Воспоминания
Эвакуация и бегство

Ленинградская блокада
Видео

Клейман Виктор

ViktorKleiman-today

Родился в 1927 году в Донбассе, в городе Лисичанске. Большую часть жизни работал в проектной организации. Репатриировался в 1994 году. Живет в Ришон Ле-Ционе.
Четверо внуков: Саша (Алекс), Денис (Даниэль), Павлик (Шай) и Алла (Эла), все живут в Израиле. Трое из них – Денис, Павлик
и Алла – отслужили в армии, в боевых войсках: сухопутных, морских и воздушных.

И ЗАКОНЧИЛОСЬ МОЁ ДЕТСТВО

Можно ли назвать «эвакуацией» то бегство, которое мы совершали в эти страшные дни? В то время и слова-то такого мы не слышали, а население называло нас «беженцами». Судя по карте, расстояние, которое мы прошли пешком, составляет около пятисот километров, а с учётом блужданий и возвращений это был «поход» протяжённостью километров в шестьсот. Начало пути не предвещало ничего хорошего, но главные трудности были впереди…

Первый день войны – 22 июня 1941 года – я запомнил очень хорошо.
Накануне, в субботу, 21 июня 1941 года, мы с дядей Доней, братом моей мамы, у которого я гостил, приехали к нам домой, в Лисичанск. Время было довольно неспокойное, и я услышал, как Доня тихонько, по секрету от меня, рассказывает родителям, что по ночам в Харькове слышен грохот танков. А потом под большим секретом сказал, что он узнал о тайном выступлении Сталина на встрече с выпускниками военных академий, и Сталин сказал там, что скоро будет война. Папа, регулярно читающий газету «Известия», спросил: с Англией? Нет, ответил Доня, с Германией!.. Много лет спустя об этом выступлении я прочёл у Виктора Суворова в книге «Ледокол». Оказалось, оно было на самом деле – 5 мая 1941 года: видимо, была намеренная утечка информации.

kleiman_1

На следующий день, в воскресенье, 22 июня, я и Доня пошли в гости к тёте Лизе. Там он включил коротковолновый приемник, послышалась лающая немецкая речь, и я увидел, как Доня побледнел, его рыжий «ёжик» встал дыбом, и он сказал: «Война. Это выступает Гитлер».
В тот же день Доня уехал, и больше мы с ним не виделись.
Так началась война, и закончилось моё детство.

Фронт быстро приближался к Донбассу. Уже была отрезана Одесса. К нам оттуда приехал двоюродный брат папы, дядя Лёка, с женой и дочерью. Они направлялись в эвакуацию в город Куйбышев (ныне Самара) на Волге и, по дороге, сделали у нас короткую остановку.
И тут у меня возникает вопрос, на который нет ответа: почему папа не отправил меня и маму с ними вглубь страны? Я предполагаю, что для этого надо было попасть в число эвакуированных, но из Лисичанска в то время официальной эвакуации не было, а «устраиваться» папа не умел, и, возможно, ему не верилось, что Донбасс сдадут немцам: ведь нам твердили, что «уголь – это хлеб промышленности».

1 сентября 1941 года я пошёл в школу, в 7-й класс. И вдруг занятия в школе прекратились: оказалось, что железнодорожная связь Лисичанска с внешним миром прервана – немцы уже на подступах к городу. Вскоре на заводе у папы объявили: сотрудники должны эвакуироваться… пешком! До ближайшей действующей железнодорожной линии надо было пройти километров пятьдесят. Об эвакуации семей и речи не было.
Так мой папа попал в «первую» эвакуацию, а мы с мамой остались дома.

Я в то время инстинктивно понимал, что, возможно, нам с ней предстоит бегство за реку Донец с последней цепью красноармейцев (тогда ещё не было термина «солдаты»). Меня волновали два вопроса: как переправиться через реку, если взорвут мост, ведь я не умею плавать, и что мы будем есть? По поводу переправы я понадеялся «на авось», а насчёт еды побеспокоился: по секрету от мамы я положил в «сидор» (так называли тогда рюкзак, сделанный из мешка, с бельевой верёвкой вместо лямок) немного сухарей и копчёную утку. Мама обнаружила мой «тайник» и сначала рассмеялась, а потом заплакала…

«Катюши» появились в Лисичанске примерно в то же время, когда под Москвой началось контрнаступление; можно сказать, что оба города защищало это новое оружие. Они и спасли мне жизнь, так как после их стрельбы немцы откатились от Лисичанска и закрепились километрах в 25-ти от него за насыпью железной дороги.

