Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Дробнис Владимир

drobnis1

Владимир Дробнис – доктор технических наук, профессор.
Родился на Украине в местечке Дашев, Винницкой обл., в 1930 году.
Инженер-металлург по цветным,редким и благородным металлам.
Репатриировался из Волгограда в 2000 году, живет в Хайфе.
Трое детей, четверо внуков.

КОГДА ДЕТИ БЫСТРО ВЗРОСЛЕЮТ

Поначалу я толком не понимал, что такого ужасного произошло, почему это так сильно взволновало взрослых. Ну, подумаешь – война?! Ведь мы, мальчишки, всегда любили играть в войну! Перед моими глазами пронесся любимый фильм «Если завтра война», в котором мы смело расправлялись с нашим противником…

К тому же эта война – не первая, которую вела наша доблестная Красная Армия в последнее время. Была война на озере Хасан, на Халхин Гол. Была война с белофиннами. Все войны быстро заканчивались нашей победой, и здесь мы тоже быстро разобьем врага! Ведь нас учили коммунистическая партия и товарищ Сталин, что «наше дело правое, мы будем воевать на вражеской территории, и победа будет за нами». А песню «Если завтра война…» все распевали с утра до вечера и каждый день!

Таким, примерно, было первое восприятие тревожной новости десятилетним ребенком. Однако вскоре выяснилось, что эта война совсем не похожа на то,что рисовало вначале мое детское воображение. В Сталинграде появились первые беженцы из Украины и Белоруссии. На стадионе «Динамо» для эвакуированных разбили палаточный городок и создали эвакопункт. В городе завыли сирены, а высоко в небе безнаказанно летали вражеские самолеты-разведчики. Во дворах начали рыть «щели» – окопы для укрытия людей.

Мой отец стал ходить на стадион «Динамо», выискивал среди эвакуированных своих знакомых или бывших земляков из еврейских местечек, где он когда-то жил, и брал их с семьями к нам в дом. Вскоре у нас стало тесно от поселившихся семей беженцев. Соседи и родственники называли наш дом «эвакопунктом номер два».

Вообще, отец был удивительным человеком. Всю жизнь, сколько я его помню,он стремился жить по законам Торы, старался делать добро людям. Он часто объяснял мне, что когда человек приходит на суд Б-жий, пред воротами рая ничто не имеет веса и значения – ни твое положение в миру, ни количество золота и богатства, которыми ты владел прежде, – а только те твои добрые дела,которые ты когда-то сделал для людей.

В ноябре 1941 года над городом можно было видеть воздушные бои наших самолетов-истребителей с немецкой разведывательной авиацией, но почему-то наши истребители никак не могли угнаться за вражескими самолетами. Город стали оставлять не только беженцы из западных областей, но и многие жители Сталинграда. drobnis2

Мои родители беспокоились за нас, детей, – за меня, десятилетнего пацана, и за мою трехлетнюю сестренку. Мама ежедневно твердила отцу, что дальше оставаться в городе опасно, нужно уезжать до того, как придут немцы и начнутся бои за Сталинград. Беженцы рассказывали страшные истории: о том, как выходили из окружения, как на дорогах их бомбила и расстреливала вражеская авиация, и т.д. Отец долго не соглашался уезжать, ему очень жаль было оставлять нажитое, и прежде всего наш дом, в который он вложил столько сил и средств, и где ему не удалось пожить в свое удовольствие. Но мама настаивала, и отец в конце концов был вынужден уступить. Дом он передал по договору бесплатно в аренду на временное пользование какой-то организации, а мебель почти задаром свез в комиссионный магазин. И сегодня я отчетливо вижу его плачущее лицо в тот момент, когда он прощался с домом, спускался по его ступенькам, чтобы сесть в кузов грузовика, увозившего нас на речной вокзал..

drobnis3

В это время я уже успел проучиться два месяца в четвертом классе, но учебу пришлось прервать и отправиться куда-то в неведомые ни моим родителям, ни тем более мне, края.

