Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Ханина (Рубинштейн) Алина

А МНЕ ВЕДЬ НЕ БЫЛО ПЯТИ…

Меня зовут Алина Ханина (девичья фамилия Рубинштейн), родилась в 1936 году. Я, два моих младших брата Лёва и Женя, папа Залман Рубинштейн и мама Сара Гуревичжили в центре Ленинграда на Загородном проспекте в доме №40.

К началу войны мне было уже почти пять лет, и я помню кое-что из того времени. Запомнилась сцена прощания с папой в нашей комнате. Он в военной форме и мы обнимаем его и целуем. Папа окончил Институт Гражданского Флота (на Литейном проспекте в Ленинграде), и поэтому в первые же дни войны был призван в армию, в авиацию.Hanina1

Помню общее собрание жильцов во дворе соседнего дома № 42, когда весь большой двор был заполнен слушающими радио людьми. Помню, как по брусчатке нашего Загородного проспекта шли бесконечные полки военных с песней «Если завтра война». Вспоминаю, как через Поцелуев мост (почему я была там, я не знаю) девушки в военной форме несли огромные надутые аэростаты. Потом я видела эти аэростаты уже во множестве висящими в небе над Ленинградом. Они использовались для защиты города от немецких самолётов.

До войны мама работала бухгалтером в недавно созданном Управлении Строительства №5 Ленинградского метрополитена. Это была крупная организация при Октябрьской железной дороге под управлением НКПС (Народного Комиссариата Путей Сообщения) с большим кадровым составом и хорошо финансируемая. Когда угроза блокады города cтала реальностью, 500 детей работников Строительства №5 и Октябрьской железной дороги были собраны в детский дом и отправлены в эвакуацию. Так как мама имела среднее педагогическое образование и троих маленьких детей (мне ещё не было 5 лет, Лёве 3,5 года, Жене 1,5 года), она была переведена в штат детского дома в качестве воспитательницы и поехала с нами. По дороге у станции Малая Вишера наш железнодорожный состав бомбили немцы. Это было ночью. Я спала на самой верхней полке. Наш вагон сильно тряхнуло, я упала вниз. К счастью, пол в нашем купе был завален мягкими детскими матрацами, и я упала на них.

Война

Шёл эшелон из Ленинграда,
Он в глубь России вёз детей,
Подальше от огня снарядов
Во избежание смертей.

И машинист так торопился
Отъехать от опасных мест,
Но вдруг состав остановился
У «Малой Вишеры» разъезд.

И мы внезапно услыхали
Какой-то страшный, жуткий вой,
Бомбардировщики с крестами
Неслись над нашей головой!

Разрывы бомб, стекла осколки,
Давящий уши дикий визг –
Вагон тряхнуло, с верхней полки
Я кубарем скатилась вниз.

Мне повезло в живых остаться
И не пораниться при том, –
Внизу купе везли матрацы,
Подушки и мешки с бельём.

Я никогда не позабыла,
Что нам в тот день пришлось пройти,
Всё чётко память сохранила,
А мне ведь не было пяти.

Детский дом ленинградского метрополитена был размещён в селе Солтаново, недалеко от посёлка городского типа Нея, Нейского района, Ярославской области (c 1944 года Костромская область).

В Солтаново я, Лёва и Женя попали в младшую группу детей, которая была поселена в большой двухэтажной школе. Мама была воспитателем у детей постарше. Позднее меня перевели в её группу. Эта группа располагалась в частном доме, довольно новом и просторном. Хозяйка, у которой сын был офицером Красной Армии, занимала 2 комнаты с отдельным входом, а нам уступила большую «залу» и «сени». Здесь мы спали, а кушать ходили в столовую в другой дом (школу).

Вся «зала» была уставлена деревянными, наспех сколоченными топчанами, на которых лежали набитые сеном матрацы, подушками служили набитые тем же сеном наволочки. Одеяла и простыни были самые разные из тех, что привезли с собой.

