Мне почти 5 лет. О войне я, естественно не думала. Меня водили в детский сад, а однажды я пожаловалась воспитательнице садика на головную боль – оказалось, что у меня скарлатина. Лежу в инфекционной больнице, одна в кроватке для маленьких детей в большой комнате.

Ночью мне было очень страшно, но утром пришла мама и осталась со мной. И тут начались воздушные тревоги. Мама меня первую одевала, несла в подвал и сажала на длинную скамейку, которая стояла вдоль стены. Оставляла одну, а мне было страшно, т.к. двери в подвал оставались открытыми. Полумрак, потом стали появляться другие мамы с детьми.

Нам нужно было эвакуироваться, меня раньше срока забрали из больницы. Потом, когда мне поставили диагноз «порок сердца», врачи объяснили это тем, что скарлатину не долечили.

Вот так получилось, что теплушка, в которой мы оказались, стала нам родным домом в течение месяца. Дважды нас бомбили, когда были недалеко от Харькова. Ехали очень медленно, иногда стояли в пути по нескольку часов, а то и дней. Я не капризничала, ничего не требовала (просто не помню этого). Волновалась, как и другие, когда кто-то выходил из поезда, чтобы набрать кипятка. Я беспокоилась о старшем брате, очень боялась, что он отстанет от поезда.

Через месяц мы добрались до Ашхабада. Жили в самом старинном районе города, который назывался Геза. В горе были выбиты гнёзда-квартиры, в каждую квартирку вела тропинка по склону горы. Мама работает, бабушка ухаживает за больным дядей, старший брат учится в школе, мне уже пять лет, я в садике. В первое время брат присматривал за мной, отводил в садик, но это продолжалось недолго. Рано утром он брал хлебные карточки и бежал в магазин, приносил он небольшой кусок хлеба, делил его на пять частей и отдавал мне мою порцию. А я несла в специально сшитой мамой сумочке этот кусочек хлеба в детский садик.

Было голодно, думала только о еде, другие дети тоже думали о еде, как и я. Как-то утром прошёл слух, что на обед будет рисовая каша. Обычно каши нам давали немножечко, в чайное блюдечко, а на этот раз дали по половине столовой ложки каши. Я не помню её вкуса, потому что разложила на тарелочке «узор» из рисинок, так и ела по одной рисинке.

Мы сумели выжить благодаря просто необыкновенному случаю: утром, когда брат отводил меня в детский сад, мы увидели с ним, что на улице, совершенно пустой, стоит под деревом большой мешок, заглянули в него – мука. На обратном пути брат притащил этот мешок домой. Это было очень странно. Наша бабушка, решила проверить, не отрава ли в мешке, и поела сначала сама, убедилась, что с ней всё в порядке и стала делать нам затируху.

Это похоже на густой кисель из муки. Я выпила эту густую жижу, и чувство голода тут же прошло. Счастливый момент, как оказалось, запомнился на всю жизнь. Но главная наша спасительница – овца. В воскресенье мама с братом собрали какие-то вещи, и пошли на базар. Возвратились они с базара с живой овцой. Я рассматривала овечку, мне показалось, что она больная, ножки дрожат, она подкашливает. Не знаю, была ли она больна, но наша бабушка заготовила несколько баночек бараньего жира, перетопленного с мясом, мы ели понемногу по 2-3 чайных ложечки в день. Это было спасением. А потом нашлись родственники, и мы переехали к ним в Бухару.

Тётя показала мне комнату, взрослые вышли во двор, я осталась – заинтересовала горка лука в углу. Я обрадовалась, знала, что его можно есть, но как, не знала. Сидела на корточках, держала луковку в руках, пыталась грызть. Зашли мама с тётей, увидели, что я пытаюсь грызть луковицу, и начали плакать. Я удивилась. Мы же вместе, есть еда, всё так хорошо, зачем плакать? На самом деле мне и показалось, что по сравнению с нашей жизнью в Ашхабаде, там был рай.

Мама нашла работу за городом на опытном поле научно-исследовательского института, а темой исследования было – выращивание риса. Я об этом пишу, потому что из-за орошаемых рисовых полей там было огромное количество комаров, и я, конечно, заболела малярией в очень тяжёлой форме. Это был конец 1942 года, и только в 1947 году мы смогли вернуться в Харьков. И все эти годы в определённое время начинался у меня приступ малярии, он длился почти четыре часа. Был сильный озноб, температура доходила до 41 градуса!

У нас была комната в небольшом доме. Кроме нас там жило несколько одиноких женщин, которые работали в институте. И мама работала в конторе. Я была единственным ребёнком в этом посёлке из одно или двухэтажных домов, а моя бабушка была единственным неработающим человеком там. Играть мне было не с кем, заняться нечем. Перед нашим домом протекал арык, я часто купалась в нём. Одна…

Уже в Израиле мне делали томографию и рентген и обнаружили у меня кисту, которая очень удивила врача. Он позвал коллег, и они решили, что такое может быть только у человека, который имел в своей жизни контакт с овцами. Я вспомнила арык в Бухаре, в котором провела много времени, овцу, спасшую нас от голодной смерти в Ашхабаде. Контакты действительно были.

Врач посоветовал провериться через полгода. Но я этим больше не занималась. Подумала, что прошла жизнь, за столько лет мы с чем-то сроднились, что лучше не трогать. Думаю, что эта киста до сих пор в моей почке — память об эвакуации.

Из книги «Военное детство. Сборник воспоминаний детей, нынче жителей Ащкелона (Израиль), переживших Великую отечественную войну». Изд. второе, дополненное. Ашкелон — Тель-Авив, 2015.