Вернулся из эвакуации папа и приступил к работе – шахты начали восстанавливать, и заработали некоторые цеха рудоремонтного завода. Я сдавал экзамены. Засадили огород. Жизнь входила в привычное русло. И вдруг (опять «вдруг»!), папе объявили на работе, что тресту «Лисичанскуголь» приказано срочно сформировать «отдел (или район) спецработ» для строительства укреплений (то есть окопов). Папа назначается туда начальником финансов (проще говоря – бухгалтером). Велели выезжать немедленно в район села Ново-Астрахань, и это не в сторону фронта, а, наоборот – за Донец, на северо-восток, километров за 50 от Лисичанска! Я в это время сдал экзамены, получил свидетельство об окончании неполной средней школы и собирался ехать работать в колхоз. Но папа добился, чтобы меня взяли рыть окопы на правах добровольца, и я уехал вместе с ним. Мама осталась дома одна.

И опять у меня вопрос, на который нет ответа: мог ли папа добиться, чтобы маму тоже взяли на эти «спецработы»? По-видимому – нет, да и как можно было оставить без присмотра дом, на который было потрачено столько сил? Да и неизвестно было, где безопасней – дома или «на окопах»: ведь не было никаких признаков ухудшения обстановки, даже затопленные шахты стали откачивать…
«Окопы» представляли собой противотанковый ров внушительной протяжённости, который копали вручную – с помощью лопат и носилок. Никаких ДОТ’ов и ДЗОТ’ов не строили, настоящие окопы для пехоты не рыли. По-видимому, был какой-то замысел, но мне он был непонятен. Не знаю, какую роль этот ров должен быть выполнять: немцы его впоследствии обошли, а наши танки и обозы, поспешно выводимые в тыл, с трудом его преодолевали… А вот народу там работало видимо-невидимо!

Папа упросил руководство разрешить мне съездить домой, поменять бельё и повидаться с мамой. И вот 30 мая 1942 года я поехал в Лисичанск. Побыл я дома только пару часов и пошёл с мамой к скверику напротив здания треста «Лисичанскуголь», где должен был ждать автобус, который отвезет меня обратно. Подошёл автобус. Я попрощался с мамой и еле-еле втиснулся туда. Оглянулся. Мама плачет… Больше я её не видел. Лисичанск был оккупирован 10 июня…

Папа напряжённо работал, начисляя зарплату «трудармейцам» (так нас называл народ). Через село уже шли в восточном направлении танки, орудия, обозы. Он пробурчал как-то: «Научились воевать: технику выводят в первую очередь».
Внезапно нам объявили, что выдают сухой паёк, денежное довольствие, и в пешем порядке выводят из района спецработ. Направление – железнодорожная станция (или станица, не помню точно) Морозовская в Ростовской области, в двухстах километрах от Сталинграда…
По дороге двигалась беспорядочная толпа отступающих. Были среди них раненые красноармейцы, гражданские лица; гнали скот. На пролётках и фаэтонах мчались командиры, некоторые – с какими-то женщинами. Тогда же я впервые услышал термин ППЖ, что означало: «полевая передвижная жена»…

kleiman_2

Наша колонна смешалась с толпой на дороге и как-то растворилась в ней. Стемнело. После дневного «марафона» я очень устал и буквально засыпал на ходу. Чтобы как-нибудь облегчить передвижение, папа попросил кучера какой-то повозки взять меня туда, немного подвезти, но получил отказ – не было места, однако нам милостиво разрешили держаться за неё.

Перед нашим выходом на этот «большак», по-видимому, были сильная бомбёжка и налёты немецких самолётов, так как на обочинах лежали тела убитых людей, в основном в военной форме, и трупы лошадей… Кучер подгонял своих уставших лошадок кнутом и вдруг выронил его. Наш благодетель попросил папу найти кнут, папа отстал и… пропал в темноте. Что я должен был делать? Бросить спасительную повозку и искать папу, или продолжать своё сомнамбулическое движение? Вдобавок ко всем бедам, я ничего не видел: была очень тёмная ночь. Я пару раз неуверенно пискнул: папа (у меня пересохло во рту и спёрло дыхание от переживаемого), но мой голос потонул в топоте множества ног и скрипе колёс. Кричать во всю глотку «Клейман!» или «Владимир Аронович!» я инстинктивно не решился: ведь и побить могут… Так прошло неопределённо долгое время, и внезапно появился папа с этим чёртовым кнутом в руках. Я ничего не видел, но мне кажется, что у моего мужественного отца лицо блестело – то ли от пота, то ли от слёз…

Как я уже сказал, нам указали направление на станцию (или станицу) Морозовскую (сейчас это город Морозовск) под Сталинградом, но, как впоследствии оказалось, немцы нас опередили. На следующий день мы обнаружили, что нашей колонны нет: ни начальства, ни знакомых сотрудников; я думаю, что большинство людей разбежалось по домам. Мы встретили на нашем долгом пути только пару знакомых…
Из населённых пунктов, которые нам указали, я помню только Ново-Айдар и Миллерово – железнодорожный узел уже в Ростовской области. А наш путь начинался в Ворошиловградской области, впоследствии переименованной в Луганскую.