На топчанах в «зале» ребята спали подряд, кто как: девочки и мальчики в одном помещении. Братья и сестры разных возрастов старались держаться вместе и спали в одном конце комнаты. К несчастью, среди них были целые семьи, в которых дети ночью писались. Это вносило специфический запах в помещение, несмотря на то, что утром нянечки и воспитательницы выносили матрацы на просушку, и забор возле нашего дома летом и зимой украшали висящие на нём матрацы.

Из-за большой скученности и спёртого воздуха, в топчанах и деревянных стенах (это были простые тесаные брёвна с паклей между ними) заводилось огромное количество клопов, от которых мы очень страдали, и поэтому время от времени, обычно летом, организовывалась кампания по изгнанию клопов. Все постели выносились на воздух, в матрацах и наволочках меняли сено, а все щели в топчанах и стенах заливали кипятком. Это помогало, но ненадолго. Во время этих мероприятий все мы спали вповалку на сене в «сенях» или на улице. Антисанитария приводила к тому, что дети завшивели.

Сначала пытались бороться со вшами при помощи густых гребешков, мазались керосином, девочки друг у друга искали гнид. Но затем всех подряд мальчиков и девочек просто остригли наголо «под машинку».

Однажды в детском доме разразилась эпидемия кори. Вся местная больница была заполнена больными детьми. Я заболела тоже, и меня поместили в больницу. Через некоторое время ко мне в кровать положили «валетом» мальчика с тем же диагнозом. Это был мой брат Лёва. С этих пор я хорошо запомнила, что у меня есть брат.

Про младшего брата Женю я, как следует, узнала после другого случая. Мама, конечно, навещала своих сыновей в младшей группе, и они знали её. Однажды зимой Женя, видимо соскучившись по ней, побежал её искать. Тогда ему было примерно года три. Побежал без одежды и босиком по деревне из большого здания, где была его группа, к нам, к маме. Удивительно, как он тогда не заболел.

Детский дом назывался «детсад/интернат», поэтому в эвакуации оказалось много очень маленьких детей, почти грудных, которым ещё не было и года или чуть больше года или двух. Многие даже ещё не умели ходить, а только ползали. Я помню девочку по имени Флора, совершенно ангельской наружности, которую все дети очень любили. Она была маленькая, ещё только ползала. Большинство этих малюток вскоре умерли, так как не было молока и нормального питания для них. Кроме того, в детском доме были сильно распространены простудные и инфекционные заболевания, а лекарств почти не было.

Не знаю почему, но весь детский дом, персонал и мы, дети, были обязаны и летом и зимой присутствовать на похоронах этих малышей. Первое время пребывания в Солтаново я представляю себе непрерывной чередой этих похорон. В маленьком гробике лежит тельце, завёрнутое в простынку, а на головке обязательно плотно повязан белый платок. Над гробом произносили прощальную речь, на могилку насыпали холмик земли, а на холмик устанавливали фанерную пирамидку с красной звездой наверху. Из этих пирамидок вскоре образовалось целое кладбище.

Зимы в этих местах довольно суровые, много снега, метели, ветрà. Каждый носил ту одежду, которая была привезена с собой. Нехватало рукавичек, обувь быстро сносилась, из одежды дети выросли.

Жизнь в военные годы в детском доме была нелёгкая и для детей и для взрослых. Воспитательницы и нянечки сами пилили, кололи, носили с улицы дрова и топили печки, которые не могли обогреть всё помещение. Они работали день и ночь, не считаясь со здоровьем. Это были настоящие героини. В группах было по 30 и более детей. Всех надо было перемыть в бане, одеть, девочек причесать, сменить постельное и нательное бельё, позаботиться о тепле в спальне, каждое утро принести воду из колодца для умывания. Ночью надо было будить тех детей, которые писались и подать им горшок, а утром выносить, проветривать матрацы, бороться с клопами и вшами, вести на завтрак, обед и ужин в столовую (когда многим нечего надеть, а на улице мороз), ухаживать за больными, следить за дисциплиной в группе, заниматься с детьми.