Выехать из Сталинграда, как оказалось, было очень сложно. Во-первых, железной дороги на север, до Саратова, тогда еще не было, ее пришлось построить срочно уже в годы войны, авральным методом: разобрали рельсы на недостроенном довоенном БАМе и перевезли их на Волгу. Во-вторых, судоходство уже останавливалось, так как по реке пошла «шуга» (смесь снега, льда и воды), и вода начала покрываться тонким льдом. Мы трое суток просидели с вещами на речном вокзале: все пароходы, шедшие вверх по Волге, были перегружены, и несмотря на наличие билетов, никто не хотел нас брать на борт.

На четвертые сутки отец смог с кем-то договориться, и за определенную мзду нас вместе с вещами перевезли на телеге на другой причал в северной части города. На этом причале пароходы только заправлялись топливом, но мы снова заплатили, и с большим трудом сели на дряхлый колесный пароход «Петр Чайковский». Хорошо помню этот день – день празднования очередной годовщины Октябрьской революции, т.е. 7 ноября 1941 года.

Судно было перегружено, места нашлись только в трюме. Холодные металлические стенки трюма были покрыты слоем инея, который образовывался в результате конденсации паров влаги, выдыхаемых большим скоплением людей.

В какое-то утро мы оказались в Куйбышеве (ныне Самара). Пароход стоял у причала и дальше не шел. Народ начал волноваться, пошли слухи, что плыть не можем, так как Волга окончательно «становится». И на пароходе началась настоящая паника. Однако к концу дня объявили, что мы дальше все-таки поплывем, но для этого необходимо всем пересесть с колесного парохода на другой – винтовой: «Анастас Микоян». Легко было дать команду «пересесть», значительно труднее реализовать ее. У всех были вещи, жалкий скарб, который люди успели унести, покидая дома, у многих на руках были маленькие дети. Помнится, «Анастас Микоян» пришвартовался к нашему пароходу уже вечером, и перегружаться мы начали, когда совсем стемнело. При переходе по деревянным мосткам без перил с одного судна на другое началась страшная давка. Старики, женщины и дети, боясь, что им не останется места, стремились любыми способами быстрее перебраться, крича, толкая и давя друг друга. Давка закончилась тем, что какая-то старушка упала в воду в пространство между двумя пароходами. Я уж и не помню, вытащили ее из воды или она оказалась зажатой металлическими бортами судов.

drobnis4

Во время любой беды дети очень быстро взрослеют. Вот и меня эвакуация очень скоро сделала совсем взрослым и самостоятельным человеком. У мамы на руках всегда была маленькая сестренка – мама боялась ее потерять в постоянной суматохе и толкотне, а нам вдвоем с отцом приходилось трудиться в поте лица. Помню, я тащил по раскачивающимся мосткам эмалированный чайник с кипяченой водой и стеганое одеяло, и очень боялся свалиться в воду

Поздно ночью наш новый пароход, скрежеща бортами трюма о лед, двинулся дальше. Изрядно уставшие люди сразу же уснули. А на следующее утро все узнали, что пароход развернулся и снова стоит у причала в Куйбышеве, поскольку Волга выше уже покрылась сплошным льдом и навигация прекратилась

Наконец-то нас сняли с парохода, на грузовиках перевезли в какую-то школу и разместили в больших классах. Началась новая жизнь на полу школы, на тюках с вещами вместо кроватей. В школе мы жили около двух месяцев. В условиях жуткой тесноты и антисанитарии у постояльцев начались различные заболевания, завершившиеся эпидемией кори. У многих детей корь в последующем быстро переходила в воспаление легких, никаких антибиотиков тогда еще не было, и потому лечить детей практически было нечем. Моя память воспроизводит перед глазами жуткую картину: буквально каждый день маленькие дети умирали на руках у своих родителей.

Наше пребывание в Куйбышеве создавало неудобства местным жителям. Вспоминаю, что однажды я вышел подышать свежим воздухом и стоял возле школы. Какой-то мальчуган из местных подошел ко мне и набросился на меня с упреками и кулаками: «Ты чево занял нашу школу!».

В конце декабря в Куйбышев из Москвы начало переезжать правительство, и всех нас срочно, в течение суток, погрузили в поезда и отправили в Казахстан и Среднюю Азию. Уж не помню, сколько дней мы ехали поездом, но переезд запомнился тем, что в вагоне у нас украли тот самый чайник, который я когда-то так бережно нес по раскачивавшемуся мостику. Чайник разогревался на «буржуйке» в тамбуре, около купе, и его кто-то умыкнул.

