Трудно стать полковником

Я родился 19 февраля 1936 года в городе Чернигов, в Украине. Мои родители женились по любви и создали крепкую семью. Папа был хорошо образован, все время где-то учился, и в семье он был лидером и настоящим авторитетом. В числе двадцати пяти тысяч добровольцев он строил по заданию партии колхозы, входил в двадцатку, как раньше считалось, а потом и в десятку лучших руководителей города и даже еще до войны ездил на фаэтоне. В городе в то время не было легковых машин, и наличие легковой повозки с кучером свидетельствовало о материальном благополучии и высоком положении среди городского начальства.

Мама «домохозяйничала», воспитывая двух сыновей, и заботилась о домашнем уюте для семьи.

Все поломала война. Я плохо помню, как мы эвакуировались, но по рассказам близких и частично по воспоминаниям вырисовывается следующая картина.

К нам из Киева прибыли наши родственники в количестве шести человек, бежавшие от наступавших на город немцев. Это были мои двоюродные сестры со своими мамами — их папы уже ушли на фронт. Папа к тому времени работал, как тогда говорили, на «литерном» заводе и был одним из его руководителей.

Для эвакуации завода подали железнодорожный состав, на открытые платформы которого грузили все заводское оборудование, а людей размещали по товарным вагонам. Нас всех вместе с киевскими родственниками папа устроил в один из вагонов. Никто толком не знал, куда конкретно мы едем, но направление было известно – на восток, в Сибирь.

Следует заметить, что погрузка велась неспешно, и мы смогли взять с собой все необходимые вещи. В пути следования не обошлось без авианалета, но все обошлось, немцы не попали в наш состав. Однако обнаружилось, что в одном из колес нашего вагона оказалась трещина, вагон отцепили, а состав ушел дальше. На станцию назначения мы приехали с опозданием, все уже разгрузились и устраивались на новом месте. К удивлению и радости, наши вещи, которые находились в другом вагоне, уже были разгружены и стояли на перроне. Узнали мы их по швейной машинке «Зингер».

Весь переезд занял примерно месяц, и мы очутились в поселке Юрга-первая, Кемеровской области. Папу призвали в армию в учебную дивизию, где проходили ускоренный курс молодого бойца молодые и не очень молодые будущие солдаты войны. Папа и в этих условиях оставался романтиком и преданным делу коммунистом. Его назначили политруком роты. Высокая партийная ответственность и привычка делать работу качественно выделяла его из общей среды царившего солдафонства, и он старался хотя бы морально облегчить тяжелые условия быта и учебы будущих бойцов.

Руководство дивизии всеми силами стремилось избежать или отсрочить отправку на фронт. Среди офицеров процветало пьянство, кумовство, разврат. Война вскрыла все пороки общества, и на поверхность всплыли низменные людские качества. Отцу было трудно мириться с реальной действительностью и чувствуя свою беспомощность и неспособность изменить существующее положение, он молча терпел, потому как обращаться за справедливостью было не к кому.

После того как офицеры изнасиловали молодую женщину, приехавшую в учебную дивизию проведать и попрощаться со своим мужем-солдатом, он не выдержал. Все, что думал, высказал в лицо старшим командирам. Смириться с такой «наглостью» руководство дивизии не могло. Быстро состряпали дело, обвинив папу в том, что он пособник врага и ратует за установление фашистского режима во всех странах.

Но самым нелепым было обвинение его в антисемитизме. Методы выколачивания признания вины были самые варварские. Зимой папу топили в холодной ванне, избивали самыми жестокими способами. Поломали фаланги пальцев, так что они до конца его жизни остались изувеченными. После всех «испытаний» он весил меньше сорока килограммов и молил Б-га о смерти.

В завершение всех издевательств и унижений его разжаловали в рядовые и отправили на фронт. Он остался в живых, но больше не смог подняться по жизни. Мама впервые в жизни, после ухода папы на фронт, стала главным кормильцем в семье. Она работала буфетчицей в столовой и в труднейшее и голодное время войны, когда люди пухли и умирали от голода, у нас в доме всегда был кусок хлеба, наличие которого обеспечивала мама.

В первый класс я пошел ещё в эвакуации в Сибири. Помню, как после возвращения в Чернигов отвели меня в школу. Это было достаточно далеко от дома. Обратно идти нужно было по центральной улице Попудренко несколько кварталов, а там я уже знал, где наш дом. Город еще был для меня не знаком, поэтому мама тщательно проинструктировала: «Вот выйдешь из дверей школы, повернешь направо и прямо иди почти до дома».