У воспитательниц и нянечек была ещё одна очень тяжёлая обязанность: они сами заготавливали дрова. Обычно это происходило зимой. Колхоз давал лошадей с санями, и две женщины отправлялись в лес. По пояс в снегу, плохо одетые, они валили и пилили деревья, обрубали сучья, грузили брёвна на сани и везли домой.

Наши воспитательницы рисковали не только своим здоровьем, но иногда и жизнью.

Как-то набралось несколько детей, у которых болели зубы. Так вот, маме дали лошадь с санями везти детей в посёлок Нея к врачу. Это было зимой. Почти вся дорога шла по густому заснеженному лесу. Где-то по пути они услышали отдалённый волчий вой, а затем вой стал приближаться. Вскоре показались волки. В этой местности волки не редкость, но раньше, до войны, на них охотились. Теперь же все охотники были на фронте, и волки расплодились в большом количестве. Они начали преследовать сани. Лошадь со страху понесла. Мама каким-то чудом смогла её удержать и оторваться от волков.

Было довольно голодно, и всё время хотелось есть. Основой питания был горох на первое и на второе, а иногда вместо второго был кислый овсяный кисель. О сахаре, масле, жире или мясе я не помню – их просто не было. У меня в глазах такая сцена: в столовой стоят рядами длинные столы из простых досок, на них металлические плошки с гороховым супом, рядом кусочек хлеба. Наша группа уже сидит за столом, а в столовую входит следующая группа детей. Их воспитательница Надежда Ивановна с энтузиазмом восклицает: «Гороховый суп! Какое счастье!». Это прозвучало так искренне, что с тех пор её так и прозвали «Гороховый суп! Какое счастье!».

Начиная с ранней весны, старшие группы детского дома уже выходили на поля собирать щавель, рвать крапиву для супа, а летом мы ходили в лес за ягодами и грибами вместе с воспитательницами. В Солтаново был чудесный лес. Мы заходили в него, набирали полные подолы грибов и несли к воспитательнице. Ягоды нам велели не собирать, а кушать самим. Собранные грибы тут же перебирали, клали в наволочки, а воспитательница и старшие дети несли их на кухню.

Во время войны колхозникам было не до грибов и ягод. Женщины работали за мужчин на полях. Колхоз обязан был выполнять государственные планы по поставкам зерна и других продуктов, кормить себя и помогать детскому дому. Уже через год мы тоже помогали колхозу: собирали колоски на полях, теребили лён, а колхозницы связывали его в снопы.

Местный колхоз выделил детскому дому поле, где мы сажали морковь, свёклу, репу, огурцы, тыкву и турнепс и ухаживали за ними: пололи, рыхлили почву, собирали урожай. На колхозных полях нам разрешалось подбирать стручки гороха, которые оставались после уборки урожая колхозниками. Этот «подножный корм» разнообразил наше питание, давал какие-то витамины.

Несмотря на все тяготы, переживаемые детским домом, наши воспитательницы и нянечки не забывали о культурных мероприятиях в честь праздников и побед Красной Армии на фронтах. Это был персонал, умевший работать с детьми и любивший своё дело. Прежде всего, запомнились Новогодние праздники. Среди большого зала стояла огромная до потолка душистая и пушистая ёлка, срубленная в лесу и привезённая на лошади воспитательницами. Ёлка была украшена длинными разноцветными цепями из раскрашенной газеты, и множеством игрушек из картона: животных, фруктов, цветов, сделанных нашими руками. Мы сидели вокруг ёлки и смотрели концерт самодеятельности. Среди детей постарше были те, кто в Ленинграде учился танцам, пению, декламации, балету.

