ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ЭВАКУАЦИИ

Когда началась война, мне было 17 лет. Я жила в Москве с мамой в коммунальной квартире. Мама работала корректором в типографии. Отец был репрессирован и расстрелян в сентябре 1938 года. Мой старший брат учился в Дмитровском артиллерийском училище. Я закончила 9 классов 255-ой школы гор. Москвы.

С 3-го июля по 12-ое августа 1941-го года я вместе с моими одноклассниками была на трудовом фронте под Смоленском — мы рыли там противотанковые рвы. Наши рвы, к сожалению, не остановили немецкие танки, которые прорвались в Смоленск. Наши войска отступили и Смоленск был сдан. Нас вывели через Вязьму, куда мы шли пешком всю ночь.

Мы вернулись в Москву 13-го августа и два месяца тушили на крышах зажигалки. Немецкие войска продвигались к Москве и 16-го октября уже стояли так близко, что в Москве началась паника, люди пытались уехать

По Москве сновали грузовики, набитые людьми и вещами. Они направлялись, в основном, к Казанскому вокзалу, откуда шли поезда на восток. Маму уволили с работы, выдали месячную зарплату- 400 рублей, и она решила, что из Москвы нужно уезжать.

Мамин младший брат давно жил на Северном Урале в посёлке Лобва Ново-Лялинского района Свердловской области. К нему уже приехали из Ленинграда родители (мои дедушка и бабушка) и младшая сестра с маленькой дочкой, которой было 4 годика. Мама тоже решила эвакуироваться в Лобву. Я сначала не хотела никуда ехать, но мама убедила, что неизвестно, удастся нашим войскам отстоять Москву, которую постоянно бомбили, и что на 400 рублей нам долго не прожить. Мы упаковали самые необходимые вещи в чемодан и корзину и поехали на Казанский вокзал на такси. На вокзале было столпотворение, кассы были закрыты, никаких билетов не продавали. На путях стоял эшелон, состоящий из нескольких теплушек, которые были набиты людьми. Солдаты помогли нам внести вещи в одну из теплушек и мы сами с трудом туда забрались. Двери закрыли и, вскоре, эшелон пошёл на восток.

В теплушке было темно и очень душно, плакали дети, повернуться было негде. Время от времени эшелон делал остановки. Двери открывались и мы все бежали за кипятком, спешили справить нужду, купить что-нибудь поесть у женщин, которые выносили к поездам варёную картошку, солёные огурцы, пирожки с капустой. Потом бежали обратно, так как очень боялись отстать от поезда.

Через трое суток мы добрались до Казани. Там удалось купить билет до Свердловска и отправить чемодан и корзину багажом малой скоростью, так как у нас уже не было сил их тащить. Когда подали поезд на Свердловск и мы вышли на перрон, то были очень удивлены, увидев, что поезд составлен из старых вагонов метро — без отопления и без туалетов.

Выбора не было, мы заняли места в одном из вагонов и поезд отправился в Свердловск. Там мы пересели в пригородный поезд, который довёз нас до станции Лобва, где жили наши родные. У дяди был маленький домик, состоящий из трёх комнат и кухни. Уборная была во дворе, там же была небольшая банька. В большой комнате жил дядя с женой и маленьким сыном, которому было три годика, в двух маленьких узких комнатках жили эвакуированные из Ленинграда мои дедушка и бабушка и тётя с дочкой. Нам с мамой там места не было.

Мы зарегистрировались в поселковом совете, как эвакуированные, и нас поселили в небольшой комнате в квартире главного инженера деревообрабатывающего завода. Инженер жил с женой и дочкой моего возраста в остальных двух комнатах.

Мама пошла работать счетоводом, хотя никогда раньше этой профессии не обучалась, но надо было на что-то жить. Я в Москве успела закончить только 9 классов и решила пойти в 10-й класс. Школа-десятилетка была далеко, туда надо было идти через поле.

Зима 1941-го-42-го годов была очень холодной, морозы достигали минус 40 градусов. Наш багаж ещё не пришёл, поэтому пришлось купить полушубок, шапку-ушанку и сапожки, а потом и валенки. Хорошо, что не было ветра, поэтому сильные морозы переносились довольно легко. Я училась хорошо, учителя были неплохие, только не было учителя черчения. С учениками я быстро подружилась. Среди них было много детей украинцев, раскулаченных и выселенных в 30-е годы. Они жили в посёлках Чёрный Яр и Красный яр недалеко от школы. Их не принимали в комсомол, но когда они закончили школу, их сразу призвали в армию и отправили на Дальний Восток воевать с Японией.