К Ново-Айдару мы подошли к вечеру. Там предстояла переправа через речку Айдар – приток Донца. Не успели мы подойти к мосту, как раздался «переменчивый» гул моторов самолётов. Это были немецкие двухмоторные «Юнкерсы» – бомбардировщики; они летели, без прикрытия истребителями (у них уже было господство в воздухе), бомбить переправу и другие цели. Мы остановились на высоком, правом, берегу Айдара. Все бросились ничком на землю, а я лёг на спину и насчитал 49 самолётов! Не знаю, сколько самолётов бомбило мост, сколько полетело на Миллерово, а может быть, и дальше – на Сталинград… Видимо, немцы придавали большое значение этой переправе, а она ничем не была защищена – ни истребителями, ни зенитной артиллерией, только слышна была стрельба из стрелкового оружия… После жестокой бомбёжки моста уже не существовало, и нам ничего не оставалось, как искать брод, что мы и сделали.

Брод был довольно глубокий: мы взяли наши «сидоры» на головы и ринулись в воду. Мне вода оказалась по шею (напомню, что тогда я ещё не умел плавать), да и течение было довольно сильным, так что всё было не просто… Всё же мы благополучно переправились, и я только запомнил, что меня поразил белый, как молоко, цвет воды. Оказалось, что берега и дно речки Айдар в этом месте меловые, как и на отдельных участках реки Донец. А взмутили воду немецкие бомбы…

kleiman_3
Папа записывал все населённые пункты, встречавшиеся на пути, но запись не сохранилась. Я смутно помню название села Петровка, через которое мы проходили после переправы под Ново-Айдаром, а вот следующий населённый пункт – село Верхне-Тёплое – я запомнил на всю жизнь…
Только мы останавливались передохнуть и вздремнуть, как с севера раздавалась стрельба, и ничего не оставалось делать, как двигаться дальше в южном направлении. Мы проходили через сады, как вдруг увидели какого-то командира, который с пистолетом в руках перебегал от дерева к дереву и отдавал команды красноармейцам с винтовками в руках. И вдруг (в который раз «вдруг»!) где-то раздался треск автомата, и буквально в двух шагах от моих ног взвилась позёмка от пуль… Командир увидел нас и закричал: «Это немцы, бегите!». Мы бросились бежать через село. По-видимому, незадолго до того был налёт немецких самолётов, так как кое-где дымились дома, а жителей не было видно. Только на огороде я увидел неглубокую ямку, а в ней лежал седобородый старик лицом вверх. Я машинально спросил его: «Дедушка, что вы здесь делаете?», а старик только застонал, не открывая глаз.

За спиной раздавался грохот боя, а бежать дальше не было сил. Папа бежал за мной, и видя, что я замедляю бег, он неожиданно для меня крикнул: «Бросай сидор!». Ничего не оставалось делать: я избавился от груза и прибавил скорость. Когда я услышал, что грохнулся на землю и мешок папы, я понял, что дело плохо: мы остались без еды и вещей.
Выйдя из села, мы обнаружили, что шум боя затихает и как-то удаляется. Вскоре установилась звенящая тишина. Мы брели по направлению, которое выбрали наугад. По полю шли отдельные люди: не было сплошного потока, как на дорогах. Спросить правильное направление было не у кого. Нас догнал какой-то военный с двумя шпалами в светлых петлицах (мы с папой впоследствии, в разговорах между собой, называли его «майор-интендант»); на вопрос, куда надо идти, он ответил: «Мы в окружении, надо выбираться!», и мы побрели за ним…

Войск не было видно. Майор вскоре от нас оторвался, но внезапно мы увидели его у опушки леса: он оживлённо с кем-то разговаривал. Подойдя поближе, мы увидели, что в лесу, под деревьями, сидело много военных с оружием в руках. Некоторые из них рвали какие-то бумажки и зарывали их в землю, а майор говорил, что они молодые и здоровые и должны выходить из окружения. Майора никто не слушал, а когда и мы подошли, то нам крикнули: «Не демаскируйте нас, убирайтесь!», и послышалось клацанье затвора. Майор повернулся и быстрым шагом пошёл прочь, а мы – за ним.