Как назло, после уроков в первый день нас вывели после окончания уроков с другой стороны школы. Когда я вышел, то добросовестно повернул направо, но все показалось мне таким незнакомым, что я засомневался: а правильно ли я иду? Вскоре дошел до речки Стрижень, которая протекала в черте города и впадала в реку Десну. Но тогда мне было не до изучения географии города, и я впервые заблудился, правда быстро взял себя в руки и стал рассуждать, в чем ошибка. Сначала вернулся обратно к школе. Там уже не было никого из моих соучеников, да я и не очень их запомнил в первый день занятий. Не было и учительницы. Признаться, что я заблудился, было стыдно, я понял свою ошибку, стал искать улицу Попудренко и вскоре нашел ее.

Остальное было, как говорится, делом техники. Я шел по улице и узнавал те дома, на которые обратил внимание, когда утром шёл в школу. Дома никто не заметил, что я пришел чуть позднее.

В школу мне мама давала завтрак, обычно два кусочка хлеба с маслом, посыпанные сахаром. Не у всех детей была возможность прийти в школу с завтраком, да еще таким. Поэтому многие клянчили: «Дай кусочек!» И я половину завтрака по кусочкам отдавал соученикам, а вторую половину съедал сам.

Вместе со мной, — кажется, это было в третьем классе, — учился один мальчик, родители которого работали на ферме, и он носил в школу жмых – корм для скота. Его портфель зачастую на половину был заполнен этим «лакомством», и он угощал всех желающих. Разгрызть этот «скотский» продукт было непросто, но зато, когда он размокал во рту, то можно было порадоваться за коров, которых кормили такой вкусной едой. Этот жмых мы называли макухой.

Увлечение макухой имело определенные физиологические последствия. Во время уроков ученики часто портили воздух, причем так ядовито, что просто невозможно было дышать. Учителям некуда было деваться, и они мучились вместе с нами. Все это вызывало веселье, особенно, когда кто-нибудь просил пересадить его на другую парту, потому что дышать было невмоготу. В классе были только мальчики, вот и шутили по-мальчишески.

В детстве я всегда мечтал стать инженером. До пятого класса учился отлично, а потом под влиянием улицы, а также в связи с учёбой в мужской школе и трудностями переходного возраста, восьмой класс я окончил с отметками ниже среднего уровня. В школу приходил, не сделав уроки, быстро переписывал у друзей все задания, в которых с каждым днем разбирался все меньше и меньше.

Все же желание поступить в институт заставило взяться за ум, и я за два года восполнил знания по математике и физике, перерешал все задачи из учебников, которых было достаточно много, и через два года поехал поступать в Свердловск. Понаслышке там еще не очень притесняли евреев. Из группы в 32 человека все шесть экзаменов сдали только четыре, и я в том числе.

На мандатной комиссии мне посоветовали приехать поступать на следующий год. И тут я впервые осознал, что мои надежды не сбылись и нужно что-то решать. Домой я решил не возвращаться и пошел в военкомат. Там старший лейтенант задал только два вопроса: есть ли у меня аттестат зрелости и деньги. На первый вопрос я ответил «Да», на второй «Нет». Ты нам подходишь, заполняй анкеты. Я все заполнил, подписался и должен был прийти через день для отправки в танковое училище. Но я все еще сомневался в правильности принятого решения и не пришел. Поскольку деваться было некуда, тем более вот-вот меня должны были выселить из общежития, я вновь пришел в военкомат.

Те слова, которые сказал старший лейтенант в мой адрес, нельзя ни писать, ни произносить. Но, выговорившись, он оформил документы на отправку меня в Рязанское Артиллерийское училище. В училище меня в первый же день помыли в бане и обстригли наголо. После этого целый месяц мы работали, перестраивали ангар для орудий и тягачей. Потом вечером нам сказали, что завтра мы сдаем математику письменно, без подготовки и предупреждений. После экзаменов в институт мне не составило труда сдать все экзамены. На очередной мандатной комиссии оказалось, что у меня нет ученической характеристики, что мне нет 18 лет и поэтому принять меня не могут. В институт при поступлении такая характеристика не была нужна.

Но я пообещал генералу, председателю комиссии, что характеристику мне пришлют, а с возрастом тоже проблем не будет, через полгода я повзрослею. Меня приняли в училище, и так начался мой путь в армии, который продолжался 33 года.