     Среди преподавателей была учительница немецкого языка​, высланная из республики немцев Поволжья. Её муж преподавал математику. Физику преподавал финн, эвакуированный из Карелии.

     В Лобве был гидролизный завод, на котором работали политзаключённые. Их приводили под конвоем. Но среди инженеров были и бесконвойные. Заключённые создали свой театр и мы часто ходили на их представления.

     В школе нам давали бесплатные завтраки — ржаную булочку и чашку кофе. Булочку я относила своей младшей двоюродной сестрёнке. Питались мы, в основном, картошкой, квашеной капустой, шаньгами со свёклой и брусникой. В столовой для эвакуированных нам давали по тарелке супа с серой лапшой, такого жидкого, что мы его называли «три лапши». Хлеб давали тоже из серой муки по карточкам. Иногда мы ходили на болота за брусникой и клюквой, это было нелегко, так там были тучи комаров и мошки и мы возвращались все искусанные и потом долго чесались.

Через полгода пришёл наш багаж и мы могли кое-что менять на продукты у местных жителей.

Так прошёл год. Я закончила 10-й класс с отличным аттестатом и решила поступать в Свердловский Педагогический Институт на английский факультет, куда и подала документы. Скоро пришёл вызов и я поехала в Свердловск.

Общежития в институте не было. Мне дали ордер на подселение в частную квартиру. Хозяйки дома не было, соседи сказали, что её послали на лесозаготовки. Ночевать мне было негде, и я пошла в общежитие Лесотехнического института, где жила одна из моих одноклассниц. Она приютила меня на одну ночь (мы спали на одной кровати), но потом мне пришлось уйти. Я была в отчаянии, не знала, что делать, думала, что придётся возвращаться в Лобву, как вдруг случайно встретила на улице одного из своих Московских соучеников. Оказалось, что он был в ополчении на фронте, ранен в руку, демобилизован, и эвакуировался в Свердловск с мамой и младшим братом. Здесь он поступил в Горный институт и живёт в общежитии, а маму с братом поселили в бараке. Узнав о том, что мне негде жить, он отвёз меня в барак на Восточной улице к его родным. Мне устроили «ложе» из трёх чемоданов, накрытых тюфяком, дали подушку и одеяло. В бараке было очень холодно, туалета не было, приходилось бегать на улицу, но всё же это был выход и я смогла учиться.

Проучилась я месяца два, и в один «прекрасный» день, когда я ехала домой в трамвае, меня обокрали — вытащили паспорт, комсомольский билет, продуктовые карточки и деньги.

На этом моя учёба в Свердловском пединституте закончилась. Я заявила в милицию о краже, получила справку, удостоверяющую мою личность, собрала свои пожитки и отправилась на вокзал. Денег, чтобы купить билет, у меня не было, поэтому я забралась на третью полку, показала контролёру справку из милиции, и он меня не тронул. Так я вернулась обратно в Лобву.

Надо было устраиваться на работу. Я узнала, что в школе, где я училась, нужен учитель немецкого языка для 5-х и 6-х классов, так как нашу учительницу Елену Ивановну (сосланную из республики немцев Поволжья) вместе с мужем и детьми выслали в Сибирь. Немецкий я знала прилично, и меня взяли на работу в школу.

Мне было 19 лет, педагогического образования у меня не было, а ученики оказались непростые — в основном это были детдомовские дети, эвакуированные из Украины. Дети были травмированные, упрямые, говорили только на украинском, который я не всегда понимала., так что работать было нелегко.

Я с трудом доработала до конца учебного года и решила, что надо продолжить учёбу и попробовать вернуться в Москву. Это можно было сделать, послав документы в какой-нибудь Московский институт, имеющий право вызывать своих будущих студентов. Я послала документы в МАИ (Московский Авиационный Институт) и скоро получила оттуда сообщение, что я зачислена, и вызов. Теперь мне надо было уволиться с работы и получить пропуск в Москву. Но не тут-то было! На моё заявление в Свердловское ОблОно, что я прошу освободить меня от работы в Лобвинской школе в связи с поступлением в Институт в Москве, я получила отказ с основанием, что работать некому.

Мне пришлось обратиться в Наркомпрос в Москву, оттуда прислали разрешение на освобождение от работы. Когда я поехала за пропуском в Ново-Лялинское отделение милиции и получила его (через месяц), уже был октябрь 1943-го года. Я приехала в Москву одна, и оказалось, что меня уже отчислили из МАИ, так как я во-время не явилась на занятия. Мама осталась в Лобве, так как без специального пропуска в Москву не пускали. Так закончилась моя эвакуация, я осталась в Москве и началась другая жизнь