Все выступления проходили в соответствующих костюмах, изготовленных руками наших воспитательниц и старших девочек. В самодеятельности всегда участвовали и девочки и мальчики, и даже многие дети из младших групп.      

В добавление к трудностям, переживаемым всеми детьми во время войны в детском доме, мы, еврейские дети, страдали от антисемитизма, который мы быстро почувствовали.Даже маленькие дети знали, что такое «жид», и умели отличать из своей среды еврейских детей. Среди детдомовцев ходило множество поговорок, стишков, считалок на эту тему. Любой мальчишка мог подойти к нам и распевать: «Жид, жид по верёвочке бежит. Как верёвка оборвётся, так и жид перевернётся». Я и мои братья Лёва и Женя нечётко выговаривали букву «Р». К нам приставали: «Скажи, на горе Арарат растёт красный крупный виноград», или «в Ленинграде крыши красят красной краской». Помню и другие «четверостишия», которые не могу привести здесь в письменном виде, так как они просто неприличны. Мы не могли это терпеть, и иногда затевались драки.

У нас в группе был мальчик немного старше меня. Однажды он стал дразнить меня, и мы подрались. Конечно, он был сильнее, но я защищалась по-своему, кусая его, и он отстал от меня. На протяжении всего нашего пребывания в детском доме, Лёва и Женя тоже подвергались унижениям и побоям, и защищались, как могли.

В самом селе Солтаново, среди детей и подростков антисемитизм цвёл пышным цветом. Деревенские ребята тоже дразнили и приставали к нам при случае. От одного из них, подростка лет 13-14 я и услышала эти непечатные строки о евреях.

Впоследствии, всегда удивлялась, почему в такой глуши, где даже не было местных евреев, нас так ненавидели.

Но в Солтаново были только «цветочки». После окончания войны детский дом не сразу вернулся в Ленинград. Его направили в посёлок Тайцы, Ленинградской области, где он стал называться детским домом №3 при Отделе школ Октябрьской железной дороги. Разместили в здании школы, выкрашенной в голубой цвет, и поэтому названной «Голубой дом». В наш детский дом определили много подростков, переживших немецкую оккупацию. Они были либо сиротами, либо их родители находились где-то в других местах, или родители не могли содержать своих детей. Подростки были свидетелями гитлеровского геноцида евреев. И вот здесь началась настоящая травля. Нас дразнили, били, отнимали еду (после войны было тоже голодно). Больше доставалось моим братьям в младших группах, и я старалась защитить их. Часто оставляла для них хлеб от своего завтрака или обеда.

Особенно выделялся довольно взрослый парень, лет 14-ти, с Украины. Он с жестокостью издевался над еврейскими детьми и подбивал к этому других. Всё это продолжалось до тех пор, пока мы не покинули детский дом в октябре 1946 года и не уехали в Ленинград после папиной демобилизации.

Таким образом, мы были уже хорошо подготовлены к антисемитским проявлениям, которые предстояло испытать в дальнейшей жизни: в школе, во дворе, на улице, в различных учреждениях, институте, на работе и многих других местах, где мы появлялись.

Когда мы вернулись домой в Ленинград, то нашли нашу комнату совершенно пустой. Привожу несколько четверостиший из одного моего стихотворения.

Помню, когда вернулись
После войны домой,
В комнату нашу сырую,
В запах её нежилой,

В её пустое пространство
Без шкафа и без стола,
Где только кровать без матраца,
Как остов железный была.

Под этим железом пылился,
Как-будто в награду был дан,
И чудом до нас сохранился
Облезлый большой чемодан.

В блокадную зиму соседи
Сожгли всё, что может гореть,
Там были и книги и мебель –
Ему повезло уцелеть.

Нашей семье пришлось начинать послевоенную жизнь практически с нуля. После тяжёлых военных лет мама болела и часто лежала в больницах. Папа много работал (он был директором школы), и забота о младших братьях легла на меня.