что это съедобно. Спросить и попросить стесняюсь. Долго смотрю, не отрываясь, на этот квадратик. Наконец, кто-то из взрослых замечает мой взгляд, и отдают эту штуку мне. Печенье. Я не помню его вкуса. Но блаженствую. Оказалось, что у отца в поезде украли сумку с гостинцами, а это печенье чудом оказалось в кармане пиджака.
Осенью 44-го мы возвратились домой. Ехали домой в товарном вагоне, приспособленном кое-как для перевозки людей. В вагоне вместе с нами возвращались по домам ещё несколько семей.
Жизнь в первые годы после Войны была очень трудной. Всего не хватало. А в городе разгул бандитизма, остатки бандеровцев в лесах, голод 47 года. Но это — уже другая история.
Самым страшным потрясением в моей семье была гибель всех родственников нашей семьи, оставшихся в городе. Даже я, своим детским умом понимал, что случилось что-то ужасное и непоправимое. Детская душа замирала, видя плачущую маму. Взрослея, я начинал постигать трагедию моей семьи, трагедию целого народа.
И, при этом, я понял, что никакие тяготы, лишения, беды беженцев Катастрофы не сравнить с величайшей трагедией гибели людей от рук фашистов и предателей. Людей, чья «вина» была лишь в том, что они евреи.

Так сложилась судьба, что мне посчастливилось заниматься не только наукой и производством, но и журналистикой, в том числе, киножурналистикой. В дюжине моих документальных фильмов большинство работ о Войне, о людях Войны. Она, проклятая, навечно отпечаталась в сознании, всегда со мной. С тех пор, с тех страшных сороковых.

 

Из книги «Гонимые войной. Воспоминания бывших беженцев Катастрофы,
проживающих в городе Ашдоде (Израиль)».
Издано организацией «Беженцы Катастрофы», Израиль, Ашдод, 2015 г.