Сегодня вспоминаю учебу в училище как самое беспроблемное время — думать не нужно ни о чем, выполняй приказы и учись. Еда, одежда, баня, смена обмундирования – все это решается без твоего вмешательства. Уже позднее я понял, что дисциплина и беспрекословное повиновение внедрялись в наше сознание методически и очень правильно. Самые неприятные воспоминания связаны с тактическими учениями зимой. Одежда была не самая приспособленная для зимы, и никогда не забуду, как приходилось спать в снегу и разогреваться одним способом: замерзшими руками пристегнуть к ногам лыжи и пробежаться на них. Но тепла хватало очень ненадолго.

И вот я лейтенант, окончил училище с отличием по специальности артиллерийская звуковая разведка, с верой в светлое будущее получил назначение на должность командира взвода в город Нахичевань, столицу Нахичеванской автономной республики. Уверен, что не многие знают, где это находится и что это такое. Автономная республика относилась к Азербайджану, но располагалась на территории Армении, не имея общей границы с Азербайджаном.

Офицеры шутили, что в СССР есть только три города, в которых упоминается имя матери. Это «Одесса — мама», «Москва — матушка» и «Нахичевань, мать ее так и не так». И в этой шутке большая доля правды. В городе не было электричества, значит, в магазинах только консервы и бутылки, а в домах освещение керосиновыми лампами. Говорить о холодильниках, радиоприемниках и других электроприборах не приходилось.

Четыре года в таких условиях закалили меня и приучили к новой для меня работе, когда нужно отвечать не только за себя, но и за подчиненных. В это время резко сокращался численный состав армии, офицеров увольняли тысячами, не давая дослужить до пенсии даже несколько месяцев. Такое отношение к офицерам сохранилось на долгие годы. Но мой взвод звуковой разведки стал лучшим в Закавказском военном округе, и мне предложили должность командира батареи. В то время в возрасте 24 лет получить должность командира батареи было большой редкостью. Но факт остается фактом, в период сокращения армии я получил повышение по службе.

Переехали мы в пригород Баку. На новом месте, где формировался артиллерийский разведывательный дивизион, в котором меня назначили командиром батареи, я впервые получил в подчинение офицеров.

Прошло пару лет, моя батарея тоже стала одной из лучших. Я принялся писать рапорта с просьбой разрешить мне поступить на учебу в академию. Чтобы получить такое разрешение, нужно было соответствовать многим условиям: возраст не должен превышать 28 лет, получить разнарядку из академии, получить разрешение от командиров всех степеней, вплоть до командующего Округом, и не иметь взысканий. Обеспечить эти условия было не просто, но я постарался, и мои документы отправили в Ленинградскую Артиллерийскую академию.

Еще не было в истории случая, чтобы после ходатайства командующего Округом документы возвращались из академии. Но со мной это случилось, и только потому, что я еврей. Начальнику отдела кадров было стыдно смотреть мне в глаза, и он предложил поступить в гражданский институт. Я воспользовался этим случаем и заочно поступил в один из институтов города Баку.

О бесперспективности этого занятия для продвижения по службе я понял после двух лет обучения, в то время как затраты физические и материальные были просто огромны. И я решил поступать в инженерную академию. Мне уже было 27 лет, и в запасе у меня оставался всего один год. На мое счастье, приехал представитель из единственной в Советском Союзе радиотехнической академии противоракетной обороны, и мне разрешили поступать.

Конкурс был 4 человека на место. После экзамена по математике осталось всего два человека на место, а после физики говорить о конкурсе уже не приходилось. Я поступил, и обнаружилось, что в этой академии я не могу учиться, потому что это другой род войск. Но я пообещал, что через год переведусь в другую академию, и так продолжалось целых пять лет. А когда подошло время работы над дипломным проектом, я попросил чисто теоретическую тему, не связанную с техникой. Я не знаю, какими качествами меня наделила природа, но в академии меня избрали парторгом курса, поэтому я был достаточно близок и к начальнику курса, и к начальнику факультета.

Сказать, что пять лет пролетели быстро, было бы нечестно. Учеба — это колоссальный труд, напряжение и ответственность. Но я защитил дипломный проект на отлично и был отобран в Кремль на встречу Президента и Правительства страны с выпускниками академий. Видно, подвело нервное напряжение, и я нелицеприятно высказался в адрес такого же, как и я, слушателя Академии. Но он был командиром учебного взвода, и одно мое выступление стоило того, что я не поехал в Кремль.

По окончании академии к званию капитан, которым я был уже почти девять лет, добавилась приставка «инженер», и в новом звании инженер-капитан я вернулся к себе в полк на ту же должность командира батареи. На почти 130 офицеров в полку приходилось три «академика»: командную академию окончил командир полка, политическую – замполит и я инженерную. Но когда встал вопрос, что мне нужна новая должность, то оказалось, что такой в наличии не имеется. И я написал «патриотическое» письмо командующему войсками Округа, в котором сообщал, что раз мне нет места в армии, то прошу уволить меня в гражданку, где я смогу принести гораздо больше пользы нашей любимой Родине.