В какой-то день нас выгрузили на станции под названием Арысь. Эта маленькая станция мне запомнилась тем, что после Куйбышева здесь ярко светило солнце, стояла очень теплая погода, и какие-то женщины с непривычным для меня овалом лица и узкими глазами прямо на перроне торговали воздушной кукурузой, которую я впервые увидел и которая показалась мне тогда очень вкусной. Мы сошли с поезда на узловой железнодорожной станции. Здесь нам предстояло пересесть на другой поезд, так как родители приняли решение в дальнейшем ехать в Алма-Ату. Станция Арысь связывала Ташкент с железнодорожной магистралью «Турксиба», на которой находилась Алма-Ата. У родителей был адрес какой-то очень дальней родственницы или землячки с Украины, проживавшей еще с довоенного времени в Алма-Ате, и они намеревались временно остановиться у нее.

В Алма-Ату мы прибыли ранним утром 30 декабря 1941 года. На дворе также было солнечно, но, в отличие от Арыси, стоял трескучий мороз, и это очень сильно усложняло нашу жизнь. Во-первых, нас не пускали с вещами в здание вокзала, и перед моим отцом возникла проблема поиска жилья. Во-вторых, мне пришлось по очереди с отцом караулить на улице багажные вещи, так как мама с больной естренкой на руках не могла ждать на морозе. В-третьих, в стране была карточная система, а так как се запасы продуктов, приобретенные в Куйбышеве (благодаря переезду туда правительства, в Куйбышеве можно было хоть что-то купить в магазинах), были съедены в поезде, то возникла проблема добычи еды, особенно хлеба.

Мой бедный отец, который всю жизнь, сколько я его помню, был образцовым семьянином, бегал с утра до ночи, пытаясь как-то уладить наши дела.

Новый, 1942 год мы встретили на морозной улице близ вокзала. Но очень быстро мой любимый папа разыскал где-то телегу, развозящую хлеб с хлебозавода по магазинам, и умудрился без карточек купить у возчика-казаха пару буханок черного хлеба. Кроме того, он договорился с ним, что временно, за плату, тот пустит нашу семью к себе на постой. Конечно, условия жизни на квартире у возчика были ужасные: маленькая избушка с двумя проходными комнатами и земляным полом. Но самое страшное было впереди. Мама распаковала вещи, достала постельные принадлежности и каким-то непонятным способом соорудила на полу постель, застелив ее белыми простынями. Спали мы после отъезда из дома и почти двухмесячных мытарств в дороге мертвецким сном, но когда утром проснулись, то обнаружили, что наши белые простыни были буквально усыпаны серыми и черными движущимися точками, которые оказались вшами. Я их увидел впервые в жизни!

У казахов мы прожили недолго, так как не были прописаны, и вскоре отец, нашедший весьма удачный способ добычи хлеба, перевез нас на квартиру к другому возчику, на сей раз русскому. Но и оттуда вскоре нам пришлось уйти – пришла милиция и велела нам в 24 часа убраться с квартиры куда угодно.

Отцу наконец-то удалось отыскать родственницу-землячку, адрес который у нас был с собой, и он вскоре перевез нас к ней. Но и здесь нам закрепиться не удалось. Мальца, как звали землячку, оказалась несчастной женщиной с тремя несовершеннолетними дочерьми и непутевым мужем, который почти никогда не был дома: он, практически, не вылезал из мест заключения, а по окончании срока находил очередную подругу и уходил к ней. Мальца, как могла, сама растила своих детей и жила постоянно в большой бедности, снимая квартиру из двух комнат, причем одна из них была проходной. И вот у этой несчастной женщины мы были вынуждены остановиться. Оказалось, что кроме нас, у нее уже поселились две или три эвакуированных семьи.

Сейчас я не могу даже вспомнить, кто, где и на чем спал. Единственное запечатлелось: одну или две ночи мне пришлось спать в одной комнате с мертвой старухой, которую до похорон уложили на стол.