Сколько времени мы шли за майором, я не помню: усталость и голод брали своё. Помню только, что он шёл каким-то извилистым маршрутом, выбирая балки и лесочки, благо что местность была пересечённая – это был левый, равнинный берег Донца. Фуражка нашего «ведущего» то появлялась, то исчезала. Мы пытались догнать его, но сил не хватало. В сумерках мы потеряли майора и больше его не видели. А наутро обнаружили, что тот вывел нас из окружения где-то в районе города Станично-Луганское, где мы переправились через Донец. Дальше мы двигались по степной местности, по правому берегу Донца. На территории нынешней Луганской области я помню только город Краснодон, который мы прошли незадолго до прихода туда немцев. Много лет спустя, я был там в командировке, и главный инженер предприятия электрических сетей (мой бывший дипломник), возивший меня на подстанцию, показал мне шахту, куда фашисты и их пособники живьём сбрасывали евреев… Говорят, что кто-то из обречённых схватил немецкого офицера и утянул его с собой в шахту…

Во всех городах, через которые проходили, папа пытался найти какие-нибудь «органы власти», чтобы нам помогли с питанием и чтобы дали дальнейшее направление движения. Но везде была обстановка, напоминавшая мне прошлую осень, когда из Лисичанска исчезло вдруг всё руководство. Когда же удавалось найти кого-нибудь из начальства, то ответ был один: «Добирайтесь по своему назначению». И всё!
Я совершенно не помню, как папа добывал пищу. Думаю, в основном нам помогали добрые люди. Запомнился почему-то только один случай: мы проходили через шахтёрский город Новошахтинск (если посмотреть по карте, то это на юго-запад от Красного Сулина, – вот какие зигзаги мы делали!), где какая-то женщина, жившая с двумя детьми, накормила нас, чем смогла. Папа потом, вспоминая этот случай, говорил, что только бедный человек может посочувствовать голодному и поделиться с ним последними крохами… Дальше мы шли через казачьи места, и отношение местного населения к беженцам стало значительно хуже – даже не давали напиться из колодца…

Потом путь лежал вдоль железной дороги, но попасть в какой-нибудь железнодорожный состав мы не смогли, пока не дошли до узловой станции Сальск. Мы проходили станции со звучными названиями: Зерноград, Целина, Гигант, где высились гигантские зерновые элеваторы, полные хлеба. Ни местным жителям, ни беженцам ничего из этого добра не досталось: видимо, руководство ждало особого распоряжения. По дошедшим до нас впоследствии слухам, хлеб вывезти не успели…

Питались мы, что называется, подножным кормом. Папа узнал от кого-то из встреченных им людей, что в крупных городах на Северном Кавказе имеются уполномоченные Наркомата топливной промышленности, которые оказывают помощь эвакуированным горнякам. Уполномоченный – человек, ответственный за эвакуацию горняков – в конце концов был найден. Оказалось, что он – наш земляк, давний знакомый папы, тоже бухгалтер и наш сосед. Он, как и мы, бежал от немцев и оказался на Кавказе, а семья его осталась в Лисичанске и, как впоследствии оказалось, уцелела. По его совету папа взял направление в Среднюю Азию, так как там тепло, а мы без одежды. Мы получили проездные документы, «литерные» продуктовые карточки и деньги и отправились добывать билеты на поезд до Баку, в соответствии с указанным направлением.

Для покупки билетов, кроме специальных проездных документов, требовалась справка о «санобработке». Для этого надо было выстоять огромную очередь в пристанционную баню, к которой был пристроен санпропускник, где с помощью пара уничтожались насекомые в одежде людей. Это заведение народ называл «вошебойкой», и эффективность его не всегда была на высоте, зато мы впервые за долгое время вымылись в бане… Получив вожделенную справку и выстояв огромные очереди за хлебом, а потом за билетами, мы, наконец, втиснулись в переполненный поезд.
Прибыли в Красноводск. Первое, что увидели, – это стоящий у причала огромный пароход, на который всходили по трапу какие-то военные в незнакомой нам зелёной форме. Впоследствии мы узнали, что это были поляки из армии Андерса, отправлявшиеся в Иран (в то время говорили – в Персию). Там было много польских евреев. Мы увидели этих доходяг – поляков и евреев: многие из них были взяты в армию Андерса из лагерей и ссылок. Потом эта армия через Палестину попала в Италию, но некоторым евреям (в том числе Менахему Бегину) удалось остаться в Палестине и воевать за создание государства Израиль. У меня была тайная фантастическая идея: как-нибудь под видом поляков или польских евреев проникнуть на один из пароходов, отправлявшихся в Персию, а оттуда попасть в Палестину. О своей «тайной идее» я никому, даже папе, не рассказал: действовал неосознанный страх наказания за крамольные мысли…

Не думал я в то время, что через 52 года, легальным образом, на комфортабельном самолёте, прибуду в Израиль!..