Вызвали меня на беседу в Округ. Приехал я в Тбилиси и попал в отдел кадров. Сначала меня направили к командующему войсками ПВО. Он посмотрел мое личное дело и сказал, что мое образование слишком значимое, поэтому мне следует поехать на переучивание куда-то в Новосибирск на что-нибудь попроще. Мне терять было нечего, и я предложил этому генералу пойти в школу сержантов. Когда до него дошло, он покраснел и заорал: «Во-о-он! И чтобы я больше никогда тебя не видел». А вот кадровикам понравился мой черный юмор и моя наглость, и они отправили меня к другому генералу, который, с подсказки кадровиков, предложил мне должность командира Разведывательного дивизиона. Тогда было модно капитанов ставить на должность подполковника.

Спустя несколько месяцев, я стал майором, а ещё через год дивизион стал лучшим в полку, и командование поставило меня начальником штаба полка. «Если в полку все хорошо, то молодец командир полка, если плохо – то виноват начальник штаба». И на этой должности я прослужил девять долгих лет. За это время сменились три командира полка, их заместители.

Не без приключений на год позднее положенного получил звание подполковника и уже не верил, что смогу стать полковником. Но в полк приехала московская комиссия, ее очень высокий начальник на прощальном ужине спросил у меня разрешение обратиться ко мне по имени и сказал буквально следующие слова: «Спасибо тебе, Аркадий, я бываю во всех округах и группах войск за границей, но такого планирования, как у тебя в полку, давно не видел».

А затем, как это бывало на Руси, словно царь говорит мне: «Проси, что хочешь». Мне бы в «ножки пасть» и благодарить, сказав, что мне уже много лет обещают должность командира полка, а дело с места не сдвинулось, но за меня ответили мои начальники, сказав, что я давно заслуживаю повышения по службе. В ответ на это генерал признал, что и он не всемогущ, кадровики не пропустят еврея на должность командира полка, и даже он не может меня поставить на эту должность. А вот полковничью должность на преподавательской работе он поможет получить. Так я перешел работать на военную кафедру и в 42 года вместе со званием получил папаху.

Начальником кафедры был мусульманин Сеидов, а я, его заместитель, еврей. Но он не читал при мне Коран, а я Тору даже не видел. Как только мне исполнилось 50 лет, спустя десять лет работы на кафедре, я подал рапорт на увольнение. Это был 1986 год, год, когда взорвалась Чернобыльская атомная станция.

После увольнения в запас мы с женой что-то «перемудрили», решив поехать на свою Родину в город Чернигов, расположенный близко к Чернобылю! Эта неосторожность принесла мне и жене очень серьезные неприятности со здоровьем.

К 1994 году обе наши дочери переехали на постоянное место жительства в Израиль. После этого у нас был выбор: или оставаться одним в радиоактивной зоне, или воспитывать своих внуков в Израиле. Мы выбрали второй вариант. В Израиле, как и многие наши репатрианты, я стал «русским». На сегодняшний день у нас два внука и две внучки. Младшая дочь, слава Б-гу, живет в Израиле, а старшая с внучками переехала в Канаду. Вот и приходится раз в два – три года летать в Канаду.

А где же трудности, спросите вы? Семь переездов на новые места службы, воспитание детей в условиях, приближенных к боевым. Старшая дочь окончила школу с золотой медалью, хотя ей пришлось учиться в 11 разных школах в различных республиках Советского Союза. Младшей повезло больше, в ее послужном списке только четыре школы. Каждое повышение по службе отягощалось пятой графой, я это чувствовал, или мне говорили об этом прямо в лицо. Предел службы для еврея – это звание майора. Подполковник – это большая удача. Я был знаком с десятками офицеров евреев, которые уволились из армии майорами. Еврею надо было быть на порядок лучше других, чтобы получить повышение по службе, но даже и это не всегда помогало.

Мне повезло не только в службе. Мы уже отметили 60летие нашей семейной жизни. Я всегда был уверен, что мои тылы в лице моей единственной жены Аллы не подведут меня никогда. Сегодня я давно не на службе и делаю для семьи все, что не мог в свое время делать, служа в армии.

Свою папаху и погоны я подарил старшему внуку на его бармицву, а для младшего внука это пока только игрушки. Может, когда-нибудь вспомнят внуки, что их дед 33 года отслужил в Советской Армии и дослужился до полковника. А может, и не вспомнят.

 

Аркадий Стыскин, Мигдаль-ха-Эмек